Царская болезнь

Столыпин просил не так много — всего лишь двадцать спокойных лет, и тогда, обещал он, Россия бы преобразилась. Премьер решительно делал первые шаги на пути к новой жизни, одним из них стал выход крестьян из общины и освоение Сибири. На восток один за другим потянулись поезда с искателями лучшей доли. Однако реформе Столыпина не суждено было завершиться, как не суждено ему было получить двадцать лет спокойствия. Пуля браунинга, пробив плевру и диафрагму, застряла в печени и прервала все смелые начинания премьера. Николай отдал последний долг человеку, который был «счастлив умереть за государя и отечество»* и отправился в Ливадию. Здесь, среди белого песка, легкого морского бриза, теплого сентябрьского солнца, дворцов и кипарисов, в окружении любящей семьи кровавая «Сказка о царе Салтане»** постепенно забывалась, уступая место спокойствию и обычным семейным заботам. Ольге уже шел восемнадцатый год, еще немного — и нужно заново искать ей мужа. Предполагаемый брак с князем Дмитрием расстроился из-за вмешательства Распутина. В глубине души Николай не верил ни единому слову старца о «стыдной болезни» князя, но не решился спорить с Аликс. Для нее Распутин был авторитетом, иногда куда большим, чем он сам. С годами Николай испытывал все меньше расположения к сибирскому старцу. Его задевало, что простой мужик вмешивается в политику, словно это он император. Последней каплей стали отвратительные слухи о связи Распутина с Аликс, щедро подкрепленные мерзкими карикатурами. Николай никогда бы не признался в этом жене, но он был благодарен покойному Столыпину за выдворение Распутина из столицы. Без него стало спокойнее. Тем более что причина, по которой старца держали при дворе, Алексей, был здоров, и те тяжелые приступы, как тогда, пять лет назад, не повторялись. За прошедшее время Алеша вырос и был уже не тем белокурым мальчиком в русском костюме, для которого когда-то зажгли первую рождественскую елку и который вызывал умиление казаков. Вьющиеся локоны потемнели и были аккуратно подстрижены, синее платье с матросским воротником, как у сестер, сменили формы подшефных полков и морской костюм. По понятным причинам почти лишенный сверстников, Алексей больше всего любил проводить время с солдатами из дворцовой охраны или принимать парады вместе с отцом. С каждым годом его все больше тяготило присутствие «дядек» и он часто убегал из-под надзора, заставляя родителей волноваться. Но в последние месяцы стало не до правил — началось празднование столетия Бородинской битвы. Алексей был занят любимым делом: стоя возле отца, одетый в форму одного из своих полков, он любовался марширующими войсками и мечтал, что однажды тоже станет солдатом, а еще лучше — блестящим генералом, храбро сражающимся на поле боя и прогоняющим врага из России. Он обязательно совершит множество подвигов, не проиграет ни одного сражения и будет заботиться о каждом солдате, как Суворов. На торжествах в Москве Алексея познакомили с последним выжившим участником Бородина, чем привели мальчика в неописуемый восторг. Постепенно празднования подходили к концу и уже осенью Николай, Алексей и остальная семья выехали в Беловежскую пущу. Там, среди подернутых золотом деревьев и тишины, которой так не хватало в столицах, император отдыхал от приемов и торжеств. Охота, теннис, тихие вечера с женой и детьми, лодочные прогулки — что еще для счастья надо? В один из последних дней сентября Николай взял Алексея на очередную прогулку по озеру. Спокойствие, мерный плеск воды о весла, любимый сын рядом — все это внушало царю чувство умиротворения. Лодка плавно скользила по водной глади, ветер трепал ленты бескозырки Алексея, Николай налегал на весла. От него не укрылось, что мальчику отчего-то грустно. — Что такое, Алеша? — Можно мне тоже грести? — без особой надежды спросил он. Николай нахмурился. — Ты же знаешь… Алексей натянул бескозырку на глаза и поджал губы. — Знаю, мне нельзя. Мне никогда ничего нельзя. Купаться с друзьями — нельзя, кататься на велосипеде — нельзя, даже в теннис играть нельзя! — Мы заботимся о тебе, ты это знаешь, — примирительно сказал Николай. — Деревенько и Нагорный все время ходят за мной и следят, чтобы я не бегал. Почему я не такой, как все? — с отчаянием спросил он. Император долго смотрел на расстроенного, чуть не плачущего сына, и смягчился. Ему всего восемь, конечно, ему хочется бегать, шалить, играть со сверстниками, как остальные дети. Когда болезнь отступает, кажется, что Алексей о ней забывает, но им приходится помнить всегда и постоянно опасаться за жизнь сына. — Что ж, может быть, позже… Алексей поднял голову, сдвинул бескозырку на затылок. На солнце блеснули золотые буквы «Штандартъ». — Может быть, на следующий день рождения мы подарим тебе велосипед. — Это долго, — ответил Алексей, но уже гораздо веселее. — Но я подожду. Лодка мягко стукнулась носом о берег. Алексей вскочил и прежде, чем Николай успел что-то сказать, выпрыгнул на землю. Императора словно окатили ледяной водой. Уключина. Алеша ударился об уключину. В памяти воскрес тот вечер в Царском, когда случился первый тяжелый приступ болезни. От Царского до столицы рукой подать, а отсюда ехать и ехать. Что делать? — Я первый, я первый! — радостно кричал мальчик. — Алеша… ты ушибся? — Мне не больно. Честно, совсем-совсем не больно! — горячо заверил Алексей. — Я пойду к девочкам! Они готовят пьесу, хочу посмотреть на репетицию. — Алеша, осторожнее! Но мальчик уже сорвался с места и побежал в сторону дома. Николай поспешил вслед за ним, надеясь, что все обойдется.

