Реквием

      Ноги подрагивают от усталости.       Адреналин уже выветрился, бессонная ночь в постоянном движении слабостью наваливается на тело, и Хана лишь усилием воли заставляет себя не осесть на пол.       В кабинете у Хокаге очень душно. Глаза слипаются, и Узумаки несколько раз быстро моргает, пытаясь прогнать сонливость. Вот бы поспать часов двенадцать без остановки…       — Ситуация, — тянет Шикамару.       Верный советник Хокаге шарит руками по карманам, находит пачку сигарет и молча протягивает одну Хане.       — Ты уверена, что они знали про тебя? — интересуется Наруто, хмуро косясь на сизые клубы дыма.       — Им не было бы смысла скрывать эмоции других.       Хокаге кивает, тянет руку ко лбу и рассеянно его потирает.       — Хана, я знаю, что эта тема тебя сильно задевает, но ты уверена, что твоя тетя мертва?       Катана задела сердце тети Ли. Она умерла почти мгновенно, Хана не успела бы ее спасти. Узумаки помнит, как выносила из полыхающего убежища тело самого родного человека и понимала, что ничем не может помочь, что даже будь рядом медик — и он бы не помог. Помнит, как ревела несколько часов, пока слез не осталось. Помнит, как наложила на гроб печати, чтобы никто не посмел потревожить покой Узумаки Ли.       — Если Вам так нужны доказательства, то можем устроить вылазку к ее могиле. Только я могу открыть ее гроб.       В глазах присутствующих вспыхивает понимание. Иногда они явно не могут соотнести ее возраст и навыки.       — А твоя мать?       Самое странное — Хана не успевает ни удивиться, ни разозлиться. Эти эмоции она ощущает от Конохамару, что стоит рядом. Как капитан, он обязан отчитаться о проделанной миссии.       — Перестаньте. Эмпаты — редкость, но это не значит, что мы все родственницы.       Шикамару скептично выгибает бровь, но молчит, задумчиво крутя тлеющую сигарету.       — Как нам ее вычислить?       Никак, кисло думает Хана, и, кажется, все это понимают.       — Нам надо обдумать введение мер безопасности. Можете идти.       Вина снова расцветает в сознании Ханы. Это ведь из-за нее деревня под угрозой, из-за нее в опасности все близкие люди.       Хана первой выходит из кабинета, быстро спускается по лестнице, оставляя Конохамару далеко позади. Узумаки знает, что он хочет поговорить, но пока она не готова. Она не решила, послушается ли просьбы Моэги.       Настоятельница дала понять, что знает Хану в лицо. Возможно, в особняке Нобу или в убежище была камера видеонаблюдения, которую Узумаки упустила из вида. А теперь Настоятельница знает о Сараде, знает о Моэги и Удоне, а, значит, и о Конохамару.       Моэги была права. Она приносит неудачу всем, с кем пытается сблизиться.       Хана добирается до дома, на ходу раздевается и залезает в душ. От горячей воды в сон начинает клонить еще сильнее, но Узумаки держится на ногах. Ей действительно нужно многое обдумать.       Однако решения так и нет. Перегруженный от усталости мозг отказывается выдавать идеи, и Хана, покинув ванную, на ватных ногах добирается до кровати. И засыпает, кажется, еще до того, как голова касается подушки. ***       Она ненавидит больницы.       Наверное, это пошло еще с детства, когда их детские забавы вышли из-под контроля, и Конохамару получил травму головы. Моэги помнит, как плакала, боясь, что друг не выкарабкается, как тошнило от запаха лекарств, как пугали осуждающие взгляды взрослых.       С тех пор в больнице Моэги бывала лишь на осмотрах, предпочитая даже травмы после миссий лечить самостоятельно дома.       После этого же задания избежать госпитализации не вышло — Сакура была непреклонна в своем желании узнать, все ли в порядке с ней и Удоном после потери сознания.       Их отпускают только ближе к вечеру, и Удон выглядит не менее измотанным, чем она сама.       — Я думал, этот день не закончится.       — Я тоже.       Они выходят на улицу, и Моэги делает глубокий вдох, пытаясь прогнать запах лекарств, впитавшийся чуть ли не в кожу.       — Ты что-нибудь вспомнил? О нападении?       — Нет. Помню, как занял позицию, но даже не успел ничего сказать Конохамару. Дальше только темнота. А ты?       — И я.       В мысли женщины закрадывается подозрение. Только эта девчонка смогла их разбудить…       Моэги недовольно кривит губы. Конохамару ей не поверит, посчитает, что в ней говорит ревность (спустя почти двадцать пять лет он, наконец, прозрел). Удон ее выслушает и упрекать в догадках не будет, но тоже вряд ли решит, что она права. Ее единственной надеждой остается Шикамару. Советника Хокаге в отсутствии здравого смысла не упрекнешь, он таки может рассмотреть вероятность такого исхода.       — Моэги!       — А?       Только сейчас она замечает, что они давно дошли до перекрестка, где их дороги должны разойтись.       — Извини, задумалась.       Удон кивает, но все еще смотрит на нее подозрительно.       — Хорошо, до завтра, Моэги. Как обычно, в шесть.       Что?.. Моэги перебирает в голове события и вспоминает, что завтра суббота. Их традиция. За всеми этими мыслями у нее совершенно вылетело из головы такое событие.       — Да, до завтра.       Они расстаются, но Моэги не идет домой, она разворачивается и идет обратно, только не в больницу, а к Резиденции Хокаге. Чем раньше она изложит свои мысли Шикамару, тем лучше.       И она очень удивляется, когда достаточно быстро добивается аудиенции. В кабинете у Советника почти нет свободного места. Все, кто думает, что стол Хокаге завален бумагами, еще не видели рабочее место Шикамару. Господин Нара тушит об пепельницу сигарету и внимательно смотрит на свою гостью.       — Казамацури, чем обязан? О миссии уже отчитались.       — Знаю. Я как раз пришла об этом поговорить.       И Моэги выкладывает все, что не дает покоя. По ходу рассказа между бровей Шикамару появляется складка, но удивленным он не выглядит. Значит, и сам думал о таком варианте.       — Я предполагал, что это возможно.       — Тогда почему?..       — Наруто и Саске ей верят. Единственное злое намерение, исходившее от Ханы, было направлено лишь на Саске. Они свой конфликт уладили.       — Но она не дает залезть к себе в голову, и остальные улики…       — Я знаю обо всем гораздо больше тебя. Ситуация находится под контролем.       Эта фраза может значить все, что угодно. От «за Узумаки пристально следит отряд АНБУ» до «мы ни черта не делаем». И пусть внутри все кипит от возмущения, Моэги покорно склоняет голову, прощается и вылетает из кабинета.       На улице она отталкивается от земли, запрыгивая на крышу ближайшего дома, и ускоряется. Энергия требует выхода, и Моэги сама не помнит, как оказывается на тренировочной площадке.       Она посылает в манекен кунаи, раз за разом представляя на месте головы одно вполне конкретное лицо. У Моэги нет проблем в определении собственных чувств, самообманом она не занимается. Да, она видит интерес Конохамару к той девчонке, видит и ревнует.       Но она так же знает, что Узумаки (или же Учиха?) опасна. И в какой-то момент кто-нибудь пострадает. Меньше всего на свете Моэги хочет, чтобы это был Конохамару.       — Ты как будто представляешь кого-то на месте этого несчастного манекена.       Помяни черта…       Конохамару стоит у края площадки, опираясь плечом о дерево. Сердце Моэги привычно подскакивает.       — Как проницательно, — сухо кидает она, запуская очередной кунай.       — Ты сама цепляешься к ней.       — Ты пришел поговорить о ней? Если да, то разговор окончен. Мои претензии к ней обоснованы.       — То есть, цеплять ее упоминанием погибшей тети, было обоснованным поступком? Моэги кривится. В тот момент она действительно не смогла удержать свои чувства под контролем.       — Скорее всего, это не последняя наша совместная миссия. Пока Настоятельницу не поймают, мы будем вместе исследовать каждую зацепку. Как нам выполнять миссии, если у вас конфликт?       — У нас нет конфликта.       — Тогда зачем? Хана не пытается цепляться к тебе…       О да, специально девчонка, может, и не цепляется. Зато ненароком — еще как. Моэги вспоминает крышу у ресторана, появление Конохамару и Узумаки вместе. Их припухшие губы, темные метки на шее девчонки.       Что же мы тогда прервали, а, Конохамару?       