In The Deep

Суд был скорым и справедливым, даже бить не стали. Хорошие манеры — это вообще своего рода признак полукриминальных миров: тебя могут назавтра приговорить к молекулярному расчленению, но сегодня все проходит очень чинно и красиво. Мне не понравилось только то, что с меня сняли скафандр. Приговор тоже, конечно, не особо восхитил, но с милой безделушкой во все тело умиралось бы как-то поспокойнее. Я сидела в камере два на два, пыталась свыкнуться с мыслью, что завтра на тот свет, и придумывала планы бегства. Дело ведь такое: или ты сидишь в отчаянии, и тогда ты все равно что уже умерла, или ищешь выход. Мыслить категориями «все там будем» я как-то не привыкла. То есть, наоборот, привыкла: работа у меня была такая. Но одно дело подозревать, другое — знать. Конечно, жаль, что камера одиночная, вместе можно и спеть что-нибудь, и вообще, много чего интересного можно сделать в ночь перед казнью, когда ты не одна. Говорят, вместе и умирать веселее. Врут, конечно, но попробовать было бы интересно. «Ты самая лучшая, доченька». Конечно, лучшая, думала я, усаживаясь из третьей позы бифудху сразу в пятую. Неужели я сама не справлюсь со своей смертью? Справлюсь, мама, обязательно справлюсь. Лет эдак через триста. А теперь отстань и дай мне подумать. Казнь в изнанке — это не очень гуманно и, строго говоря, запрещено. Теоретически это как раз своеобразное испытание, с вполне конкретным шансом на выживание, однако практически… Практически же ни один человек, брошенный в «Куб», еще не выходил оттуда живьем. Несколько раз возвращались седые тела, пару раз — фрагменты, но все больше изнанка не разжимала челюстей. Я в свое время смотрела записи таких казней, то еще зрелище. Картинка там часто пропадает, но все равно на фронтире попасть к трансляционному экрану, приобщиться, так сказать — вопрос чести, хоть это и безумно дорогое шоу. Оно на ура отбивает энергозатраты и дает неплохую прибыль. «И это все при том, что часто зритель даже не понимает, в какой момент обреченный прекращает блуждать по кошмарам шести измерений и наконец умирает». Сюжет там такой: берем галлюциногенов, время от времени бьем себя по голове, одновременно смотрим по перевернутому головизору, как пилой режут человека, а потом сверху заливаем сурианского пива. Литра четыре. Как это выглядит с точки зрения обреченного — никто не знает. Но не страшно: выясню завтра. То есть, что это я? Как раз страшновато. Страшноватенько так. Я плюнула на медитацию, свободно скрестила ноги и облокотилась на стенку. Итоги размышлений выглядели примерно так: бегство в процессе конвоирования к «Кубу» — самый вероятный шанс. Попытка прорваться сквозь изнанку к выходу — не вариант в принципе, хоть у меня и есть опыт пилота сингл-класса. Голяком и на корабле — все же разные вещи. Я сосредоточилась на главном плане и принялась его развивать. Почти наверняка казнь преступников нашего уровня обставят с помпой, так что народ будет. Где народ — там заложники, главное прорваться к людям повлиятельнее, которыми не рискнут сходу жертвовать. Вот только одно «но». И это самое «но» зовут Синдзи. Чертов обормот не прорвется, при всем своем везении. Побег — это мастерство хаоса, и удача там нужна, но все же мастерство — ключевое слово. С другой стороны, а что мне Синдзи? Он втянул меня в эту кашу, втянул с самого начала, с той проклятой системы красного гиганта. Вот пусть и выкручивается сам. «Он помог тебе справиться с Хикари». Да, ладно, помог. Если бы ему не понадобилась доктор Ибуки, мне бы вообще не пришлось встречаться с Гончей. «Он дал тебе новый