Реквием

      Полевой штаб устроили прямо на полигоне. В мгновение ока вокруг воцаряется суматоха. Шиноби быстро уводят застывших из-за иллюзии нападавших, с удивлением рассматривают сковывающую технику фуин и исследуют трупы.       Хана почти не обращает внимания на хаос. Вокруг Узумаки кружатся медики, берут кровь на анализ, пытаются остановить распространение яда по организму. Сарада приводит к девушке свою маму, и Хана успокаивается — Сакура точно знает, что нужно сделать.       Новоиспеченная тетушка профессионально руководит процессом, параллельно выводя яд из тела Ханы. Против обыкновения Узумаки молчит и не вставляет свои комментарии. У нее банально нет сил, чтобы кого-то поддеть.       — Госпожа! — кто-то из медиков зовет Сакуру, и женщина коротко кивает.       — Хана, я отойду, а ты постарайся не шевелиться, в твоем организме все еще есть яд, не стоит ускорять его распространение.       Узумаки кивает, откидываясь на ствол дерева, под которым сидела, и рассматривает полигон. Она не узнает практически никого из присутствующих шиноби, только замечает пару раз мелькающий голубой шарф. Конохамару где-то здесь, и Хане становится неловко. Она не хочет показаться слабой перед ним.       А, впрочем, к чему потребовался ее героизм?       Труп, на который Хана обратила внимание, уже оттащили подальше, но девушка и сейчас может разглядеть знакомую печать от вторжения в сознание. Зачем Настоятельнице Сарада? Даже не так. Зачем Настоятельнице шаринган? Ведь нападавшие всерьез настроились на поимку Ханы именно после активации додзюцу.       Новые эксперименты? Хотят проверить свою сыворотку? Или же хотят пересадить себе глаза?       Но в чем тогда смысл? Если Настоятельница действительно хочет уничтожить чакру, уничтожить шиноби, так зачем все это? Почему они используют шиноби для своих целей?       А что если они хотят остаться единственной силой? Отнимут чакру у 90% населения и подомнут под себя весь мир. Настоятельница будет решать, кому жить, кому умирать, какие законы будут приниматься, ведь только у нее останется армия шиноби.       А, может быть, это всего лишь месть?       Взгляд Ханы скользит по выжженной Аматерасу траве. Узумаки не умеет гасить черное пламя, пока вся чакра, вложенная в технику, не иссякнет, огонь будет пожирать все вокруг. Уничтожая базу в Стране Молний, Хана вложила безумное количество чакры. Что увидели приспешники Настоятельницы?       Черное пламя клана Учиха.       О ее существовании никто не знал, весь мир считал, что только Саске обладает этой техникой. Возможно, похищение Сарады — исполнение их плана мести.       Вот только это Хана уничтожила убежище. Хана выжгла черным пламенем стены. Хана убила всех людей, что находились внутри.       И это Хана привела их к Сараде.       Дышать становится трудно. Узумаки чувствует, как бешено бьется ее сердце. Это она виновата. Она во всем виновата. И если бы Сарада погибла, то Хана не знала бы, как жить с виной за смерть еще одной родственницы.       Ты не была осторожна. Ты ослепла от ненависти и не видела полной картины.       — Ты в порядке? — обеспокоенно спрашивает Сакура, снова усаживаясь рядом с Ханой. — У тебя пульс подскочил.       Хана молчит. Пусть Сакура думает, что это яд виноват в ее состоянии. Лучше так, ибо, если женщина узнает правду, то от Узумаки останется лишь мокрое место.       Пора использовать свое новое звание по назначению. И устроить охоту на Настоятельницу. ***       На улице уже совсем темнеет, когда Саске заходит в больничную палату к дочери. Он знает, что в недавнем сражении Сарада не была ранена, но Сакура боялась, что та может быть отравлена, как Хана, и решила обследовать дочь.       Сарада лежит на кровати, читая книжку в свете настольной лампы. При виде отца она давит из себя усталую улыбку и откладывает книгу в сторону. Саске чувствует гордость за свою смелую дочь. До получения звания генина он не вступал в подобные схватки, в них просто не было необходимости, а Сарада выдержала это испытание и пытается дать понять, будто она в порядке.       — Как ты? — спрашивает Саске, присаживаясь на край ее кровати.       