In The Deep

В офицерской столовой было уже пусто. Мы нагло расселись в самом центре небольшого зала, жевали безвкусный завтрак и молчали. Черт, «мы». Вопреки моим опасениям обормот не удрал — и его безвольно-трогательное «не бросай меня» обернулось на деле чуть ли не «я тебя не брошу». И все бы было хорошо, только вот почему же мне так хреново? По-че-му? На самом деле я, конечно, знала ответ, но только очень уж глупо искать, хотеть, получить — и не уметь просто радоваться вырванному кусочку счастья. Счастье на поверку оказалось сложноватой штукой. И, кстати, довольно болезненной постфактум: так бурно отмечать окончание целибата все же не стоило.  — Ты заелся, — сообщила я Синдзи, чтобы отвлечься. — Свинтус.  — А… Эм. Как можно заесться этой дрянью — ума не приложу. А этот кадр успевает по полной программе. Дичь какая-то это все: и устряпанный своим завтраком Синдзи, и тоскливая пустая столовая, и мое желание просто запрыгнуть на стол и повиснуть на его шее. «И ты меня не бросай. Ну пожалуйста, ну что тебе стоит, а?» Я молча сунула ложку в рот и посмотрела, как обормот вытирает подбородок.  — Добрый день. Можно к вам? «НЕТ!»  — Привет, Мана. Девушка лучезарно улыбалась и держала в руках крохотный поднос с порцией. И так мне сейчас живо представилось, что я ее беру и сталкиваю этой белозубой лыбой с завтраком, а потом с ноги ее, сучку, с ноги, ну кто тебя лезть просит, а?.. Я вспомнила, что капитан Киришима еще и боевой энергетик, и слегка подувяла.  — Эм… Садись, н-наверное, — неуверенно сказал Синдзи, покосившись на меня. Ждет моего согласия. Подстраивается. Приятно. Бесит.  — Да я так, поболтать, — сказала девушка, устраиваясь. — Ничем серьезным напрягать не буду. Честно-честно.  — Правильно, — сказала я, многозначительно облизывая ложку. — Не стоит. Мана хихикнула и посмотрела на обормота:  — А я вас заменила, когда Кацураги без ученика осталась. Скажите, она всегда такая же была?  — Т-такая же, — полуулыбкой ответил Синдзи, а Мана только кивнула. И слова преамбулы не понадобилось: поняли друг друга, ученички. И чему вас такому учили особенному? И я, черт побери, вовсе не ревную и не завидую вашему прошлому. Кадзи не заставлял меня ломать мозги и взрывать потерянные планеты. Пока я изучала двух треплющихся учеников — бывшего и действительного — они, оказывается, трепаться закончили. Обормот встал и тепло мне улыбнулся:  — Мне п-пора.  — Давай, — пожала плечами я. — Вперед. Самое забавное, знаете что? Что он ушел и не обернулся. Ни взглядов друг на друга, ни слов, ни чмоков в щечку — эту ерунду, по-моему, показывают в фильмах, да? Приятно, что не только у меня никогда не было нормальных отношений. Наверное, я слишком довольно улыбалась своим мыслям. Холодному космосу не терпелось вернуть меня с седьмых небес.  — Сейчас спрошу что-нибудь пошлое, — хихикнула Мана. Она еще здесь. И я сама еще здесь, вот только почему — не ясно решительно. «Сангоки» ведь ждет. Меня никто не торопил, но и делать больше было нечего. Очень, кстати, продуктивный метод работы с персоналом. Со мной, во всяком случае.  — Спрашивай. По дороге. Я поднялась и пошла к выходу из зала. Тарелки холуи подберут. Меня вон вчера не застрелили за избиение канцлереныша, еще не хватало теперь убирать за собой.  — Как тебе с ним? Гм.  — Мана, а ты не находишь, что вопрос слегка личный?  — Возможно, — сказала Киришима. — Так как тебе с ним? Молодец. Выбесила. Я остановилась в дверях столовой и на каблуках развернулась к ней:  — Слушай, ты!.. Черт, она улыбалась. Это была шикарная текучая улыбка человека, который много знает, получает от этого удовольствие и ничуть этого не стесняется. Ау, милая девочка с разбросанными бумагами, ты где? И я ошиблась в человеке. Черт, я так позорно ошиблась.  — Я слушаю, Аска, — напомнила мне моя позорная ошибка. — Внимательно слушаю.  — В чем смысл? — полюбопытствовала я напрямик. Вряд ли ее интересует, сколько мы раз мы кончали, и почему слюняво не попрощались в щечку. А уж что ее интересует — это уму непостижимо. Пока, во всяком случае.  — Смысл? «Да, Мана, смысл». Драный смысл всегда есть в таких разговорах, и если уж я на что-то годна, я выцарапаю его. Потому что это черти что: встретиться в плену, который не плен, говорить о том, в чем есть двойное дно. А потом просто пойти и сесть в супер-фрегаты, способные разносить на молекулы любого врага.  — Смысл в Синдзи, Аска. Я успела прикинуть пару очень смешных вариантов продолжения, но, к счастью, поняла, что милая капитан Киришима слишком уж далека от таких дур, как Рей Аянами и Аска Сорью Ленгли. Думай. Смотри в эти глаза — и думай. Они не виделись до бегства обормота. Они оба — ученики великой Мисато-сан. Она — вторая. Ну, инквизитор Сорью, вот и ответ.  — Ну да, в нем, — кивнула я. — Не успела ты сменить главную звезду, как появился еще один лидер гонок. Что, «лучшая из лучших из лучших» чешется, капитан? В десяточку: она теряется на секунду. Какая-то секунда — минус улыбка, плюс растерянность, плюс настороженность, помножить на…  — Ты не лучшая, Аска. Отдача вечного «Ты самая лучшая, доченька» больно ударила где-то под сердцем. Это было… Наплевать.  — Посмотрим, — пожала плечами я. Черт, я пожала плечами и отвернулась. Кто-то во мне рвал вожжи, разворачивал, пытался вернуть к неоконченному поединку, к бою, который только начался, к бою, где будет только победа и Аска. Которая лучшая. «Я ж тебе, коза рыжая, сказала. Наплевать».  — Ты долго не протянешь, — сказали сзади. — Или ты уже хочешь к Хикари? Лично расспросить, так ска… Бамм. Я пропустила только один удар пульса, а Мана — только один удар. Кишки «Тени» сжались, перемалывая меня. «Убить суку». Потом между нами повисла стена голубого тумана — полупрозрачной взвеси из концентрированной энергии.  — Нас не будут разнимать, — сказала Киришима, слизнув с губы кровь. — Ты уже поняла?  — Да. У меня кровь текла из носу. Гребаная девчонка еще не успела мне ничего сделать — просто отгородилась, но от ее барьера было тошно мозгам. Черт, как же я плохо переношу напряжение в боях с энергетиками.  — И нам не дадут друг друга убить.  — Это досадно, — согласилась я.  — Но я все равно тебе помогу.  — Убьешься сама? Оу, какая милая улыбка. Я сейчас потеку.  — Мечты, Аска. Мечты. Мечты? Хорошо, вот сейчас только… Это была боль. Маячки, которым приказано следить за телом, со скрежетом сдвинулись — и пусть этот скрежет я всегда додумываю, пусть он выворачивает меня на изнанку, пусть я сейчас полетаю от ее силовых ударов — пусть.  — Итак, Аска… Силовой рукав. Это примитив, надо просто бороться с болью — и чуть-чуть подставиться. Энергия бьет тебя изнутри, вот что по-настоящему мерзко. Мерзко, больно — больно-больно-больно. Это как укол в каждый нерв в зоне поражения, и сколько сейчас клеток порвало, я не знаю. И не хочу знать. Перекат, толчок от стены, прыжок.  — Что тебе рассказать о тебе самой? Голос звенит — и это плохо: Мана куда сильнее, чем мне показалось. Она даже, сука, не напрягается. Дрянь висела в сантиметре от пола, окутанная легкой дымкой, а на запястьях копился новый заряд — пустые обманки, она ударит как угодно и чем угодно, а я пока могу только кататься и прыгать, ловя вскользь все ее красивые финты. Давай, ты сильная, Киришима. Сильная ведь? Прыжок.  — Ты видишь ее каждую ночь или через раз? Удар. Ты предсказуема, девочка моя. Я, впрочем, тоже: я не стану трепать языком.  — Убивают сны, правда? Она читала мое дело. Она боится выходить на ближний бой. И она знает о Хикари. «Ты сволочь, Синдзи. Как есть — сволочь. Или она „читала“ память Майи, и тогда сволочь она». Я извернулась, едва не переламывая себя в талии, ввинтилась в промежуток между двумя рукавами и поймала животом простой «кулак». В животе кому-то стало плохо. Кажется, съеденному завтраку.  — Почему Хикари, Аска? Быстрее, черт. Мне надо быстрее. Киришима сместилась, дрогнула и превратилась в череду размазанных силуэтов — и это был «силовой корпус». И это было совсем плохо, потому что это было невозможно быстро. Удар в голову отбросил меня на стену, от второго я увернулась — уж не знаю как. В мозгах звенел только голубой цвет, только голос сияющей сучки.  — Она обошла тебя? Удар. *** Я сижу в рубке тактического перехватчика, прижимая колени к груди. На экранах гаснут сигналы критических повреждений, и мне пора наружу, но снаружи… Снаружи было снаружи. Пинок по рычагу, тугое «чмок» мембраны — и я стою в ангаре.  — Три — ноль, курсант Сорью, — сообщили мне. «Три. Ноль. Ноль — это я». Все звено уже здесь, одной кучкой, в кровавом киселе ангарного освещения. Я нахожу взглядом улыбающуюся старосту и иду прямо к ней.  — Что теперь скажешь, Мамина дочка? — спросил кто-то из ее подпевал. Я не скажу ничего. И не рассчитывайте, я просто буду ждать, что скажет победительница.  — Сто сорок отжиманий, — тихо сказала Хикари. — Если ты помнишь.  — Помню.  — Если хочешь — мне достаточно просто твоего поражения. Не сомневаюсь.  — Пари есть пари. Этот чертов голос снова меня подвел, уже не нужно больше ничего говорить. Я опускаюсь в упор лежа, смотрю в пол.  — Раз. … Она обошла меня на второй петле, вырезая целый сектор залпом легких ракет…  — Два. …Я ошиблась, делая «чакру Фролова», и пропустила срыв щитов правого борта…  — Три. Черт, меня хватит на весь разбор этого неимоверного летного задания, этого фестиваля пилотажного дебилизма, и «пять», и «пятьдесят пять» — я хорошо запомню этот вылет, этот полет, этот пролет. Хорошо запомню, хоть это ничего и не исправит. Истертая до блеска летная палуба прыгает то ближе, то дальше, и я хорошо держу ритм. Я вообще молодец. И все бы хорошо, но я вижу боты обступивших меня людей. Боты тех, кто сейчас смотрит, как корячится — изящно, красиво и подтянуто — бывшая лучшая. Мир трескается, идет широкими провалами, потому что — Это мир, которого не было. *** Я пропустила еще один удар и в последний момент подпрыгнула, вырывая ногу из-под удара «молотом». Что это сейчас было?!  — Она унизила тебя? Удар. *** Мне больно. Как же мне больно. Низ живота сводит так, что я не вижу поля стереопроектора, да я вообще ничего не вижу, кроме преподавателя, к которому мне снова придется обращаться. И, вдобавок, меня тошнит. Тошнит — больно. Тошнит — больно. Краткий конспект сегодняшнего занятия по трехмерному планированию боя. «А ты могла оптимизировать цикл. Всего одна подпись — ты ведь уже можешь принимать такие решения. Всего несколько курсов инъекций». Я стискиваю зубы и дышу ртом, вспоминая маму. «Хорошая девочка должна уметь терпеть боль». Я очень хорошая девочка, мама. Понимая, что больше не выдержу, я нажала кнопку вызова. Младший друнгарий Штатмайер — добрый и хороший, он поймет. Даже второй раз за занятие. Зеленый огонек — мне разрешают выйти. Давай, Аска. Вперед. Я выхожу в проход между голо-столами, я вижу спасительную дверь — за ней туалет, медкабинет и немного пытки ходьбой. Так немного, что даже смешно. А потом мне под желудок прилетает крохотный удар. Безвредная шалость — мы эту дрянь учили, чтобы пальцы в «третью печать» складывать. Маленький спазм, совсем крохотный, но моему желудку хватит, и вот я уже сижу на коленях, передо мной — лужа желчи, а в животе все взрывается и никак не взорвется кластерная боеголовка. «Откуда эта мысль?»  — Она что, обмочилась?  — Нет, месячные.  — Аска, ты как?..  — Ах-ха-ха! Мамочкина, ты как, жива?  — Все сядьте на места! Теперь боль повсюду, а лицо горит от позора, и мне так плохо, как не было еще никогда, и сжимаются кулаки, потому что я знаю, кто меня ударил и знаю, что меня нет. Этого. Мира. Нет. *** Маячки еще работают, я вываливаюсь в черную кишку коридора между двумя рукавами энергии. Я уклоняюсь только потому, что тело меня не слушается. Моему бедному телу надо еще чуть-чуть продержаться, но если бы еще мозги не были там — в голове отжимающейся неудачницы, в голове потекшей неудачницы. В голове Аски, которая никогда не… Больно. Очень-очень больно.  — Она была добра с тобой? «Добра?!»  — Она хотела тебе помочь?! «Помочь?!» Удар «силовым корпусом». И еще один. И еще. ***  — Аска, подожди. Я оборачиваюсь. Не люблю ее. Хочу подружиться, наверное, — но не люблю.  — Что тебе, староста Хораки?  — Я слышала, как другие курсантки отзываются о твоей матери. Это недопустимо. «Безумная дура», «мама Мамочкиной дочки». «Рыжая госпожа». Что из этого ты слышала, староста Хораки? Я смотрю на нее, понимаю, что у нее дурацкие веснушки, что с нее смеются из-за них. Не из-за мамы, не из-за того, что она заучка и дочка сумасшедшей. Из-за веснушек. Не люблю ее. Завидую — и не люблю.  — У тебя все, староста?  — Нет, постой. Ты меня не поняла. Она хватает меня за запястье — прохладной, сухой ладонью, и я мгновенно вспыхиваю, потому что это прямиком в холле, потому что — люди, потому что я бегу домой. Одна из немногих.  — Староста?  — Твоя мать обращается с тобой неправильно, Сорью. Ты не должна этого всего!  — Всего?  — Всего. Ты хочешь быть инквизитором?  — Хочу, это глупый вопрос, староста! Я злюсь. Глупая, глупая девчонка.  — Ты плакала, когда потеряла сегодня своих пленных. Страх. Стыд — это ведь был простой симулятор, простая игрушка, в которой мне надо было всего-ничего — выйти из-под обстрела, увести корабль. Мой балл — лучший, мое решение — да обзавидуйтесь вы все, дряни! Но их было трое. Три шкалы уровня давления в тюремном отсеке. Три тысячи лишних килоджоулей на латание пробоины — это ведь так много, правда?  — Ты ведь не хочешь быть инквизитором, Аска! Горячий шепот, слишком горячий: ну же, Аска, она всего-навсего завидует тебе, ты ведь хочешь быть там, в космосе, ты хочешь быть Пламенем Первого гражданина. Ведь есть мама, есть гражданство четвертого класса, есть верный третий класс… А мы смотримся глупо: две шепчущиеся девчонки посреди огромного холла, а над нами — купол звезд, перечеркнутый двумя кривыми мечами.  — Я тебе помогу, Аска! Мой папа — завкафедры войд-карго в филиале на Максильянисе. Ну, это тоже флот, но там… Там не надо убивать. Не надо жертвовать — я-то знаю, я учусь эскортировать флотские или инквизиционные транспорты — и собой жертвую я ради всех этих тяжелых беззубых посудин. -…Ты просто переведись!  — Аска. Я вздрагиваю, вздрагивает рука на моем запястье. Ах да, она, кажется, все еще была там, но это не имеет уже решительно никакого значения, потому что маме надоело ждать меня на улице. Не вижу ее лица — совсем-совсем не вижу, оно в тени звездного купола, и мы уходим, а мама все говорит, говорит, говорит… Да, мама, я самая лучшая. Моя цель — стать лучшей в этой империи, стать орудием Первого гражданина, а эта девочка просто мне завидует. Я знаю, мама. Знаю, буду. Знаю. Буду. Это мир, который был. Но это был не последний раз, когда я разговаривала со старостой Хикари Хораки. *** Я очнулась от скрежета во всем теле. Он был требовательным, громким и непрерывным, и, черт меня побери, — он был! Я продержалась целых сорок секунд, и нет смысла жалеть о боевой сыворотке, которой у меня не было. Я продержалась, а вопросы «что это было?» мы отложим на потом. И взрыв воспоминаний мы отложим на потом, потому что маячки не дадут мне много времени. От «силового корпуса» я отмахнулась, как от пощечины, пропустила совсем уже унылый «молот» и впечатала Ману в стенку. То есть, это мне так показалось, что впечатала. Меня проволокло по коридору и прибило к стене, словно прессом — чистым, невидимым и весом с легкий бот. Прямо напротив меня с хрустом размазалась Киришима. «О, а у нее вывих в локте». Уверена, что если бы смогла пошевелить хоть глазами, обнаружила бы у себя такой же. А потом между нами встала Рей Аянами. Тяжело-то как, а? Кукла канцлера изучила Киришиму, неспешно обернулась ко мне.  — Его Тень приказал доставить тебя к нему, — беловолосая подумала и добавила: — Немедленно. Пресс пропал, а я рухнула на пол. Маячки еще блокировали боль, но левая рука шевелилась очень плохо. В голове утихал скрежет, унимались теплые вихри, и я на правой руке подтянулась к распятой Мане. И еще чуть. И еще. Ну, давай. Я видела только носки ее легких серебристых сапог, до них еще целая бесконечность, и мне надо успеть, пока…  — Что ты делаешь? — спросил бесстрастный голос сверху.  — Надо… Кое-что закончить. И я не успела, потому что скрежет замолчал, пронзительно тикнув напоследок, и вся отсроченная боль рухнула на меня — одним огромным пыльным контейнером из-под сверх-топлива. ***  — Как тебе это удалось? Уберите, мать вашу, свет. Я втянула носом воздух и снова закрыла глаза. В них скопилась вся пыль этого древнего корабля и набились все осколки моего больного разума. Наверное. Иначе чего ж мне так больно смотреть?  — Аска, ты меня понимаешь? Увы, да. Я поняла, что отвечаю мысленно и приоткрыла рот. Челюсть оказалась слишком легкой и двигать ею получалось очень щекотно. «Черт бы вас побрал, чем вы меня накачали?»  — Понимаю.  — Кто я?  — Ты — последняя из Аянами. Зовут Рей.  — Хорошо. Не вижу ничего хорошего — ну да ладно. Я подергала себя за ниточки: вроде все исправно: руки, ноги, голова. Голова. Там было… странно. Там было море образов, которых быть не могло, эти образы противоречили друг другу, в них была я, и было много чего разного вокруг меня. И маленький рыжик в персиковом платьице стоял над этой свалкой и пытался понять, что тут делать: разобраться или выжечь это все. Выжечь… «А ведь ты уже сделала это когда-то, да, Аска? Но воспоминания — они не горят». Я села и осмотрелась: типичная корабельная интенсивка, только большая и шикарная, и приборов много незнакомых. Мыслям было тесно в голове, они давили на непослушные мышцы лица, и в зеркальной ряби хирургических лючков отразилась улыбка.  — Ты готова? Ах да, Его Тень.  — Готова. Черт, я улыбаюсь. Мне страшно смотреть в тот завал, который открылся на месте моей красивой и идиотской памяти, мне тупо страшно, мне больно, но я улыбаюсь. Пойти к Его Тени? Да запросто.  — Тогда идем. Как тебе удалось выстоять против Киришимы? Она многословна. Она любопытна. А я переспала с парнем ее мечты.  — Это? Это пустяки. Еще один подарок моей мамы. Я ведь должна была быть лучшей. Мама. Да, воспоминания не горят, и поздно уже начинать об этом жалеть, пора начинать наслаждаться и забить наконец на то, что идущая позади Рей Аянами высверливает мне взглядом дыру в затылке. Я побывала в мирах, которых не было, нашла то, что искала, то, что возвращалось ко мне во снах, и вот теперь поняла, что должна смертельно бояться, испытывать к себе отвращение. По идее, конечно, должна. По факту… По факту все сложно.  — Дальше иди сама. Я взглянула на двери, оглянулась на Рей. Удивительно, но даже погруженная в мысли, я помнила каждый свой шаг, каждый поворот и лифтовый прыжок. Рука об руку с такими мыслями необычайно приятно начинать аудиенцию у Его Тени.  — Капитан Сорью. Его Тень обнаружился в центре стрельчатого зала. Точнее будет сказать — у центра, потому что господствующее положение здесь занимал все же не канцлер. В сердце помещения мерцала алая полусфера, метров так пять-шесть радиусом. Она росла из пола, опоясанная кольцами, окутанная голо-панелями и старыми примитивными экранами. Вот у одного из таких пультов и стоял невысокий человек в длинном сюртуке.  — Подойдите. Опять это ощущение: голос звучит прямо внутри, словно дублированный какими-то системами. Системами паникующего организма, не иначе.  — Взгляните сюда. «Я забыла поклониться. И вообще забыла поприветствовать его», — подумала я, повинуясь скупому жесту. Экран, на который указывал канцлер, показывал схему чего-то странного: какое-то древнее светило, одна из финальных стадий основной последовательности звезд. Вокруг плавали планеты, окруженные космическим мусором, виднелись останки циклопической космокреации. Системе были миллиарды и миллиарды лет, и похожа она была на… Черт, на систему Червей Пустоты, только очень заброшенную. Или, например, проутюженную имперским флотом.  — Это не наш мир, Сорью, — предостерег Его Тень. Вырезанная в алом полумраке фигура изучала тот же экран, заложив руки за спину. Я молчала. Если меня спросят, я скажу. Но не раньше: хоть как просветлело у меня в голове, алая сфера и канцлер давили на психику поистине чудовищно. И Его Тень, видимо, прекрасно это понимал.  — Запомнили координатную сетку?  — Так точно, канцлер.  — Координаты матрицированы, шестимерны. Я кивнула себе: привязка все же к нашему пространству — трансаверсальная привязка, высшая войд-навигация, которую я помнила только чудом. Ну и каким-то захолустным краем памяти чуток. Чисто теоретический курс, как мне всегда казалось.  — Так точно, канцлер.  — Это точка вашего выхода, Сорью. Цель. По ту сторону изнанки, в Закате, в «зазеркалье». Империя собрала всех, кого могла, — и решилась.  — Цель — вот эта планета. Серо-желтая. «Закат изменчив», — вспомнила я слова Синдзи. Можно рассчитать точку входа в Закат, но нельзя рассчитывать на то, что там увидишь что-то конкретное и измеримое. Просто живой мертвый космос. Просто-просто. Все вычисляется на ходу, под прицелом Предвестий, в мире, где прямо из пустоты ткутся обломки планет, где блуждают призраки разбитых миллионы лет назад кораблей. Локаторы там сходят с ума. Быстрее них — только пилоты. Канцлер смотрел на песочный диск, и вроде как странную аудиенцию можно считать оконченной. Мне сказали «взять», напомнили навигационную дрессуру, осталось только понять, почему этот брифинг проводит лично Его Тень.  — На все вопросы ответит войд-коммандер Кацураги.  — Так точно, канцлер.  — И последнее. Вы — командир экспедиции. А вот теперь — действительно все. Мне страшно, я хочу удрать на «Сегоки» за три галактики от этой драной миссии, от алой полусферы и страшного отца непутевого сына. Знаю: не дадут. Знаю: я и сама не убегу, потому что даже с кашей вместо памяти я — Аска.  — Сорью? За мной. Мисато-сан обнаружилась прямо за дверями у Его Тени. Я еще оглядывалась на тяжелый силуэт, на багровый отсвет полусферы, а женщина уже пошла прочь.  — Попутно. В составе твоей группы еще три фрегата: «Сегоки», «Йонгоки» и «Рокугоки». Ага, значит. Синдзи, Мана и… Новый капитан. Забавно, кем мне еще дадут порулить? Вряд ли кто-то круче Его Сына, но все же интересно.  — Ваша миссия — выполнить позиционирование целевой планеты. Я запнулась и остановилась у лифта несколько позже, чем следовало бы. Чуть в плащ Кацураги носом не влетела.  — Позиционирование?  — Да, Сорью. Подробности потом.  — Виновата, войд-коммандер. Позванивая, из прибывшего лифта вышли трое протезированных, и пение их живого металла мгновенно напомнило мне, где я нахожусь, и каким-то рывком приземлилось на плечи понимание: я только что поговорила с Его Тенью. Приземлилось — и снова улетело прочь. Черт, меня раскачивает. Мне срочно надо притормозить и навести порядки на личной свалке.  — Продолжаем. Створки дверей заглотнули меня и Кацураги. Никакого ощущения «нас» с Мисато-сан не возникало, потому что войд-коммандер держалась со мной, как с… Ну, с этим… Хотелось пощелкать пальцами: ассоциация казалась очевидной, но все вертелась и никак не хотела ловиться. Войд-коммандер глядела прямо перед собой и говорила только что не через губу. То ли настроение не то, то ли… Очень уж настойчиво лезли мне в голову мысли об обиженных. Видно, назначение меня главной отчего-то задело милую женщину. А если задуматься, то и прикидывать тут нечего: ясно же, что главным почетным суицидником должен быть ее ученик, и никак иначе.  — Инцидента с Синдзи больше не повторится: на каждом борту размещается войд-десант и металлоподы. На «Сангоки» вылетаю я. Хах. Оформляем флагманский статус по полной программе. Тюремное такое флагманство.  — Сейчас тебе необходимо пройти предполетную подготовку. Синхронизация с кораблем и все такое прочее. Спешим, вот теперь мы уже спешим — и это плохо. Если и есть что-то хуже рейда в «зазеркалье», то это наспех организованный рейд в «зазеркалье».  — Прошу прощения, — нагло сказала я, когда в технических подробностях образовалась пауза. — Можно спросить? Я впервые за время разговора увидела ее глаза. И мне это не понравилось: карманный стратег Его Тени явно, безумно и безнадежно устала.  — Да? — спросила усталая железная женщина.  — Канцлер сказал, что вы ответите на мои вопросы. Кацураги кивнула, сделала широкий шаг к открывшимся дверям и пошла по коридору.  — Раз он так сказал — спрашивай, — обронила она через плечо.  — Почему мы спешим? — брякнула я, от души надеясь, что уточнять мне не придется. Мозгам было зябко, потолок коридора опасно давил на голову, и вообще все было ужас как жутенько. «Ну что за вопрос, а?» — ругала себя я.  — Мы опасно близко к войне. А так ли уж плох мой вопрос?  — С Предвестиями?  — Нет. Со сцинтианами. Сцинтиане, значит. Вон оно как вышло.  — Получается, Паракаис не был случайностью? Кацураги притормозила и обернулась ко мне. Усталость как была, так и осталась, а вот чего тут прибавилось — так это интереса. Видимо, я в ее глазах только что сделала шаг от отличного пилота к чему-то покрепче.  — Твои выводы? — прищурилась женщина, взмахом руки отделываясь от группы офицеров. Это было круто, наверное. Высокая, эффектная Кацураги, вся такая в плаще и прочих атрибутах власти и пафоса. И я такая — китель, рыжим по серому. И черная кишка коридора вокруг. И какие-то бравые ребята, боготворящие свою командиршу. Ребята смотрят на меня: их отшили и на них не глянули. Кацураги смотрит на меня: ага, я не зверушка с кривыми мозгами. Ну, а я никуда не смотрю: мне интересно. Пункт «А». Сцинтиане пытались уничтожить «Сегоки». Сначала я думала, что все повязано на ATF или лично на Синдзи, но… Во-первых, заложник такого класса всегда лучше живой, чем мертвый, во-вторых, продвинутая тактика — это последнее, что люди двинут против сцинтиан. Скажем так, тот еще козырь. Им есть смысл верфи у QW3 атаковать или Бездну Гадеса, например, — вот это даст хоть какой-то тактический эффект. Значит, им не нужна технология движения в Закате. Заметь, Аска: именно не нужна. Не «хотим себе такую», а «нехрен вам на таком летать». Пункт «Б». Пункт «В»…  — Черви Пустоты как-то были связаны с Предвестиями и Закатом, верно?  — Очень хорошо, — сказала Кацураги. — Почти молодец.  — Почти?  — Да, почти. Если бы Его Тень не показал тебе картинку из Заката, была бы совсем молодец. И то верно. Ассоциации — они не только мешают думать, но и помогают.  — Идем, — подвела итог Кацураги. — Я буду инструктировать твой пробный полет. Что-то мне это напоминает. Что-то очень нехорошее под названием «Араил». Ах, да. Сказать умной-разумной Кацураги спасибо, что ли? Или перебьется?  — Пришли, — сказала Мисато-сан. — Вот раздевалка, в дальнем конце вход в ангар. Найдешь по указателям. А, да, подумала я, глядя ей вслед. Видимо, перебиться пока придется мне — со всеми своими вопросами к этой женщине. *** В раздевалке обнаружилась Мана. Милашка-улыбашка, уже разодетая в серый летный комбинезон, разрабатывала вправленный локоть. Видимо, ее тоже реанимировали по упрощенно-ускоренной процедуре.  — Откуда у тебя КЭР? — поинтересовалась Киришима, подняв глаза на меня. Красивый фингал, подумала я. И вступление тоже ничего так.  — КЭР? А что это?  — «Контур энергетического рассеивания».  — Это так много объясняет, — улыбнулась я, высмотрев шкафчик с надписью Сорью. Надеюсь, девочка-солнышко не догадалась туда плюнуть.  — Ты или врешь, или издеваешься, — как-то неуверенно сказал голос позади меня, пока я расстегивала китель.  — Частично то, частично то. Просто я не знаю, как это называется. Я сама зову эту штуку «маячками». Они удачно сигнализируют, как сильно мне уже наподдали. Ну и помогают надирать филейные части таким, как ты. Киришима молчала. Я как раз разделась и пыталась сообразить, как распечатать запаянный летный комбинезон. Неприятно это, конечно, стоять, считай, голой задницей к боевому энергетику, но если я права, и мои нервишки сейчас выдержат, то… Все просто хорошо. С ума сойти, я главная по галактическому суициду — но все хорошо.  — КЭРы запрещено вживлять уже очень давно, — сказала Мана.  — А. Ну да. Но моя мама не экономила на дочке. Свои «маячки» я получила на одиннадцатый день рождения. Месяц в госпитале провалялалсь. Здорово, правда? У всех традиционный поход в музей Великих, кафе. А у меня — сорок три полостных операции. Я обернулась. Очень хотелось посмотреть на выражение лица Киришимы, и девчушка меня не разочаровала. Капитан Солнышко бледно улыбнулась:  — Помогло, значит.  — Помогло. Ты вот мне только ответь на два вопроса.  — Каких? Штатный комбинезон был — ура-ура — не гелевым. Это оказалась почти старомодная на вид гибридная модель с интеллектуальной подгонкой по телу. А ты приятная штуковина, решила я, втягиваясь в щекочущую прохладную одежду. Милый последний костюм, чертовски милый.  — Каких? Во-первых, зачем. Во-вторых, как. Мана хихикнула и прикрыла рот ладошкой:  — Я просто видела фрагмент воспоминаний о тебе. А потом как-то зарылась в это все. Ну, то есть, в тебя. И поняла, что… Классная пауза. Ударить ее, что ли. -… Что я бы сама так не смогла. И быть лучшей, и жить с этим бардаком в голове. Логика-то какая идиотская, а? Не смогла лишить меня преимуществ — так попыталась лишить недостатков. И самое отвратное состоит в том, что логика сработала. Потому что я ей теперь почти благодарна. Да какое там. Я ей неимоверно благодарна, жаль только что черта с два ей об этом скажу.  — Понятно. А как ты это сделала?  — Аска, что такое ATF? Тебе, зараза, что, расшифровать? Я из благодарности промолчала и попрыгала на месте, приучая тело к незнакомой материи.  — Это то, что у тебя в голове, — вздохнула Мана. — Искусство невозможного. Ты ведь поняла, почему не включилась продвинутая тактика в бою с «Ясимой»? Я втянула воздух — кажется, излишне резко.  — Потому что ты видела решение, — жестко сказала Киришима. — Ты не считала победу невозможной. ATF — это когда решения нет. Как в бою со сцинтианским дредноутом. Как… Как в сражении с Предвестием. Ну, мне осталось только кивнуть. Драный ты шок-психолог, Мана. Заставить меня разгрызть мою же память, отвлекая единственным доступным способом.  — Будем считать, что я поняла твою больную фантазию. Мечтала стать психодинамиком? Мана собрала ворох своей одежды и шикарно зафутболила его в шкафчик. Наверное, просто чтобы я не видела ее лица.  — Я вообще очень хотела бы прожить другую жизнь. Совсем другую.  — Другую? — спросила я, холодея. — Это как?  — Не знаю, — пожала плечами Мана. Она так и не обернулась. — Такую, чтобы помочь кому-то, не причиняя при этом боль.  — Например, мне?  — Например, тебе. Круто. Вот такая вот девочка-солнышко.  — Хикари помогла мне отправить мать в дурдом. О черт, я это сказала. И вот теперь уже Мана на меня смотрит, и это уже совсем интересно. Или не интересно, но до чертиков глупо.  — Она смогла достать сцинтианский мас’вайль.  — «Пар помрачения»?  — Он самый. Маме много не понадобилось.  — Но ты… Нет, Мана. Я не перевелась никуда. Как мама хотела, так и получилось. Сначала я боялась отлипнуть от Хикари. Потом — старательно убеждала себя, что ничего не было. И странное дело: вскоре я была уверена, что и впрямь ничего не было. Потом… Потом как-то стало все равно, ведь очень удобной оказалась эта фраза. «Ты самая лучшая, доченька». Самая, мама. Самая-распресамая.  — Эээ… Аска, идем. Нам пора.  — А. Ну да. Как там сказала Кацураги? По указателям, да?  — Мана, — окликнула я. — Так, на всякий случай. Помогать, не причиняя боли, нельзя. Киришима улыбнулась, и у меня перед глазами будто бы снова рассыпались бумаги и Мисато-сан ругала неловкую милую девчушку. У капитана Киришимы был свой долбаный взгляд на этот вопрос. Ну и слава небу. И слава небу.