смысл жизни». Хах, попутно отобрав старый. «Старый ты забрала у себя сама». … «Засомневалась. Заколебалась. Начала считать трупы». Слушай, мама… Почему бы тебе не заткнуться?! Кровавая пелена рассеивалась перед глазами, я стояла на коленях, правую руку простреливало болью, а кулак прилип к стене. Дура. Аска, ты дура. Я потерла руку, поражаясь бездне своей непроходимости, и легла. Так-то оно лучше будет. После отказа от последнего желания я могу до самой казни жить спокойно, продумывать план, надеяться и всячески себя обманывать. «Ты опять?». Да, я опять. Мне все равно, что я сейчас думаю — завтра будет завтра, и если смогу, я свою жизнь выгрызу. И хватит. Входная стена засветилась, в ней словно взрезали прямоугольник, и внутрь кубарем вкатился Синдзи. Я подобралась, присмотрелась к охраннику, но стена заросла слишком уж быстро. Раздраженно взглянув на обормота, который едва не приземлился мне на колени, я поинтересовалась:  — Ну и какого черта ты здесь? Синдзи посопел, отполз в угол. В силу габаритов камеры это у него получилось так себе. Вопрос был слегка риторическим: очевидно же, что он просто не стал отказываться от последнего желания, как некоторые. И хватило же наглости.  — Я п-подумал, что вместе умирать веселее. Как мило. А еще — это мои собственные мысли минутной давности. Бесит.  — Сидел бы у себя и думал. Если ты помнишь, казнят нас вместе.  — П-помню. Я вздохнула:  — Так ты зачем приперся?  — Так это… В-веселее же.  — Ну и как? — спросила я после паузы. — Чувствуешь подъем и радость? Синдзи промолчал. Ну прости, не оправдала. Зато хотя бы я и впрямь развлекусь.  — И что будем делать? Он или придурок, который решил, что перед казнью бывает крутой секс, или сентиментальный дурачок, или просто трусит, и ему нужна мамочка.  — Обсудим п-план бегства? Я хмыкнула и, поддавшись чертикам, треплющим меня изнутри, расхохоталась.  — О, Mein Gott, — простонала я, вытирая истерику под глазами. — Если бы ты был не ты, я бы решила, что разговариваю с провокатором. Синдзи, едва видимый в полумраке, улыбнулся:  — Значит, п-план есть. Х-хорошо. «Для тебя — нет». Я смотрела на бледную тень, одетую, как и я, в пижаму, и в голове у меня раскручивалась пружина. Синдзи хладнокровен, спокойно-обречен и как-то неприятно умиротворен. Вряд ли такой хочет умереть, такой должен паниковать и дрожать мелким тремором. Суд. Среди вещей моего обормота-капитана нашли два билета внешнего рейса, планету отправления я не запомнила. Таким образом «Сегоки» остался тайной и висел себе в камуфляже у планеты. Господин Валкиин смущенно бормотал самую вероятную версию: мол, мы консультироваться прилетели, а охранник и босс чего-то не поделили. Пожалуй, если бы не нервный пациент, которыйзастукал нас прямо над телами, был бы шанс оправдаться. Господин Валкиин выглядел чертовски убедительным и, я бы сказала, идеальным. Я вспоминала его диалог с доктором Майей. Я вспоминала его действия при нашем задержании. Пока я смирялась с потерей скафандра, пока выжидала окончания разбирательств, он продолжал до конца играть роль, пытаясь выгородить двоих неудачников, которые просто не вовремя пришли на прием. И уже получив приговор, он смирился, а я как раз начала искать пути спасения. Но черт меня подери, это разница не между лохом и профессионалом. Это разница между двумя профи, один из которых оптимист, а другой — фаталист. «Не сходится». Почему он местами потрясающе наивен? Почему я могу такого сметливого засранца поймать на вранье? Если он так мастерски прикидывается милым простаком, то не должен он допускать