In The Deep

— И как т-твой день прошел? Синдзи валялся в кровати, пристально рассматривая потолок. Что-то с ним сегодня было не так, как и со мной, впрочем. Этот обормот в моей постели и обормот за завтраком — определенно два разных человека. И все же, все же. Ключевой вопрос прозвучал: как же прошел мой день? Вопрос на высший балл, потому что ответа я не знаю. День прошел плохо, словно скверно и наспех сколоченная эскадра по укрепленной системе, где все только и ждут возможности растащить на куски ценные обломки. Меня сломали, как куклу, как игрушку, выпотрошили и посмотрели, что внутри. Чертов ты детский вопрос: «Что у нее внутри?». Только в моем случае все в разы хуже, потому что мне позволили заглянуть в саму себя. «Позволили? Да вот прямо охренеть, ага. Она макнула меня в это, вот что произошло». День прошел отлично, потому что я предпочитаю знать соперника. Я люблю его — своего врага, но только когда он уже известен. Мне его даже иногда бывает жаль — чаще до, реже после. И плевать, что этот враг в собственной печенке, плевать, что я снова достала изнутри выжженное мною же самой образца четырнадцати лет. Плевать, ведь мне уже не четырнадцать.  — Аска? Аска, Аска. Стараниями феерической идиотки я все еще Аска и имею отличнейшие шансы ею остаться. Ура-ура, с тем себя и поздравляю. На повестке дня остались две задачи: во-первых, как дальше жить, во-вторых, как же все-таки прошел мой гребаный день. И с первой и со второй получалось как-то неважнецки. Отвратительно, прямо скажем, получалось.  — Аска, что с т-тобой? Руки. Чужие руки, объятие. Это было очень здорово и очень приятно, хотелось мурлыкать и домурлыкаться до того, что мы оба проснемся под утро, оба усталые, довольные, но без ответов.  — Со мной все странно, Синдзи. Все очень-очень странно. А теперь можно даже продолжать разговор, потому что обормот понял. То есть, вряд ли пока еще понял, но по тону прочувствовал, и вот за такой тон мне в былые времена стало бы ужас как стыдно. Ведь слова «жалобно» и «Аска» могут встречаться в одном предложении только как семантическая бредятина. Я обернулась к нему. Голубые глаза, сероватое лицо, которому я смело поставлю крепкую троечку даже сейчас. Он беспокоится, ему в самом деле хочется узнать — и не это ли мне было нужно? Разве не хотелось найти кого-то, в ком «не все равно» будет столько же, сколько «он мне нравится»? Это искала? Это нашла? Так что ж ты, дура, молчишь?  — Я откопала в себе то, что мешало мне жить, — сообщила я, следя за собственным голосом. Голос брел по стеночке и старательно изумлялся: кто слабак? Я слабак?  — Откопала? Как?  — Мне помогли. ***  — Я п-понял. Ничего ты не понял — опять. Мы валялись в кровати плечом к плечу и изучали проклятый потолок — один на двоих. Он был сер, там были стандартные флотские экономичные лампы, подло игнорирующие тот факт, что каюта офицерская, я — пилот, каких мало, и я не хочу видеть такое убожество. Его Тень — скупердяй, а сынок у него старательно хочет быть правильным и говорить то, что нужно. И он почти научился обманывать меня.  — Вряд ли ты понял. Если что — обрати внимание: мать умерла из-за меня.  — Д-да. Я услышал.  — И я убила друга, который так и не смог мне помочь.  — Да. Это его «д-да» было едва ли не больнее, чем вся исповедь, и ведь что мерзко: прояви он сочувствие, меня бы стошнило. А вот поди ж ты: спокойная поддержка, оказывается, тоже неприятна. Сложная ты личность, Аска, хоть тебя и разобрала на запчасти первая попавшаяся ревнивая идиотка.  — Ты сволочь, Синдзи. Он улыбнулся, кажется. Так иногда бывает: ты не видишь человека, потому что тебе лень повернуть голову, но этот человек так близко, что у тебя не остается выбора, кроме как ощутить эту самую улыбку.  — Знаешь, куда нас отправляют?  — Д-да. И снова — да. И снова знает, лежит, молчит, врать мне пытается, мол дескать, он спокоен и ничего его не колышет. Да, я в курсе, что разбирая завалы в своих мозгах, сама сегодня проскочила мимо Его Тени, мимо милашки войд-коммандера. Черт, да я проскочила даже мимо треклятого тестового вылета, когда мне позволили полетать вдоль орудийных батарей. «Сангоки» был хорошим кораблем, и я влегкую удержалась от того, чтобы назвать его девственно чистый ВИ именем своей матери. В голове упорно вертелась фраза «много чести», но разобраться бы еще: кому же все-таки ее много? Это был чужой корабль, словно чужая плоть, наросшая на тебя саму. Плоть, которая приживается, врастает, чешется, зараза, и ты такая терпишь этот зуд, смотришь не своими глазами в вечную пустоту, прикидывая, когда руки станут родными, когда тебе станет так же легко, как в «Сегоки», в который ты влюбилась с первого касания. И вот снова: меня унесло мимо нашей суицидной миссии, мимо того, что билет, наверное, мне выписали в один конец.  — И что ты думаешь о задании?  — Я п-подумал, что ты заснула, — голос вроде бы и слегка с издевкой, но хороший все равно голос. Теплый.  — Ты не думай. Ты ответь просто.  — Думаю, что это задание б-без шансов.  — Спасти мир и подохнуть? Мило.  — Как в-вариант — просто подохнуть.  — И как тебе это нравится? Синдзи помолчал, и я повернула голову в надежде разглядеть, что это там такое у него на уме. Обормотский профиль заострился, но в потолок он смотрел как-то упрямо и в то же время растерянно. Сложные мы все, сложные.  — Мне это вообще не нравится, — вздохнул он. — Н-надо просто бежать.  — Бежа-ать? — протянула я. — Круто. Ну-ка, просвети меня, как это организовать. Ты что-нибудь слышал о войд-десанте на борту?  — Слышал. Теперь он тоже повернулся ко мне. Уверенный неуверенный обормот, у которого обострилось фронтирское чутье, который почуял, что его загоняют в капкан, и теперь рыщет в поисках лазейки, четко зная, что она всегда есть. Только вот мне это все не нравится, мне это все куда противнее, чем ход мыслей наших загадочных властелинов. Бежать? Спасибо, я попробовала, да и ты, придурок, тоже. Честно говоря, я бы не возражала, чтобы нас сейчас прослушивали.  — Запал-карта? Синдзи поднял свою раскрытую ладонь над лицом и усмехнулся:  — Н-нет. Мне ее удалили. А, ну логично. Об этом он может говорить вслух, это ниточка в пустоту, и пусть даже нас слушают, есть какой-то извращенный кайф в том, чтобы вот так общаться, обсуждая шансы на побег. Но черт, он ведь понимает, что я его только что хотела подставить? Была уже такая тюрьма с камерой на двоих, помнится. Тюрьма, где приходилось разговаривать очень-очень осторожно. На Х67 это было, чего уж там.  — Мне эта ситуация кое-что напоминает, — сообщила я потолку. — Помнишь?  — П-помню. Ну, вот. Можно теперь молчать, вспоминая, улыбаясь, можно смаковать свое прошлое, потому что нет больше того города, да и вообще ничего нет. По нашему прошлому с завидной регулярностью долбили планетарным оружием.  — Ну вот куда ты бежать собрался, а? — в сердцах сказала я. — Ты ничему не учишься? Синдзи рывком сел в кровати и развернулся ко мне — взгляд сверху вниз, губы подрагивают. Аж страшно, подумала я, забрасывая руки за голову и приподнимая бровь. Мол, чего психуем?  — А чему я д-должен учиться? — скрипуче произнес Синдзи. — Тому, что в космосе иногда умирают?  — Я надеюсь, ты это всегда знал.  — О, ну да. А еще мне надо помнить об ответственности, да? Я поморщилась. Слово «ответственность» прозвучало каким-то совсем уж ругательством. Мне, как и ему, неохота считать, сколько планет стало Предвестиями, пока беспамятный обормот срубал барыши за андроидов-танцовщиц. Но вот о жертвах имперской машины за нашими спинами мог бы и подумать. «Вот как так бывает, а?!» Он мне ручку гладил, Аянами на руках таскал. Да черт, он зазеркальца Нагису за борт не вышвырнул! И вот сидит сейчас, глазами сверкает в духе: да клал я на ваше человечество. Хотя что тебя удивляет, Аска? Человеки и человечество — несовместимые объекты любви. Это только ненавидеть можно и всех скопом, и каждого по отдельности. А вот любить…  — Сбежать от судного дня, — задумчиво произнесла я. — Ты почти гениален.  — Космос б-большой, — уже спокойнее сказал Синдзи, облокачиваясь на стену. — Там найдется даже такое место, г-где никогда не слышали о червоточинах. Бесит. Черт, бесит.  — Слушай, деятель. Вот откуда это у тебя, а? Весь этот космический пофигизм? Синдзи грустно улыбнулся. Эх. Твою бы улыбочку вот эту — да в старшие классы школы: девчонки бы из трусиков сами выпрыгивали. Мудрый, обреченный, всепонимающий — хочется обнимать и изо всех сил жалеть.  — Я устал, Аска. Ну конечно. Его Сын, надежда всего и вся, но притом нахрен никому не нужный как человек. Простое психологическое уравнение с неизвестными, которые складываются в отчетливое ругательство. Не люблю — ни математику, ни психодинамику.  — Ты только ныть не устал, — зло сообщила я.  — А ты не устала изображать сильную? Ба-бах. Это, если что, сейчас было больно. Обормот грандиозно освоился хамить по самым что ни на есть болевым точкам. И, честно говоря, пару дней назад я бы его убила за такую дрянь. Да и сейчас хочется.  — Давай сделаем так, — предложила я любезным тоном. — Ты этой херни не говорил, а я ее не слышала. Идет?  — Это еще п-почему? Ого, какая агрессия. Где ж я тебя так задела, родной мой?  — П-потому, — передразнила я. — К моей силе это не имеет никакого отношения. Тишина. В офицерской каюте с экономичными лампами кололась плотная тишина, и там сидело двое. Двое молодых идиотов, которым завтра умирать, и которым нечем больше заняться, кроме как тыкать друг в друга тупыми иголками. Да, вот такая вот я. Горячий секс обреченных на смерть — это пошло и банально.  — Синдзи. На фоне всех прочих откровений я сегодня поняла еще одну штуку: от своего прошлого бегать бессмысленно. Есть такие вещи, от которых нельзя отвернуться.  — Ф-фатализм, — фыркнул обормот. Я фыркнула в ответ и принялась загибать пальцы:  — Метаболизм, эклектизм, волюнтаризм, онанизм… Я тоже дохрена знаю умных слов на «-изм», понял? Причем тут это? Как ни назови, но у человека есть путь.  — Если можешь, значит, д-должен? Я пожала плечами:  — Это все опять определения. И снова была тишина. Синдзи смотрел мне в глаза, я почти видела, как там, за этими глазами, что-то меняется, как там происходит что-то, чего мне не понять. Еще бы, я ведь во власти своего откровения, а он — во власти своего. Так иногда бывает, и хорошо, если он, пусть и не понимая, сможет меня принять. Вся надежда на то, что он все-таки обормот.  — И т-ты выполнишь приказ п-потому, что это твой путь? Ну слава звездам.  — Нет, Синдзи. Потому, что я не могу по-другому. Гениально тупой ответ, правда? Не чувствуя угрызений совести за миллиарды погибших, переживая за единиц, выполняя приказ бессмертной твари, подручные которой мучили твоих друзей. И все равно, все равно. Наверное, в такие минуты идиотских прозрений человек понимает, что у жизни может быть смысл.  — Идти на смерть, п-потому что иначе нельзя. Н-напоминает самоубийство, правда? — спросил Синдзи с какой-то неуверенной улыбкой.  — Да ни разу, — ответила я. И на улыбку, и на очередную глупость. — Я не собираюсь там умирать.  — Это-то ясно. Тебе бы б-баронианцем родиться. Я поморщилась, потому что поняла, о чем он, и это было довольно обидно. У кошек есть такое понятие «кирстрау», которое людям удобно считать чертой характера. Удобно — это потому что мы так и не смогли найти ему ни адекватного перевода, ни соответствий в нашей реальности. Если кратко — это добровольный отказ от собственного будущего ради какой-то цели. Если не кратко… Впрочем, полно ли, кратко — это социологический нонсенс, но ведь все общество чокнутых котов-индивидуалистов стоит на чуши и противоречиях. Метафорически выражаясь, Синдзи сейчас сказал, что понимает меня примерно так же, как баронианца. Это чертовски мило.  — Я, н-наверное, выгляжу жалко, да? — сказал обормот. — Просто хочу жить. Сколько я не всматривалась в его лицо, ни следа издевки там не видела. Черт, он и в самом деле сравнивал наши взгляды, искал в своем изъяны, искал, где он ошибся. Синдзи думал, прикидывал, подбирал логику, и так хотелось дать ему затрещину, сказать, чтоб не маялся дурью, сказать, что он прав. Тоже прав. Наверное.  — Ты выглядишь глупо. Я лежу, ты сидишь. Синдзи поулыбался и снова лег.  — З-знаешь, что интересно? Я ведь тоже полечу. Только ты — за своим «-измом», а я — за т-тобой. Он не стал меня уговаривать лететь с ним, а согласился лететь со мной. То ли взрослеет, то ли понимает, что я не Аянами — но не суть важно. И неважно даже то, что я оправдываю доверие Его Тени и Кацураги: тяну людей за собой. Важно, что мы не поняли друг друга, но это почему-то совсем не обидно.  — А как твой день-то прошел? — спросила я.  — П-пустяки, — улыбнулся Синдзи. — Перезаписывали б-бортовые системы «Сегоки». Лицо обормота было так близко от моего, что ошибиться было невозможно: ему грустно и немного страшно.  — Решили не лечить?  — Н-нечего там было лечить. Фрегат пять раз подряд п-прошел тест на ИИ. Я прикрыла глаза. «Разблокируйте возможности ВИ. Пожалуйста!» Вопль паникующей компьютерной программы горел в моей памяти, и не хотелось мне разбираться, как так получилось. Может, «Сегоки» слишком долго изучал память своего хозяина, может, вспышка на сверхновой какая случилась. А может, кораблю понравилось защищать своего неловкого капитана, и однажды с утра пораньше он задал себе извечный вопрос, который так пугает жалких людишек. И ведь не мог Синдзи не чувствовать этого, хоть бы и подсознательно, хоть как-то! А еще неприятно скреблось предположение, что между стиранием «Сегоки» и решением Синдзи пойти за мной есть связь. Например, обормот так резко поменял взгляды, только потеряв своего самого преданного и близкого друга. Может быть? Может. Впрочем, лимит мудрости и проницательности я сегодня уже и так перебрала. Хватит. *** Огромный ангар «Тени» был переполнен. С ума сойти: а я ведь и подумать не могла, что такое бывает, что столько техники, людей, протезированных и прочих может находиться в одном месте. Четыре фрегата, оплетенные кабелями, у «Йонгоки» полу разобран еще шлюзовой отсек — и все это шевелится, копошится, оставляя мерзкое ощущение огромного термитника или одного из тех самых легендарных гнезд одичавших дронов. Я сидела в укромном уголке под финишной опорой своего нового корабля и листала технические данные по загружаемому вооружению. Там все было так великолепно, что даже слегка тоскливо. На две торпеды смонтировали СН-заряды, на шесть — вместо обычных кластерных поставили лазерные боеголовки, а уж характеристики торпедных двигателей хотелось читать и читать. Читать, капать слюнкой и снова читать. Полагаю, раздел защитных средств вызвал бы у меня эндорфиновый взрыв.  — Сорью? За мной. Я подняла глаза и посмотрела вслед уже шагающей прочь Мисато-сан. Войд-коммандер набросила свой китель прямо поверх летного комбинезона, так что выглядела весьма экстравагантно. «Черт, люблю такую небрежность».  — Сюда, — только и сказала Кацураги, когда я догнала ее у раскуроченного «Йонгоки». Левый оголовок «дырокола» был как на ладони, с него сняли кожухи, и двое металлоподов возились с системой накачки, и то, что они туда навешивали, точно не имело отношения к двигателю.  — Зачем это? — спросила я.  — Вот о том и разговор будет, — сказала войд-коммандер, усаживаясь на контейнер. — Детонатор от этой системы будет у тебя.  — Зачем? — повторила я.  — Затем. В Закате взрыв трансаверсальной установки эквивалентен восьми солярным боеголовкам, радиус абсолютного поражения — шесть мегаметров. Если в бою удастся стянуть силы Предвестий к одному кораблю, это обеспечит успех остальным. Громкий успех, я бы сказала, но я по-прежнему ничего не понимала. Отвращение испытывала небывалое, но не понимала.  — Почему вы доверяете детонатор мне? Кацураги забросила ногу на ногу и посмотрела во вспоротое брюхо фрегата.  — «Доверяю» — это не то слово, Аска. Правильнее сказать, что мне придется отдать его тебе. Я, к сожалению, не могу контролировать ваш бой изнутри.  — А, и поэтому мне надо взрывать своих друзей? Войд-коммандер неспешно обернулась ко мне и слегка дернула уголком рта. Это, надо так понимать, была ирония насчет «друзей», но пока что — ну ни разу не ответ. Хотя я, конечно, тоже молодец: ну какая мне Киришима подруга? Или пилот этот безвестный? Мисато-сан потерла висок, изучая выражение моего лица, и вдруг зевнула. «Ох ты ж черт, — поняла я. — Да она в ангар отдохнуть сбегает!»  — Видишь ли, Аска, шесть-семь Предвестий — это фатально даже при развернутом поле продвинутой тактики. Тебе рассказать, как убивает зазеркалье? Я вспомнила безымянную червоточину и то, как мне привиделся экипаж «Маттаха», заточенный в живой камень, в плоть прорвавшегося в наш мир Предвестия. Так что войд-коммандер легко перевернула все с ног на голову, и омерзительный долг обращался чуть ли не милосердием.  — Хорошо, допустим, — сказала я, наблюдая, как металлоподы закрывают кожухом будущий рукотворный ад для капитана Киришимы. — А кнопка от моей бомбы у кого будет?  — У тебя. Отлично. Я всегда могу выбрать легкий путь, и вы, войд-коммандер, прекрасно знаете, что я им не воспользуюсь, потому со мной и летите — с капитаном, который до последнего Предвестий зубами будет драть. Хороший расчет, очень хороший. И ведь что забавно: пока я была рядовым инквизитором, мои мозги свободно плавились — сходи с ума, сколько хочешь, никому ты не нужна. А вот каждый чих супер-оружия Империи просчитывают и продумывают, в планы хитрые включают. Опять же, всякие завистливые Маны вокруг толпами бегают. Логично, понятно, но обидно.  — Еще вопрос, — сказала я, надеясь, что сварливость хоть чуток похожа на деловитость. Мой голос снова шалил. — Кто капитан «Рокугоки»?  — А, тебе понравится, — кивнула Кацураги. — «Рокугоки» пилотирует Нагиса. Возглас «Что?!» застрял у меня в горле, ему там было неудобно, горлу — тоже, но произнести ничего я так и не смогла. Войд-коммандер наблюдала за моим лицом безо всякой улыбки.  — Собственно, именно его способность к формированию ATF оказалась решающим аргументом для начала операции.  — Почему? Я была рада, что Каору до сих пор жив, я была сбита с толку и готова была себя обругать: в каждом разговоре с Кацураги почему-то возникали такие моменты, когда я начинала сыпать одноклеточными вопросами, будто позорная малолетка. С другой стороны, войд-коммандер сама поднимала такие темы, и, может, ей нравится так изводить свою дурковатую подопечную.  — По расчетам, пилотов должно быть минимум четверо для обеспечения прорыва, — скучно сказала Кацураги. — Так что зазеркалец пришелся весьма кстати.  — Его можно увидеть?  — Разумеется, — пожала плечами Кацураги. Я ее сейчас убью.  — А почему я об этом узнаю только сейчас? — я постаралась и вылила в этот вопрос столько желчи, что в ней можно было бы утопить некрупного волосатика. Кацураги встала с контейнера и стянула с плеч китель. Выражение лица у нее было каменное, выправка — да чтоб всем курсантам такую, и все было бы замечательно, да вот только из-за всего этого шикарного фасада выпирала оглушительная усталость.  — Что-то не припомню, когда я поступила тебе в подчинение, Сорью, — сказала Мисато-сан и, уже уходя, обернулась. — К тому же, ты и не спрашивала. Ты ведь сразу решила, что попала в оплот зла, верно? Высокая женщина пошла прочь, как-то совсем по-взрослому не давая мне шанса ответить. Я ее, честно говоря, понимала: тоже не люблю слушать глупости. ***  — Подождите. Я послушно сунула кисть между створок тошнотворного лифта, и пасть, помедлив, не стала жевать мне руку. Во вновь раскрывшуюся дверь проскользнула заведующая лабораторией «Араил» доктор Акаги. «Сегодня у нас просто аншлаг опереточных злодеев», — подумала я, опираясь на стенку подальше от древней блондинки. Как-то запоздало пришло понимание, что это я ошиваюсь на территории научного отдела, и было бы странно подозревать в этой встрече какой-то высший рок. Тем более что рок на этом корабле носил совершенно конкретное имя и длинный сюртук.  — Ты к Нагисе, — сообщила мне Акаги. Очень хотелось с воплем «Оно разговаривает!» прибить мерзкую тварь, размазать по черным бугристым стенам, и даже сам пыточный антураж лифта, казалось, отчаянно голосовал за такое решение. Я расцепила зубы, угомонила тревожно звенящие «маячки».  — Да.  — Не отвлекай его от графика. В семнадцать двадцать Нагиса должен быть в лаборатории. «Под пилами», — мысленно добавила я и пожала плечами. Некстати вспомнилась последняя фраза войд-коммандера, так что настроение у меня потухло окончательно. Лифт обстоятельно гудел, прогрызаясь сквозь брюхо «Тени», и не знаю, как сверхдредноуту, но мне было ужасно мерзко. Лифты корабля-монстра начали действовать мне на нервы.  — Сорью, как Аянами вела себя, когда пыталась изменить свою температуру? Я честно попыталась проморгаться. Всякая охота убивать пропала: шок, наверное.  — Как нормальная девушка, — сообщила я издевательски-спокойным тоном.  — Поподробнее, — потребовала Акаги, поворачиваясь ко мне вполоборота. Да, я переоценила свой шок и недооценила потрясающее хамство этой твари.  — А идите-ка вы нахер, хорошо? У вас есть память Майи? Вот и сделайте себе нарезку-ассорти! Теперь на меня глядели уже оба глаза — льдистые, пыльные и опасные колодцы. «А родинку себе то ли не свела, то ли интересничает, сволочь старая», — решила я, как можно оскорбительнее рассматривая лицо доктора.  — Память Ибуки — это не книга, Сорью, — сообщила наконец Акаги. — Я не могу прочитать то, что закажу.  — А я вам тоже не справочник. Только еще и послать могу. Акаги снова отвернулась. Ну, молчит — и слава всем сущностям, все легче. Например, можно представить, что эта спина — не завлаб «Араила», а, например, какая-то безвестная ученая дамочка.  — Аянами изменилась, Сорью, — тихо произнесла доктор. — Очень изменилась. «Не говори Синдзи. Он расстроится», — вспомнила я.  — Это ваша забота, доктор, — сказала я вслух. — Не моя.  — И твоя в том числе. Аянами включена в состав группы сдерживания на фрегат «Сегоки». А ты капитан флагмана этой экспедиции. Так-так. И снова планы командования неисповедимы. Зато теперь я догадывалась, как собирался делать ноги мой дорогой обормот. Что-то в духе: «Рей, я все прощу, давай улетим, ты только убей их всех». Мерзко-то как, аж не хочется верить в то, что он хотя бы думал о таком, но других вариантов-то нет. Нет же?  — И зачем вы мне все это говорите? Доведите до сведения Кацураги или Его Тени. Акаги пожала плечами и что-то достала из кармана. Черт, я надеюсь, она не собирается здесь курить?  — Забавно, что ты упомянула Его Тень. При всем желании, ничего забавного я в этом не находила, да и в тоне женщины вроде тоже юмора было мало. И вдобавок…  — Его прямой приказ? — предположила я, ощущая неприятные коготки в горле. Лифт остановился, и коротко квакнул сигнал: сейчас, мол, выпущу.  — Да, — Акаги все же подожгла сигарету. Что ж Его Тени все неймется с психологическими экспериментами, а? Он провоцирует сына? Дает понять, что ничего не выйдет? Или (А-а-а! Я запуталась!) и в самом деле предоставляет шанс сбежать?  — Она ментально нестабильна, Сорью, — сказала Акаги, уже выходя из лифта.  — По-моему, это называется по-другому, — крикнула я сквозь уже закрывающиеся двери.  — Я знаю. Это меня и беспокоит. Створки с причмокиванием прищемили хвост последней реплике. И я поехала дальше — на один уровень выше, с еще одной проблемой в багаже. *** Я сидела перед силовым экраном и старательно держала ладонями колени. По ту сторону прозрачной пленки пока что было пусто, и пустота эта была сосущей, причмокивающей, она тянула из меня нервы и призывала нервно отбивать каблуком секунды ожидания. Очень хотелось ни о чем не думать, и особенно — о сегодняшних событиях. Пискнул сигнал, в затененном углу открылась дверь, и поганые мысли наконец удалось разогнать по углам. На стул напротив меня усаживался Каору Нагиса.  — Судя по твоему лицу, — весело сказал беловолосый, — тебе хочется за меня отомстить. Я разглядывала штурмана «Маттаха» и подбирала слова. Шея у него была замотана эластиком, а на запястьях обвисали системы кибер-капельниц. Из разреза больничного балахона торчал какой-то кабель, уходящий за дверь, через которую Нагиса вошел в комнату для свиданий. Ну, а сам халат был подозрительно бесформенным, словно под ним на теле было много лишнего. В алые глаза кто-то щедро всыпал пепла. Отомстить, говоришь? Ну, не знаю, не знаю. Но что-то ядерное точно хочется применить.  — А что у меня с лицом? — спросила я, сообразив, что надо бы и вслух немного подумать. Каору приподнял брови:  — Ну, ты прямо аж окаменела, когда я вошел. И не надо быть уродом, чтобы ощутить твою ярость.  — Не надо, — согласилась я. — Не каждый день увидишь гибрид человека и медотсека. Он улыбнулся еще чуточку шире и кивнул:  — Точно. Увы, мне еще с месяц без этого нельзя, — сказал он, погладив затянутую в медицинский пластик шею. — Впрочем, у нас нет месяца, верно? «„У нас“? Ты шикарен».  — Нет. Вылет на днях, снаряжение кораблей уже заканчивают. Нагиса протянул руку, погладил пленку силового барьера. Капельница, не теряя времени, подумала и что-то там ему впрыснула в запястье.  — Ты много переживаешь, — сообщил Каору, глядя на меня поверх своей растопыренной пятерни.  — Тоже мне, новости, — фыркнула я. — Хотя меня вот сегодня фаталисткой обозвали.  — Даже так?  — Ага.  — Дай угадаю, — ухмыльнулся парень. — Синдзи?  — Он самый.  — И как у вас с ним? Я вздрогнула. Это был вопрос Маны, только почему-то он разительно отличался — настроем ли, интонацией. Или тем, что Каору — это все-таки Каору.  — Он сын канцлера. Его Тени, — ответила я.  — Не понял, — удивленно протянул Нагиса. — Тебя заставили спать с ним?  — Ты дурак?! — рявкнула я. — Причем тут это? Нагиса помолчал, не открывала рта и я: я была занята, ругала себя за разговор. Ну нет чтобы ответить, мол, все клево, спим вместе, завтракаем, о будущем треплемся. Так вот ляпнула же чушь.  — Он замечательный, пока ему не выпадает шанс воспользоваться кем-то. Я машинально кивнула, а потом сообразила, что моя мысль только что прозвучала вслух. И подозрительно мужским голосом. Каору серьезно смотрел на меня с другой стороны силового барьера, и вот этот вот взгляд без грамма издевки — я просто на нем повисла, обмякла. Он влез мне в голову, вынул оттуда самое страшное откровение, вылез наружу и сидит теперь, смотрит. И мне его даже уничтожить не хочется. А мне после этого еще с Синдзи общаться.  — Давай не будем об этом, хорошо? — сказала я.  — Давай, — кивнул он. — А о чем будем? Вопрос почти прошел мимо моих ушей: между ушами все было плохо, и все это плохое вертелось вокруг имени «Синдзи». Одним беспощадным ударом Нагиса вскрыл то, о чем я, оказывается, уже думала. Что с ним произошло? Где, как, не на стыке ли разрезанной памяти? Детская обида на Рей? Обида на отца? Или все-таки прорезалось в нем инкубаторское, лабораторное детство? Или наконец вылезли наружу гены? И ведь что весело: умом я понимала давно, что Синдзи заботливый и неуверенный далеко не во всем. «Давно? Да с первых часов знакомства, с бомбы с этой генной!» Был расчетливый десант на отзеркаленную каравеллу, была неимоверно легкая реакция на уничтоженную планету, был честно выполненный контракт с хозяевами базы «Ируил». Умом-то я понимала, что летаю с торговцем смертью — пускай странным и необычным. Но ум — это ум, а милых парней, которым не все равно, так мало в нашей жизни. И мне просто потрясающе повезло, что я заметила вовремя: расчетливый парень перенес свои расчеты и на отношения. Осталось только выяснить, кто такая в этих расчетах я сама: удобная пилюля от боли по имени «Рей» или просто удобная. Точка.  — Можно я тут посижу? — весело поинтересовались откуда-то из пустоты. Нагиса, чертов остряк. Неприятные мысли послушно собрались в кучку и уехали в дальний ящик. Все же есть преимущества в наведении порядка в голове: начинает работать моя инквизиторская самодисциплина, черт бы ее побрал.  — Да куда ты денешься, — ответила я. — До пяти двадцати ты мой. Если что, Акаги разрешила.  — Акаги? А кто это?  — Это такая древнющая стерва с родинкой и крашенными в белый волосами, — со вкусом сказала я.  — А-а, эта. Нагиса поерзал на своем неудобном стуле и потер шею.  — Ты знаешь, что она учитель Майи? Я, кажется, скрипнула зубами. Гребаная ты вселенная. Как меня все твои хитрые связи задолбали. Нагиса все говорил, говорил — о десятках учениц, о многовековой карьере Акаги, о том, как все обернулось о том, что Майя…  — Стоп, — попросила я. — Не надо.  — Что?  — Не хочу знать, где она так ошиблась, что ее сослали. Если бы Майя захотела мне рассказать — она бы рассказала. Каору просто кивнул — подозрительно быстро, будто бы он реагировал не на слова.  — Да ты, я смотрю, тут совсем распоясался, говнюк, — сварливо сказала я. — Перестал сдерживаться?  — Ага, — легкомысленно сказал Нагиса. — Мне не просто разрешали, мне приказывали лазать по чужим головам.  — А ты и рад, — хмуро сказала я. — Отрываешься за все?  — В смысле — за все? Я невольно улыбнулась: очень уж по-дурацки прозвучал вопрос. По-дурацки и по-детски.  — Ну, думаю, вот эти все медицинские штуки здоровому человеку не нужны. Ты в курсе, что я тебя мысленно уже списала на органы? Нагиса хохотнул и вдруг зашелся хриплым смехом. Он сидел за прозрачной пленкой, перхал, держась за перетянутое горло, и обе кибер-капельницы засияли, как рекламные витрины, впрыскивая что-то помирающему со смеху альбиносу. Я вскочила, вовремя вспомнила о пружинящем ничто между нами и так и осталась стоять: сжав кулаки, едва не касаясь носом энергетической пленки. В сердце колотился панический смех зазеркальца. Потом с той стороны открылась дверь, вошел лаборант в сером длинном халате и что-то впрыснул в плечо Каору. Хрипы затихли, и лаборант взял Нагису за плечо. Взял — и окаменел.  — Каору?  — Ага. Нагиса, гладя грудь, встал со своего места, игнорируя застывшего в непонятной позе «научника».  — У меня секунд сорок, потом пришлют робота, — быстро произнес он, подходя вплотную к силовому полю. — Поэтому слушай. Пытки — это вздор. Я не знаю, чего эти люди хотели, Аска, но они в сорок часов доказали себе и мне, что я человек. Непонятный, странный, но человек. Да, меня разобрали на части и собрали снова, но самая худшая пытка была намного раньше, и была она вот здесь. Нагиса воткнул себе палец в бледный висок.  — Худшая пытка — это когда сам не знаешь, что ты такое, — прошептал он, припадая к экрану. В дверях показался боевой андроид — огромный вооруженный шкаф — в сопровождении металлопода. Мелодичный перезвон, тонкий присвист приводов — и абсолютно счастливый алый взгляд, умиротворенная улыбка, и наркотик, вколотый в плечо, не имеет никакого к этому отношения. Каору поднял руки и повернулся к новоприбывшим:  — Иду, иду. Сам.  — Что с ним? — певуче спросил протезированный, указывая лапой на скрючившегося лаборанта.  — Понятия не имею, — пожал плечами Нагиса. — Но через пять минут «оттает». Дайте еще пару секунд, а? Человек, похожий на робота, и робот, похожий на человека, промолчали, так что Нагиса снова безнаказанно посмотрел на меня:  — Я очень хочу к звездам, Аска. Еще хоть раз. После всего этого.  — В зазеркалье не будет звезд, Каору. Ты же… Помнишь.  — Помню. Будем считать, что я образно, — ухмыльнулся зазеркалец. — И это, я рад за тебя. «Ну, с ним хотя бы не нужно долго объясняться. Неловко, но… Удобно». За дверью комнаты для свиданий лабораторного отсека я прислонилась к стене. Черный коридор «Тени» то сжимался вокруг меня, то снова становился пугающе просторным. Огромный каменный кишечник подрагивал, а я жалела, что тут негде присесть. «Чертова громада, оплот мифов и страшилок всего космофлота, — думала я. — Проклятая ты махина. Ну почему ты не можешь быть просто „оплотом зла“?». *** Я не заметила следующих дней. Наверное, во мне просто оказалось слишком много всего и сразу, и сработал какой-то спасительный предохранитель, который сделал — р-раз! И вот я вроде как хожу, думаю, ору на кого-то, с кем-то сплю, опять зачем-то прусь в научный отдел… Но это все вроде как и не я. Эти дни прошли мимо, ведь выбирая между внешним миром и тем, что происходило внутри, я остановилась на более важном. Наверное, так получилось правильно, потому что когда однажды вечером за мной пришли, я уже знала, что всюду кругом права, что я смогу, и что Аска Сорью Ленгли — это лучшее, что могло случиться с этим миром. Четыре фрегата, изготовленных к отлету, стояли в мертво-пустом ангаре, что-то шептала за плечом Мана, о чем-то молчал Синдзи, зачем-то включили слабую продувку помещения ионизированным газом, и мне пришлось придерживать лезущие в глаза волосы. Странно, решила я. Никакого оркестра, никаких речей о спасении мира, никакого большого окна, из-за которого смотрел бы на отлет Его Тень. Каору вон вообще на каталке покатили мимо нас в кабину: подключать. В принципе, тоже правильно. Прощаться — это какая-то нехорошая примета.  — А-аска…  — Тихо, — попросила я, не оборачиваясь. — Давай просто вернемся, хорошо?  — Хорошо. Я кивнула и пошла к своему фрегату. Иссиня-черный корабль, уже набитый десантом, ждал свою самую главную деталь, ждала своего капитана Мисато-сан. А где-то там, по ту сторону изнанки, меня ждала наша цель. Все ждут, а я тут соплю пережевываю? Не пойдет. Улыбаясь, я перешла на бег. «Я — самая лучшая».