Сарада пожимает плечами.       — Ничего не болит, надеюсь, после вечернего обхода мама все же позволит мне пойти домой.       Саске согласно кивает, и они замолкают. Учиха чувствует, что его дочери становится неловко, будто она хочет что-то сказать, но не решается.       — Пап, — тянет девочка. — Хана… она не плохая.       — Знаю, — кивает Саске и сдерживает себя от смешка, глядя в изумленные глаза Сарады.       — Знаешь?       — Конечно. Вы прячетесь не так хорошо, как думаете.       Щеки Сарады заметно розовеют.       — Поговори с ней. Нам незачем воевать друг с другом.       Поговори. Какое простое слово! Саске один раз уже пытался, но чувствовал себя во время разговора с племянницей, будто неопытный в общении подросток. На самом деле Саске не знает, как завязать с ней разговор. Спросить в лоб ее планы?       — Не переживай так, — тихо произносит Сарада.       Саске на мгновение даже поражается проницательности своей дочери. Он более чем уверен, что во время этих размышлений на его лице не дрогнул ни один мускул.       — Она очень упряма.       — Как и все мы, — пожимает плечами девочка.       Впервые за долгое время Саске мягко улыбается, треплет волосы дочери и чувствует, как нервозность перед предстоящим разговором отступает. Сарада права, и в Хане нет ничего сверхъестественного, она такой же человек со своими демонами.       Однако у палаты племянницы он все равно застывает, пытаясь собраться с мыслями.       При его появлении Хана даже не ведет головой. Узумаки смотрит в распахнутое настежь окно, и Саске успевает оценить ее состояние. Кожа непривычно бледная, под глазами залегли тени, а спортивный топ не скрывает нового бинта, прикрывающего плечо, в которое вошел отравленный кунай. Ребра девушки все также замотаны, и Саске понимает, что она все время дурачилась. Во время боя с Конохамару ее задачей было продемонстрировать вороньего клона, и никакой другой информации о ее способностях они не получили. Во время сражения с ним самим Хана выясняла его пределы и опять же скрыла то, в чем она воистину хороша.       Учиха не видел сегодняшнюю схватку, но многое может сказать о племяннице теперь. Даже в горячке боя Хана позаботилась о том, чтобы основную группу взять в плен. В фуин она сильнее, чем в гендзюцу, но в критической ситуации использует шаринган. Ее сил хватает на то, чтобы разделаться с большой группой (пусть и по силе каждый из нападавших значительно уступал Узумаки), даже при учете ее травмы.       И еще она самоотверженно кинулась защищать Сараду, хотя могла дать ей погибнуть. На подоконник приземляется вечный спутник Ханы. Ворон склоняет голову, и племянница ласково проводит пальцами по черным перьям.       — Спасибо тебе.       Рука девушки замирает, и птица начинает скрести когтями дерево, словно испытывает неловкость.       — За что?       — За помощь Сараде.       Наигранно-беспечно (это видно даже Саске) Хана пожимает плечами, все еще не глядя на него.       — Что мне толк от ее глаз, если ее похитят?       Саске глубоко выдыхает, чувствуя разочарование. Нет, он все еще уверен, что эти слова — всего лишь жалкая ложь, но нежелание Ханы идти на контакт определенно удручает.       Узумаки кидает на него косой взгляд, давая понять, что его чувства для нее не тайна.       — Я знаю о ваших встречах.       Девушка поджимает губы, но удивленной не выглядит. Догадывалась.       — Давай поговорим. Обсудим твои претензии ко мне, ибо определенно антипатии ты больше ни к кому не испытываешь.       Хана молчит, замерев будто статуя. Ворон бодает ее руку, словно хочет, чтобы она ответила. Да что же это за птица?       — Вы следовали за хлебными крошками, которые я оставила, — тихо начинает Хана. — Я убедила канцелярию Деревни Дождя поделиться делом моей тетушки, убедила полицию поделиться сведениями о расследовании гибели моей матери.       Саске кивает. При помощи шарингана Узумаки вполне могла внушить этим людям помочь ей.       — Я знала, что ты выползешь на свет. Я была уверена, что ты желаешь мне смерти так же сильно, как я желаю тебе, — она облизывает пересохшие губы и явно игнорирует недоуменный взгляд Саске. — Правда, меня смутило, когда Сарада сказала, что ты до сих пор переживаешь из-за смерти брата. Это мне до сих пор не ясно.       