Чаша терпения Моэги переполняется. Она помнит, что не хотела рассказывать другу о своих догадках, но слепая ярость сметает то воспоминание.       — Знаешь что, я устала! Хватит! Ты хоть задумывался, почему мы никогда не слышали об этих эмпатах раньше? Потому что, скорее всего, кроме Ханы никого и нет! Только она смогла нас разбудить, потому что — какая неожиданность! — нас усыпил эмпат. На прислужниках Настоятельницы именно ее печати, она сама призналась в их уникальности, это ее кровь снимает их.       Моэги делает короткую паузу и добавляет:       — И она не дает посмотреть свои воспоминания. Уж не потому ли, что виновата?       На лице у Конохамару застывшая, нечитаемая маска. Он не выглядит потрясенным или удивленным, и Моэги настораживается.       — Это сейчас обвинение? Ты считаешь, что Настоятельница — это Хана?       Внутри все сжимается от его холодного тона, но Моэги решает идти до конца.       — Да. Я так считаю. А еще считаю, что ты помешался на ней. Открой глаза, Конохамару! Она опасна.       На мгновение воцаряется тяжелая, давящая тишина. Моэги уже жалеет, что сорвалась, завела этот разговор. Она уже открывает рот, чтобы извиниться и забрать свои слова обратно, как Конохамару начинает:       — Я тебя услышал. Думаю, нам следует какое-то время отдохнуть друг от друга. Не ждите завтра.       Он разворачивается, оставляя потрясенную Моэги смотреть ему в спину.       — И, кстати, она показывала свои воспоминания. Мне.       Как будто последний гвоздь забил в крышку ее гроба.       В детстве она тянулась к этому озорному мальчишке, ценила его доверие и дружбу. Они вместе росли, вместе занимались и учились в Академии, и дружеские чувства в Моэги изменились. Первая детская влюбленность переросла в первую подростковую любовь, казавшуюся невзаимной. Но он обратил на нее внимание, перестал видеть в ней только друга. Моэги до сих пор помнит его прикосновения и поцелуи, помнит, каково было прижиматься своим обнаженным телом к его.       Они расстались (хотя вряд ли можно было считать, что они вообще встречались), но сохранили дружбу и взаимоуважение. Он всегда поддерживал ее, помогал и предлагал «серьезно поговорить» с очередным неудавшимся ухажером. И Моэги все ждала, когда же Конохамару нагуляется, когда поймет, что им судьбой предписано быть вместе. Все изменилось. На других своих девушек Конохамару никогда не смотрел так, как смотрит на эту девчонку. На Моэги он никогда не смотрел так.       И теперь ради этой девчонки, которую он знает всего пару недель, Конохамару готов разрушить многолетнюю дружбу. Других своих пассий он никогда не защищал так рьяно.       Все изменилось.       Все изменилось.       Все изменилось. ***       Конохамару чувствует себя паршиво. Он не этого ждал от разговора с подругой. Ладно, он сам не знает, чего ждал от этой встречи.       Если бы он не видел воспоминаний Ханы, то мог бы поверить в версию Моэги. Он бы предположил, что она всех обманывает, что скрывает свою истинную силу, что использовала клона, чтобы усыпить на миссии ребят.       Вот только, когда он лежал в больнице, он увидел достаточно, чтобы утверждать, что Хана невиновна. Узумаки практически одержима поимкой Настоятельницы.       Конохамару заходит домой, разувается и идет на кухню. Открыв холодильник, он несколько минут смотрит на еду, но желудок сковывает тошнота.       Возможно, он погорячился. Моэги воспринимает эту ситуацию слишком лично, стоило говорить с ней мягче. Как же тяжело стало жить с информацией о ее чувствах.       Но даже у него терпение не резиновое.       Конохамару чуть качает головой и все-таки выходит из дома. У него осталось еще одно дело.       К дому Ханы он приходит, когда солнце заходит за горизонт. Еще минуту Конохамару просто смотрит на дом, осознавая, что после бессонной ночи Хана вполне может сейчас отсыпаться.       Идиот, надо было прийти утром.       Взъерошив волосы, Конохамару кидает последний взгляд на дом, как замечает темное пятно на вишневом дереве. Сумрак.       