Царская болезнь

Распутин не обманул — после его телеграммы Алексей действительно пошел на поправку. Несмотря на то, что весь следующий год мальчик не мог полностью разогнуть ногу и появлялся на романовских торжествах исключительно на руках казака, родителям было ясно — жизнь Алексея вне опасности. Ярким разноцветным вихрем иллюминации, церковных свечей и тысяч подданных в праздничных одеждах пролетел тысяча девятьсот тринадцатый год — год трехсотлетия династии Романовых. По Европе ходили слухи о скорой войне, но Николай не придавал им большого значения. Все было хорошо: страна переживала экономический подъем, повышался уровень жизни, уже давно не было слышно выстрелов и взрывов, Алексей поправился, и страна надеялась на стабильность. Однако этим надеждам не суждено было воплотиться, их развеял восточный ветер. Сначала содрогнулось от выстрелов Сараево, а уже девятнадцатого июля Германия объявила войну России. Вслед за этим по стране прокатился небывалый патриотический подъем — все рвались на помощь братьям-сербам, многие добровольно уходили на фронт, девушки шли на курсы сестер милосердия, гимназисты убегали из дома, рассчитывая попасть на настоящую войну и «показать этим колбасникам». Воодушевленные русские войска в течение года выиграли битву под Гумбинненом, заняли Западную Галицию, Варшаву и Литву. Не осталась в стороне и императрица. Ее стараниями были развернуты госпиталя в Петрограде, Екатерининский дворец тоже превратился в лазарет. Сама Александра Федоровна и обе старшие дочери прошли курс сестер милосердия и самоотверженно ассистировали на операциях и ухаживали за ранеными, не боясь страданий и смерти. Казалось, удача всегда будет сопутствовать русским войскам, но вот оставлены Ковно, Вильно, Перемышль, Варшава, осажден Осовец… Началось Великое отступление. Виня во всех неудачах армии верховного главнокомандующего, своего дядю Николая Николаевича, император принял решение — он сам встанет во главе войск. Присутствие государя, считал он, поднимет боевой дух солдат, и неудачи на фронте закончатся. После некоторых колебаний Николай решил взять с собой и сына.