проколы! Мне было… Неприятно. Понадобился смертный приговор и ночь на двоих в карцере, чтобы до меня наконец дошло, насколько неоднозначен этот везунчик. Я косилась на подернутый полумраком силуэт и проникалась подозрительностью. А вдруг та потасовка, когда я проникла в «Сегоки», была все же планом? Или еще лучше: вдруг он целенаправленно заманил меня на свой фрегат? Вдруг его якобы привязанность к Аянами — это тоже часть плана? Допустим, хочет усилить ее и… И — что? Начнет галактику покорять? Да ладно. Шестерых Аянами мятежные миры ухитрились отправить на тот свет, а уж Империя с одной совладает. Стоп. «Если со м-мной что-то случится, тотчас же откроется к-крио-камера Аянами. К тому же, я м-могу открыть ее в любой момент откуда угодно». Мозги скрипели и грелись, и в чертовой камере, как мне показалось, стало жарко. Пытаясь найти путь к бегству, я совсем забыла, что я теперь не одна.  — Э, капитан?  — Да?  — Скажи мне, а почему ты не вызовешь на планету… Ммм… Замороженного друга? «Осторожнее. Будь внимательна, он совсем не тот, за кого себя выдает». Я честно себе пообещала, что как только выберусь, выбью из него правду вместе с дерьмом. И пусть эта ледышка только попробует меня оттащить. Синдзи запустил пятерню в волосы и вздохнул:  — Ж-жаль, что ты вспомнила. Я не м-могу. Так-так, он этого ждал и безбожно себя выдал. Такой проницательный и такой наивный.  — Тогда ты блефовал? Кивок. И глаза слишком далеко, и слишком темно. Я придвинулась к нему, встав на четвереньки, и за подбородок вздернула приопущенное лицо:  — А теперь еще раз. Ты что, наврал мне, что можешь освободить ее и призвать?  — Д-да. Я отпустила его и отползла в угол. Все очень плохо. Выдуманный мною стратегический гений врет, как младшеклассник, и очень этим фактом смущен. Оно, конечно, мои инквизиторские навыки могут сбоить, но это вряд ли. Собственно, его вранье — это даже не самое худшее. Во-первых, Синдзи прекрасно понимает, что я его раскусила, и все равно врет. Во-вторых, он действительно привязан к своей замороженной королеве.  — Послушай, когда нас казнят, этот наш общий знакомый все равно очнется, — как можно грубее сказала я. — И останется один на один с кораблем, космосом и необходимостью двадцать два часа в сутки сидеть в гробу. Нравится? Синдзи мотнул головой.  — Лет через триста корабль начнет умирать, — сказала я, глядя в его угол. — Там начнет дохнуть все. Видел разлагающийся корабль? Там охрененно пахнет. Может, она перенастроит энергоснабжение, и…  — Замолчи. Ага. Ну, я рада, что нащупала нежное место. Нам ведь весело, ты помнишь?  — И не подумаю. Хотя… Что я знаю о ней? Вдруг она примчится к месту твоей казни? Или решит отомстить? Она ведь человек, в конце концов.  — Аска, замолчи. Хорошие интонации, мне нравится. Всю жизнь мечтала так провести время перед смертью.  — Так что скажешь? Ты в ответе за ту, которую приручил? Или просто удобно изображать несчастного влюбленного? Синдзи поерзал в углу и не стал отвечать, а я скисла: черт, похоже, перестаралась, загнала его в оболочку. Взорвись он — был бы шанс раскрутить обормота на откровения, узнать хоть что-то о возможности спастись.  — П-послушай. Я думал об этом. Даже если бы п-путь сюда занимал меньше сорока минут, я б-бы не стал рисковать. Если все з-затянется, нас убьют, а она иссякнет и п-попадет в лаборатории. Я некоторое время осознавала сказанное, а потом улеглась, насколько могла, отвернувшись к стенке. Это так мило. Придурок в корне ошибался, он при всем своем уме был идиотом, и это так мило. Я не знаю, что творится в голове у Аянами, но по поводу завтрашнего пробуждения я ей не завидую. Еще, конечно, стоило бы узнать у обормота, что он за фрукт, но общаться с ним расхотелось. На том свете непременно сведем счеты. Пижама кололась и натирала поясницу, мне не выдали под эту дрянь нижнего белья, кожа головы умоляла о душе, а мне просто ничего не хотелось.  — П-прости. Но наш единственный шанс — это п-пройти «Куб». «Тогда у нас нет шансов».  — П-послушай… М-мне тоже не нравится решение. Хотя бы п-потому, что я получил нужные данные. Я открыла глаза, на удивление быстро поняв, о чем это он.  — Что?  — Да. Т-терминал закачал в м-меня информацию, не всю, правда. Д-для нее есть шанс. Эх. Да, везет тебе. Так вот что передала тебе странная доктор Ибуки Майя?  — Кстати, ты помнишь, что она назвала тебя по имени?  — Эээ… К-когда?  — Я имею в виду «твое» имя. Пока тебя прилепило к этому прибору, она села рядом и назвала тебя по имени. Не «Валкиином». Тишина. Синдзи думает. Не знаю, что он там использует, — свое загадочное чутье или не мене загадочный ум, — но он думает. Ну, пускай. Полезно ведь.  — Это с-странно. Как она узнала?  — Скоро спросим у нее. Сейчас надо поговорить в духе: «Ты веришь в жизнь после смерти? — Нет, я верю в смерть после жизни». Бах-бах, от обилия крутизны стены разваливаются сами, и мы выходим на свободу, сея смерть и пафос. Синдзи, к счастью, промолчал. Я лелеяла слабую надежду, что новый повод подумать капнет хоть чуть-чуть на нужную чашу весов. Потому что мы не сможем скоординировать свои действия — ни по дороге на казнь, ни в изнанке, а значит, наш шанс — это Аянами. «Наш». Аска, ты жалкая. Ты сможешь сама, тебе не нужен никто. Если получится, ты сама вытащишь идиота, за задницу, но вытащишь. Если у тебя не получится — ты расстроишься, но вспомнишь, что зачем-то дошла до этого момента, а значит, есть смысл дойти и до следующего. Всегда есть пункт «Б», правда? Я слушала себя и поражалась до тех пор, пока не заснула. Что, кстати, тоже было по-своему поразительно. *** Это был огромный лифт, который из тюремных бараков должен был поднять нас наверх. Здесь были стулья и даже диванчик.  — Переодевайтесь. Охранник стоял свободно и расслаблено, и если бы не прикрытие, я бы его разделала даже без своего скафандра. Я потянула через голову пижамную рубашку. Оно, конечно, нехорошо еще и бесплатный стриптиз показывать, но что делать. В некоторых мирах еще и пытают перед казнью, просто для развлечения толпы. Где мозги вскрывают, где насилуют сутки к ряду — что ни мир, то свои вкусы. На Х67 жаждут видеть в «Кубе» свеженьких и бодрых. Тоже своего рода извращение.  — Синдикат дал вам десять минут наедине, — сказал охранник, выходя наружу. — И без глупостей. Если что, спеленаем бакелитом. Прикрытие опустило стволы и потопало за ним. Дверца в тяжелых створках хлопнула, и десять минут пошли. Попялились на переодевающуюся и вышли с миром. Ну что за цивилизованный мир, загляденье просто. С утра к нам заглянул представитель правящего синдиката, потом какой-то местный священник-еретик: вроде как покаяться предлагал. Потом прибежал настырный паренек из сил планетарной самозащиты: очень его заинтересовало, чем убили доктора. Намекал, что верит нам, но ничего поделать не может. Поскольку про Гончую ни я, ни Синдзи не упомянули, ничего внятного он не узнал. Хмурый и невыспавшийся обормот напоследок посоветовал задать этот вопрос начальнице охраны доктора, и расстроенный паренек убежал. Я покосилась на Синдзи. Тот мял в руках свою «рясу Обреченного», и выглядел скверно: в отличие от меня, он не спал. Собственно, сам