Она замолкает, как будто дает ему время ответить. Саске делает глубокий вдох и рассказывает ей все как есть. Про готовившийся переворот, про приказ, который получил Итачи, про его сделку на жизнь младшего брата и решение погибнуть от его руки.       Саске редко рассказывал эту историю, даже Сарада не знает всей правды. Но Хана имеет право знать правду о своем отце. По ходу истории лицо девушки неуловимо меняется, и в глазах выражение как у побитой собаки. Учиха жаль ее, хоть он и не понимает, почему она так реагирует. Разве она не должна радоваться, что ее отец не то зло, каким она его представляла?       Хана вскидывает на него взгляд, зло щурит глаза.       Понятно, жалость мы не любим.       — Хорошо, — бросает девушка.       Что-то в ее тоне дает понять, что конфликт на этом не исчерпан.       — Но ты зла не из-за Итачи, — понимает Саске.       Хана кивает, возвращая на лицо маску отчуждения.       — Я же сказала, вы все шли по крошкам, — она отворачивается и снова гладит птицу. — Когда тетушка умерла, я была потеряна. Не знала, что мне делать и куда идти. И я решила посмотреть на то место, где погибла моя мать.       Что же, значит, она знала, что Саске захочет проверить, были ли знакомы Итачи и ее мать. И даже убедилась, что доказательства есть, наверняка, она проверяла воспоминания того монаха.       — Что ты увидел в Храме, дядюшка?       Саске хмурится, не понимая, к чему Хана ведет. Он увидел, что его брат был очарован, и понял, что от этого союза мог родиться ребенок. Но в словах Узумаки слышится упрек, будто это Саске что-то сделал не так. Что-то, что было видно в воспоминаниях монаха…       Обито.       На мгновение Саске возвращается на ту тренировку, когда Хана спрашивает у Сарады о воскрешении своего отца во время войны. Узумаки мало знает про войну. Так, может, она и не знает, что Итачи и Саске не были последними из клана Учиха? А, если это действительно так, то кого она будет считать убийцей своей матери? Человеком в маске?       — Хана…       Но в глазах у Ханы — смертельный ужас.       Она явно поняла, что ошибалась.       Что чувствовала она сейчас? Его недоумение, удивление, осознание и жалость? В конце концов, она же не глупая.       — Я видела шаринган в прорези той маски.       Саске, наконец, отходит от двери и присаживается на край кровати, а Хана слишком потрясена, чтобы отодвинуться.       — Мы с Итачи не были последними…       Он все говорит и говорит. Про Мадару и Обито, про роль последнего в истреблении клана, про Акацуки и Четвертую Войну. Хана застывает изваянием, только руки мелко трясутся. Учиха мягко сжимает их своей ладонью, и, на удивление, девушка даже не скидывает его руку.       — Обито опасался Итачи, вряд ли он мог тягаться с ним по силе, поэтому не мог убить сам. Его устраивало то, что брат избрал свою судьбу, — заканчивает Саске. — Появление твоей мамы могло нарушить планы. Кто знает, может быть, Итачи захотел бы жить.       Хана молчит и не шевелится. Саске уже всерьез опасается за ее душевное состояние, как девушка издает всхлип.       Ему редко доводилось иметь дело с женскими слезами, это было только в детстве и только с Сакурой, но сейчас он поразительно быстро адаптируется к обстановке, легко прижимает племянницу к себе. Он почти уверен, что сейчас его оттолкнут.       Хана обвивает его за талию руками и утыкается в шею, продолжая всхлипывать.       А он гладит ее по волосам, не пытаясь успокоить. Рубашка Саске быстро намокает от слез, а тело трясется от чужих всхлипов. Порой он касается открытой кожи Ханы, и в эти моменты Саске чувствует.       Годы, прожитые в страхе из-за него.       Неприязнь из-за гибели отца.       Ненависть из-за убийства матери.       Опустошение из-за того, что все это было ложью.       Саске может понять ее. Почему они с тетушкой боялись дать о себе знать, почему она винила его в гибели родителей. Бедный ребенок.       Только что разрушились все устои, по которым она жила. Ее жизнь перевернулась с ног на голову. И почему-то это понимание пугает. Эта девушка сильна, раз транслирует сейчас собственные эмоции, заставляя Саске перейти на ее сторону.       