* * *

Царский поезд медленно, но верно набирал скорость, унося из Петрограда Николая и Алексея. Алексей, одетый в форму рядового (чем был необычайно горд) и полностью оправившийся от случая в Спале, беспокойно вертелся на месте. Он то смотрел в окно на проносившиеся леса и луга, то утаскивал со столика печенье и отдавал Джою, который лежал на полу. Николай наблюдал за действиями сына со снисходительной улыбкой, которую тщательно маскировал стаканом с чаем. Было очевидно, что мальчику очень нравится их необычное путешествие, и он рад наконец-то вырваться из-под материнской опеки. Словно прочитав мысли отца, Алексей вдруг сказал: — Спасибо, что уговорил маму взять меня с собой. — Это было непросто. — Знаю. Она до сих пор считает меня ребенком, а мне уже одиннадцать! Николай согласно кивнул, стараясь удержать улыбку. — И вообще, — продолжал Алексей, — я думаю, что будущему государю обязательно нужно знать, что происходит на фронте. Не читать газеты, а самому все увидеть, понимаешь? Император должен интересоваться жизнью народа и солдат. — Ты прав, Алеша. — Что это за государь, который никуда не выезжает из дворца? А мама хочет, чтобы я таким и был. — Но мы все-таки едем на фронт. Думаю, позже мама будет отпускать тебя гораздо легче и ее не придется так долго уговаривать. — Да, мы едем, — Алексей зажмурился от удовольствия, скормил Джою еще одно печенье и надел на спаниеля фуражку. — Скажи, а мы все время будем в Ставке? Николая было не провести этим невинным тоном, и он устало вздохнул. — Скорее всего. А что такое? Алексей замялся на секунду и выпалил: — А мы поедем на линию фронта? Час от часу не легче. Везти в зону боевых действий мальчика, который едва не погиб от простого ушиба! Туда, где бомбят аэропланы и не прекращается артиллерийский огонь! — Папа, я считаю, что будущий государь… — Я подумаю, — уклончиво ответил Николай, втайне надеясь, что больше он подобного вопроса не услышит. — Я запомнил, — удовлетворенно кивнул Алексей и снова стал изучать пейзаж за окном, прижавшись носом к стеклу. Колеса ритмично стучали по рельсам, объевшийся Джой видел уже десятый сон, да и Николай почувствовал, что глаза начинают слипаться. Все звуки то отдалялись, то приближались, Николай прикрыл глаза и уронил голову на грудь. Во сне смешно чихнул Джой, а может, это был Алеша, кто знает? Голову затягивал туман. Он стоял на палубе «Штардарта», начались жестокая качка и шторм, кричали чайки. Или это не чайки вовсе, а стоны раненых и умирающих в Галиции, задыхающихся от газа в Осовце? Кто так управляет яхтой? Кто, черт возьми, у руля?! С трудом Николай дошел до мостика и не поверил глазам — за штурвалом стояла огромная черная фигура Распутина. — Уходи, Папа! — прогрохотал он, резко крутанув штурвал. Николая сильно качнуло. Из-за рева волн и ветра он не слышал слов Распутина, долетало только последнее — Папа. — Папа! Папа, проснись! Николай открыл глаза, огляделся. Уютное купе царского поезда, никакого Распутина, палубы и шторма. Волны не шумят, вместо них стучат колеса. Рядом — Алексей, почему-то очень встревоженный. — Что случилось? От увиденного Николай окончательно проснулся. Из носа мальчика текла кровь. Она пересекала губы, подбородок и капала на гимнастерку. На щеках Алексея тоже были красные разводы. — Я смотрел в окно, чихнул… — Ложись немедленно, я за доктором! Поезд упорно несся к Ставке, до ближайшего вокзала было еще далеко. Николай держал на руках сына, доктор Деревенко закладывал в нос мальчика ватные тампоны, но это не помогало. От шума проснулся и беспокойно заметался по купе Джой. Он то бегал взад вперед, то подходил к Алексею и клал передние лапы ему на руку. — Джой, уйди, пожалуйста… — слабо проговорил Алексей, наблюдая, как очередной окровавленный тампон отправился в лоток. — Папа, она не останавливается! — Тише, Алеша, тише… — Она не останавливается! — Спокойнее, Ваше Высочество, — сказал Деревенко. — Дайте-ка сюда, — он забрал термометр. — Тридцать восемь и шесть, Ваше Величество. — Далеко до Витебска? — Нет, осталось совсем немного. Потерпите, Ваше Величество. Вот, наконец, и Витебск. Николай спешно дал телеграмму в Царское и приказал возвращаться обратно. Снова замелькали уже знакомые леса и поля, гора использованной ваты в лотке неуклонно росла, Джой перестал бегать и заскулил. — Что так медленно… — бормотал Николай. — Нельзя ли побыстрее?! — Поезд движется со всей возможной скоростью, государь. — Все равно медленно! Он не доедет до Царского! Владимир Николаевич, очень вас прошу — спасите его. — Я и так делаю все возможное! Верста за верстой поезд приближался к Царскому, кровотечение не останавливалось. Новая зеленая гимнастерка покраснела, повязка, наложенная доктором, насквозь промокла. Требовалось наложить новую. Алексей лежал на коленях у отца, закрыв глаза и никак не реагируя на манипуляции. Он лежал даже слишком спокойно. — Что это, Владимир Николаевич? — вдруг вскрикнул царь. — Он не дышит… он действительно не дышит! — Не может быть, — покачал головой Деревенько и взялся за тонкое запястье. Не удовлетворившись этим, он приложил стетоскоп к груди. — Он умер, да? — дрогнувшим голосом спросил Николай. — Нет, он жив. У цесаревича глубокий обморок. Найдите мне, пожалуйста, нашатырь, сейчас он придет в себя. Дальнейшее Николай помнил смутно. Кажется, после у Алексея был еще один обморок. Словно во сне они прибыли на Царскосельский вокзал, и Николай нес сына на руках до мотора. В пути он проклинал прогресс, думал, что на лошадях было бы гораздо быстрее, и отчаянно молился всем известным святым. На доктора и Алексея старался не смотреть. Потом они оказались в детской, а затем неизвестно откуда появился Распутин. Несколько молитв, возложение рук, снятие повязки — и кровотечение остановилось. Доктор Боткин, Деревенко и многие профессора медицины когда-то объясняли ему, что кровотечение может прекратиться само по себе, такое бывает. Они приводили в доказательство множество теорий, но, кажется, ни одна из них не была верна. Чудотворец Распутин или нет, но теперь Николай был полностью согласен с женой — сибирский мужик спас их сына, уже в который раз.