виноват, потому что где-то в глубине души прекрасно понимал, что попытка того стоит. Но боже мой, это ж есть риск обречь ее на страдания, ах-ах. И после этого всего он еще сейчас моей задницей полюбовался. Где, спрашивается, справедливость? Накатывал адреналин, в мыслях прорезались зубы истерики, и мне стоило огромных усилий держать себя на строгом поводке: поводок трещал и вырывался. В таком настрое я сбегу даже от ударного катера, и это великолепно, это здорово, и да начнется бой за жизнь. Я уже слышала вой толпы — хотя его и не будет в «Кубе». На многих варварских планетах чужаков бросают хищникам, но здесь планета прогрессивная, продвинутая, поэтому ресурсы генератора изнанки тратят на то же, на что дикари тратят одного дикого зверя. Только вот обормот все портит. Мне даже жаль будет оставлять его. Жаль бросать странную аферу, жаль не узнать, что там за информация была, за что умираем, так сказать. Да, жаль.  — Ну как, не передумал? — спросила я.  — Нет, — сказал Синдзи. Свет, который вот-вот станет приближаться, свет, из которого никто уже не вернется. Как иронично: свет в конце туннеля, и такой беспросветный мрак в мозгах у этого обормота.  — Неправильный выбор, Синдзи.  — Мы должны победить, Аска! Это единственный путь… Я уже слышала гудение голосов, вой толпы, и оставалось слишком мало времени. Ну что же, ты не оставляешь мне шансов, мой капитан. Я слишком хочу выжить. Церемониальная одежда — это всего лишь ткань. Я сложила за спиной пальцы: безымянный крюком и словно бы в ладонь, мизинец подогнуть, а остальные, как учили, -­ «артритным скрутом». Прости, Синдзи, ничего личного. Он натянул на себя верхнюю рубашку, «рясу Обреченного», обернулся, и я всадила ему скрученные пальцы в грудь. Черт, хорошо тебе, ты даже ничего не чувствуешь, а вот мои пальчики…  — Что ты… Он еще ничего не понимает. Еще бы. Когда «печать Инквизитора» останавливает сердце, это доходит далеко не сразу.  — Нам двоим не победить, понимаешь? Он дышит, дышит тяжело. Я его только что убила, и он наконец все понял.  — Н-нет… Да. Еще как — да. Еще целый час судороги сосудов будут гнать кровь по телу — слабо, но гнать, мозгу хватит. «Печать Инквизитора» — это такая пытка. Разум, привычный к биению сердца, трещит и теряет волю, ему очень плохо без простейшего метронома. Мне плевать сейчас на этот глупый непонятный разум, главное, что его сердце не бьется, и сейчас, что бы ни сидело у него в нутре, оно послало крик о помощи. Крик, который услышит маленький запорный механизм на небольшой, в сущности, крио-камере.  — Т-ты… Дверь распахнулась, влетели охранники, и я получила укол нейрошокером.  — Ты что творишь, сука?! Руку разрывало болью, а под ребра уже прилетел второй щелчок.  — Как он?  — Дышит вроде! «С… Суки, не смейте проверять пульс…» Я корчилась на полу, и меня перевернули лицом вверх.  — Какого черта?  — Он… ХХххр… Пялился на меня… Лицо наклонившегося надо мной охранника не разглядеть: свет вдруг стал слишком ярким, пульс — слишком громким, будто я его отобрала у Синдзи.  — Пялился? Да ты что?! В слепящем свете лампы взлетел энергетический хлыст, но его перехватили. Ах, черт, как стреляет-то! В груди бился огонь, в руке бился огонь, всему телу хотелось дергаться и корчиться.  — Не вздумай, ей еще идти к «Кубу», идиот.  — Она его чуть не убила! Может, она еще что выкинет?!  — Никаких следов, понял?! Они пререкались, а я в два горла жрала адреналин, глядя на силуэты, которым вскоре придется постараться, чтобы выжить.  — Да поднимайте уже, их там заждались! — крикнули от дверей, и в механизмах что-то скрежетнуло. Меня отходили нейрошокером по ребрам, тварям хотелось и большего, но они дорожили этой казнью. Так что я лежала, со свистом втягивая воздух, и ребра, казалось, раскрошило, а легкие прошили колючей проволокой, и с каждым взодохом кто-то протягивал это все сквозь меня. Скрежет подъемника, лампы мигают, Синдзи сипло дышит, а я лежу — и мне весело. Подъем лифта — это целых пятнадцать минут. Пятнадцать минут разговоров о том, как бы они меня отодрали, как бы мне было весело, как они служили на L218, и вот там… Под конец мне вкололи стимулятор.  — Дерьмо, а парень что-то слаб. Эй ты! Я смотрю на светильник, боль уходит, и больше бить меня не станут, а время потянуть стоит.  — Ну-ка, вставай, сука! Меня подтащили к Синдзи и приставили вплотную.  — Давай, хватай его. Смотри, чтобы он не упал, ясно?  — Запомни, сука, если казнь отложат, нам хана, но ты попадешь к нам! Как сказал, а. В этом месте я должна обделаться.  — Я с вами тоже поиграла бы, мальчики, — просипела я, хватая Синдзи за плечи. Он уже вспотел, и теперь мерз, и это плохо, я, значит, чего-то не учла. Меня еще раз ткнули шокером — в треть импульса, для острастки, и ворота начали открываться под сиреневое небо Х67. Сколько? Двадцать три минуты примерно. Я сделала шаг. Думать о том, сколько еще осталось, не хотелось. Ставки сделаны, бежать по-другому я уже не могу. Рулетка крутится, часики мигают, и все фишки на… Скажем так, на зеро. Зеро. Рей. Хах… Свой путь к «Кубу» я начала с широченной улыбки. Почти двести пятьдесят метров до огромного черного куба, верх которого сходит на нет, растворяясь в эфире. Эту гадость надо строить под открытым небом, подальше от всего важного, потому что там — обломок наших космических путей, изнанка, а изнанка — она такая, что лучше быть готовым убежать. Разряды, опять же. Аллея Обреченных огорожена сетчатым забором, над ней парят видеокамеры, над камерами — сиреневое небо и рыжеватый взгляд солнца. Сегодня безоблачно, в воздухе многовато углекислоты, душно и парко, и так хочется зевнуть. Кто-то орет, но от стимулятора слегка заложило уши. Наверное, зеваки, у которых нет денег на место перед экраном. Ничего, потом пиратскую версию посмотрите. Обормот уже холодеет, ему совсем уже плохо, и я едва его веду. Что ж, есть одно преимущество: он не может сказать ни слова. А ему ведь так, поди, хочется. И мы так неплохо смотримся — рука об руку, вперед, к смерти. Романтика. Хоть бы поэму написал кто — что вам, жалко? Ведь искусство — один сплошной обман. Вот и верхушка тени «Куба» — слишком быстро. Тени колеблются, я увидела три свои тени, и каждая жила своей жизнью, потому что даже преломленный сквозь изнанку свет перестает быть просто светом и становится чем-то другим. Я оглянулась. Огромные поля светопреобразователей, куда ни глянь, антенны, летное поле штурмовиков невдалеке. Все вокруг уже колеблется, уже дрожит, еще десяток шагов, и нас затянет в угольную грань, в многомерное путешествие. И шарик катится не туда, и крупье уже изображает сочувственную улыбку… Аска, откуда эти ассоциации? Ты что, играла, родная? Я не знаю, но, наверное, на пороге смерти перед глазами проносится не только своя жизнь. Рев сирены ПВО не спутаешь ни с чем — это как тебя засовывают в сабвуфер и включают драм-металл. Тревога набрала децибелов, она теперь орала по полной, и я облегченно нашла нужные сигмы нервных окончаний на шее у обормота. И потому пропустила момент, когда в атмосферу ввалился челнок. Пылающая звезда пикировала, не заботясь ни о чем, и в первую очередь — не заботясь о торможении. Угол падения и лучи