Птицу не было видно на задании, Хана оставила своего любимца дома, и Сарутоби не интересовался причиной такого поступка. Ворон откровенно не любит Конохамару, и мужчина отвечает ему тем же.       Но сейчас Сумрак кивает ему на дом, будто приглашая.       — Она спит? — спрашивает Конохамару и сразу же хочет ударить себя по лбу.       Сумрак — не призывное животное, разумом не обладает.       Но ворон качает головой, а потом снова указывает на дверь.       На какое-то мгновение Конохамару задается вопросом, чем же он заслужил такую смену отношения к себе, но решает все-таки не испытывать судьбу и стучится в дверь.       Хана открывает через минуту, и Конохамару сразу замечает, как она измучена. Кожа бледнее обычного, и под глазами залегли тени.       — Привет.       — Привет. Ты вообще спала?       Хана пожимает плечами и отходит в сторону, давая ему зайти внутрь.       — Немного.       Они проходят на кухню, и Узумаки ставит чайник. Конохамару молча следит за ней, отмечает поникшие плечи и искусанные губы. Воспоминание о том проулке моментально накатывают, обдавая тело жаром, и Хана, дергаясь, косится на него.       Ну, конечно, она все чувствует.       — Я хотела еще раз извиниться.       Ему не нравится ее отстраненный вид и ровный, такой холодный тон голоса. Что бы ни произошло за те полдня, что они не виделись, Хана явно изменила свое отношение.       — Я ведь уже говорил, что не стоит.       Она рассеянно кивает, и Конохамару отчаянно хочется встряхнуть ее.       — Зачем ты меня поцеловал?       Он растерянно смотрит на Хану, избегающую его взгляда. Разве это не она начала первая? В конце концов, они оба были подвержены…       Ты действительно тормоз, Сарутоби.       Хана говорит о втором поцелуе, когда контакт между ними был прерван. Это уже было его волей и его желанием.       — Ты и так это знаешь.       — Ответь. Считай, что это мой третий вопрос.       Он уже и забыл про ту глупую игру. Вопросы, на которые нужно ответить честно.       Честно? Ты мне нравишься. Я влюбляюсь в тебя, я думаю о тебе каждый день, ты снишься мне каждую ночь. И, если есть хоть один шанс, чтобы помочь тебе в твоей борьбе и задержать тебя в деревне, то я им воспользуюсь.       Но Конохамару об этом не говорит. И, судя по лицу Ханы, уже и не надо. Она чувствует его эмоции. И он ненавидит маску, скрывающую ее чувства.       Все Узумаки, каких он встречал, скрывают свои истинные переживания за смехом и весельем. А клан Учиха славится своей маской спокойствия и холодности. Хана очень гармонично сочетает в себе черты обоих кланов. Она всегда улыбалась, когда ей было плохо, но прямо сейчас ее лицо не выражает ровным счетом ничего. Хана, как никогда раньше, похожа на своего отца.       — Забудь об этом, Конохамару. Я никогда не смогу ответить тебе взаимностью.       Эти слова одинаково больно бьют и по зарождающимся чувствам к ней, и по поднимающей голову гордости.       — Ты не была против.       — Я была под чужими эмоциями. Мне тяжелее стряхнуть с себя их влияние. Чем скорее ты оставишь эти чувства, тем быстрее мы сможем нормально работать.       Конохамару кивает, тупо смотрит в одну точку, пытаясь подобрать нужные слова. Он бы и рад уличить Хану во лжи, вот только… вот только она никогда не обещала ничего. Вела себя с ним, как с хорошим знакомым, подшучивала, до последнего не желала знакомиться с его семьей. Он очень легко поверил в то, что интерес взаимен, что Хана хочет его так же сильно, как и он ее.       Чайник громко свистит, но Конохамару даже не дергается, все еще чувствуя себя так, словно его по голове ударили. Хана отворачивается, выключает плиту и так и не поворачивается обратно.       Разговор окончен. Конохамару чувствует ее запах, цветы и табак, и его начинает подташнивать.       — Спокойной ночи, Хана.       Она кивает, и Сарутоби понимает, что большего ответа от нее не добьется.       Когда он выходит на улицу, уже окончательно темнеет. Конохамару смотрит на небо, на котором нет звезд, и думает, что впервые в жизни почувствовал что-то настолько сильное к женщине. И оказался отвергнут.       И больше всего он ненавидит себя за то, что подобную боль причиняет Моэги.