На мгновение он чувствует себя неуютно. Учиха искал доказательства их родства с остервенением, до последнего не веря, что девушка действительно дочь его брата. А Хана даже не просит его дать посмотреть воспоминания, чтобы подтвердить слова.       Проходит, наверное, минут десять, когда ворон несколько раз тихо каркает, обращая внимание Саске на себя, и благосклонно кивает головой прежде, чем улететь восвояси. Разумен он, что ли? Такое ощущение, будто птица доверила ему заботу о своей подопечной.       — Все было ложью, — тихо-тихо шепчет Хана. — Вся моя жизнь.       Ох, кто, если не он, знает, каково это лишиться цели. Каково понять, что твоя месть — бессмысленна. Вот только Хана не успела совершить его роковой ошибки.       Она отстраняется, и Саске чуть отодвигается. В глазах у девушки смущение и — почему-то — страх.       — Что теперь?       — Если пожелаешь — оставайся в Конохе.       — И ты…?       — И я — что?       — Не боишься оставлять меня здесь?       Саске качает головой. Свою преданность Сараде она уже доказала, а против него замышлять больше ничего не будет, в этом Учиха уверен.       — В этом нападении на Сараду виновата я, — признается Хана, и губы ее дрожат.       Теперь ее страх становится понятен. Саске и сам допускал, что попытка похитить его дочь — вина племянницы.       — Мы придумаем, что можно с этим сделать.       — И ты не злишься?       Он вновь лишь качает головой. Обеспечить защиту его семье будет не сложно. Но их с Ханой примирение стоит того.       Все было просто. Саске нервничал перед каждой встречей с племянницей, мучительно подбирал слова, что так и не были произнесены. Ему все — абсолютно все — говорили, что Узумаки ждет этого контакта, что только он один ей и нужен. И все были правы. Хане нужен был этот разговор, чтобы понять прошлое, чтобы перестать метаться.       Дверь бесцеремонно распахивается, и в палату вваливается целая толпа. На глазах у изумленных Наруто, Сакуры и Конохамару (а также парочки других, не особо важных людей), они с Ханой разрывают тактильный контакт. Украдкой племянница вытирает все еще мокрые от слез щеки.       — Мы не вовремя? — спрашивает Наруто.       Закатывая глаза, Саске жестом велит им выйти.       Поговорить о делах можно и утром. А сейчас семье Учиха нужно налаживать контакт. ***       В кабинете у Хокаге невыносимо душно. Наверное, всему виной запертые на вечер окна. Пока шло разбирательство, вряд ли кто-то задумывался о проветривании.       Конохамару, привыкший к высоким летним температурам в Конохе, все равно обливается потом. Даже слабый ветерок из открытого окна не особо спасает ситуацию.       А вот Наруто, кажется, и вовсе не замечает духоты. Старый друг все смотрит на одну точку на своем заваленном бумагами столе и напряженно потирает виски. Сильно же его выбила из себя сцена в палате Ханы.       Конохамару знает, что отношения в семействе Учиха были напряженными. Наруто как-то сказал, что Саске пообещал убить племянницу, если та попробует навредить Сараде. Вот почему застать Саске и Хану обнимающимися было столь странно.       — Ты в порядке? — интересуется Конохамару, оттягивая голубой шарф с шеи.       — Да, голова просто разболелась, — бурчит Наруто и лезет в верхний ящик стола. — Из нашего пленника выудили информацию. Он должен через неделю встретиться с одним из приближенных Настоятельницы. Пошлю твою команду и Хану на перехват этого человека.       Конохамару согласно кивает и забирает протянутую тонкую папку. Краткий отчет, изложенный кем-то из Яманака, записи из медицинской карты… Фотография. Конохамару растерянно смотрит на того человека, которого ровно через неделю он должен взять в плен.       Но разве это возможно?       — Ты уверен, что именно его надо захватить?       — Отчет предоставлен отделом дознания. Они выудили этого человека из памяти пленного. А что?       — Этот человек мертв уже больше года.       На мгновение в кабинете воцаряется тишина, которую прерывает Хокаге:       — Ты уверен?       — Да. После Аматэрасу не выживают.