солнца мешали сказать точно, но, по-моему, челнок даже ускорялся. Синдзи оживал у меня под мышкой, откуда-то слева к небу протянулись шлейфы ракет, а я вгоняла ногти себе в ладони, понимая, что вот оно. Не отрывая взгляда от неба, я опрокинула подбежавшего охранника, вывернула локоть и всадила его же указательный палец в воздушный фильтр. А вот дальше пришлось опустить голову. Отобрать оружие — раз. Выстрел под сочленение на шее — два. Пнуть труп навстречу второму — три. Mein Gott, я обожаю арифметику! Оборванцы бежали от ограды в металлическую степь, за мной гудела оголодавшая изнанка, и трое охранников уже легли в пыль, когда грохнул первый взрыв. Отвлекаясь от первой волны подкрепления, я подняла голову. Катер поймал ракету прямо рылом, вторая раскроила ему оперение, а потом на месте падающей капли полыхнул взрыв. На землю бросило всех: меня, солдат, пытавшегося встать Синдзи. Тишина, в которой звенел тонкий писк. Озноб, когда горячее всего кровь, плеснувшая из ушей. Я скрипнула горькой пылью Х67 и, не вставая, выставила ружье перед собой: пусть это плохой ствол, но даже с таким подыхать веселее. Разрезать сетку слева — там, где ближе всего летное поле и катера, а теперь можно отстреливаться, не думая о ставке зеро. Солдат пока было мало, они залегли в пыль, понимая, что ни к чему геройствовать. Я стреляла из-за трупов охранников, по ним уже попали пару раз, и в раскаленный воздух ворвался смрад горящего мяса. Излучатель грелся, он жег мне руки, и казалось, что подпалена уже моя собственная ладонь под цевьем. Никогда, слышите, никогда не экономьте на охлаждении, суки. Вдруг мне придется стрелять из вашего оружия? В небе звонко хрустнуло, будто кто-то сломал огромный кусок стекла, и я невольно подняла глаза. Из дымного облака, которое все плакало горящими ошметками катера, к земле опускалось пылающее синевой распятие. Широко раскинув руки и запрокинув голову, в ореоле крылатого свечения на поле боя падал последний гвардеец Его Тени. Зеро. Аянами ускорилась метров за двадцать до земли и приземлилась так, что плита перекрытия вздрогнула, а ближайшего солдата вскинуло и порвало в кровавую пыль. «Мать вашу, она еще и боевой энергетик». Сплошное сияние померкло, и, бросив один только взгляд в нашу сторону, Рей развернулась к солдатам. Рогатые наросты на спине ее скафандра взорвались дымом, и короткие кривые клинки сгустились в руках Аянами. Поднятый на лифте легкий БТР она, похоже, решила пока игнорировать. Я поняла, что можно отвлечься, и вовремя: во-первых, нас обходили с тылу, видно, где-то там еще есть грузовые подъемники. Во-вторых, пришедший в себя Синдзи с отсутствующим лицом поднимал брошенный ударный пистолет. Вряд ли, конечно, он собирается палить по мне, но лучше не рисковать. Выключив обормота ударом под дых, я обернулась. Солдат размазало по Аллее Обреченных, я без понятия, из чего там сделаны эти ножи, но им точно забыли сказать, что на некоторых солдатах были щиты. Рядом что-то грохнуло, размытый силуэт прошел сквозь БТР, и машина просто развалилась, брызжа искрами. Еще солдаты. И еще. И еще. Великий космос, мне было даже жаль этих людей. Не потому что умирали — нет, Gott behЭte, не потому. Большинство просто не могло даже видеть, насколько они прекрасны — отточенные движения их смерти. Пожалуй, ради появления такого стоило сдохнуть планете. Комплексы потом, пока что ей надо помочь, потому что в очередной раз проносясь мимо меня, Аянами прошептала: «Двести тридать два. Двести тридцать один…» Я схватила за руку приходящего в себя обормота, пинком бросила в руку валяющийся ствол и, низко пригибаясь, побежала к летному полю. Забора в том направлении больше не было. В воздухе кружили пыль и пепел, их трепала сирена. И только сейчас я сообразила, что уже слышу, только у борта ближайшего штурмовика — старого рыдвана, который во всех нормальных мирах уже списали к чертовой матери. Обслуга разбежалась, набат ПВО бился в бронированный борт. Я залегла за массивной опорой штурмовика, и успела на финал: Аянами, широко размахнувшись, выронила из рук десятка два ножей, и последняя волна подкрепления взорвалась фонтанами расплесканной брони и плоти. А потом, покачнувшись, Рей выпала из своего размытого ритма боя и пошла к нам. Мой внутренний метроном соглашался: ее время и впрямь подходило к нулю. Я подняла тяжелый ствол и обстреляла залегшего за обломками БТР недобитка. Скафандр таял на Аянами, черный дым стягивался к запястьям и щиколоткам, все явственнее проглядывало белое тело. Плюнув в сердцах («Ну что ж такое, чуть-чуть не хватило, а?»), я осмотрелась: мудак за обломками прижат, еще кто-то там у «Куба» был… А, нет. Там двоих шибко умных затянуло в изнанку, когда они пытались нас обойти впритык к генератору. Так, кто еще? Я подплавила еще кусок бывшей брони БТР и пнула в борт штурмового катера, выдвигая лестницу.  — Э, капитан, подъем! Лови Аянами и убираемся отсюда. Синдзи очень хорошо реагирует на слово «Аянами», аж завидно. Я скользила прицелом по окрестностям, стараясь не думать, что там — по ту сторону штурмовика, кого еще созовет сирена, когда части самообороны опомнятся. Рей вырезала всех местных слишком быстро, и образовалась лакуна перед подходом свеженьких. С другой стороны, могут ведь и чем-то крупным жахнуть… Я оглянулась на хищную черноту «Куба» и решила, что нет, не могут: разносить генератор изнанки при живой-то планете — это очень нездоровая мысль. Хотя если там кто-то понял, что спустилось с небес на грешную землю Х67, то могут и рискнуть. Синдзи еле плелся с Аянами в обнимку, и выглядело все это дико двусмысленно. Вокруг горели трупы, большая часть тел превратилась во взвесь, впиталась в пыль, но я все равно считаю, что парень в грязной белой пижаме с длинной сорочкой и голая девушка — это двусмысленно. Наверное, это адреналин. Ну, и я пошлая. Добавим огоньку. Обстреляв обломки, я успела подпереть собой падающую парочку.  — На борт, — рявкнула я. — На борт оба, живо! «Черт, она ледяная. Совсем. То есть совсем». На юго-юго-востоке быстро жирели точки, целая свора точек. Возможно, я еще успею подняться, но уходить будет ой как жарко, да еще и на этой развалюхе. Заталкивая Рей и Синдзи в люк, я наткнулась на алый взгляд.  — «Сегоки» ждет здесь, — сообщил звенящий шепот. Последним усилием Рей вбила мне в голову координаты. Я разогнулась, вытерла выступившую из носа кровь и задраила люк: мимо них теперь не протиснусь, так что мне через фонарь. Шатаясь, я подошла к носу штурмовика и выкашляла стакан кислющей желчи. Алые глаза, выжегшие у меня в мозгах три десятка циферок, больно врезали по всему остальному тоже. Черт, меня всегда от этого тошнило. Но серая туша в зигзагах дикого камуфляжа ждала. Ты мне не нравишься, сарай ты эдакий, но ты мой. И ты нас вывезешь. Штурмовик молчал, тяжко обвисая загруженными подкрылками. Его брюхо почти лежало на земле, а высоко вынесенные двигатели намекали на хороший запас выносливости. Эх, скорости бы мне… Откидывая аварийный люк остекления кабины, я окинула взглядом поле бойни. Оступаясь в пропитанной кровью пыли, к штурмовику бежала обескураживающе живая и невозможно реальная доктор Ибуки Майя.