* * *

К радости императора, все и вправду было хорошо. То, чего он так боялся, не случилось, Алеша был в порядке. В тот же вечер он отобрал у Татьяны портрет месье Жильяра и пририсовал ему рожки, позже они играли с Анастасией в войну, плавно перешедшую в догонялки по всему дому. К отбою мальчик очень устал, но был здоров и счастлив. На следующее утро Алексей с матерью совершили прогулку в экипаже по окрестностям, а после он увлеченно играл с новой железной дорогой — подарком ныне опального дяди Михаила*** на последний день рождения. Перед вечерним чаем Алексей и Николай гоняли мяч во дворе — и снова ни малейшего ухудшения после вчерашней травмы. Так прошло около недели. Алексей чувствовал себя прекрасно, и Николай постепенно успокоился. Значит, вновь обошлось. Теплым октябрьским днем Алексей и Анастасия решили в который раз обучить Джоя командам. Они попытались уговорить отца присоединиться, но Николай предпочел быть сторонним наблюдателем. Дело не клеилось. Дети по очереди бросали Джою палку, надеясь, что он, в конце концов, принесет ее обратно. Но, кажется, у спаниеля было на этот счет свое мнение. Он все так же сидел в куче желтых и багряных листьев и невозмутимо вылизывал заднюю лапу. — Не хочет, — развела руками Анастасия, в седьмой раз возвращаясь с палкой. — Ага, — грустно вздохнул Алексей и потер лоб. — Что же делать? Может быть, надо его чем-то приманить? — Вернее, поощрять. Если принесет палку — получит кусочек хлеба или мяса. Так в цирке дрессировщики делают, может, и у нас получится. — Здорово! Я сейчас! — крикнул мальчик и убежал в дом. Он вернулся с парой кусков хлеба в руке. Однако все усилия детей были тщетны — Джой съел все, что они принесли, но палку так и не принес. — Ничего, Алеша, — сказала Анастасия, когда они поднимались по лестнице. — С первого раза почти никогда ничего не получается. Мы его еще надрессируем. — Завтра продолжим, — согласился Алексей и поморщился. — Что такое? — Ничего. — Не ври, я видела. У тебя что-то болит? — Нет, Швыбз, отстань, — отмахнулся мальчик, поднялся еще на одну ступеньку и остановился. — Извинись перед сестрой, Алексей и не смей врать. Где болит? Алексей ответил не сразу и с явной неохотой, стараясь не смотреть отцу в глаза. — Нога.

* * *

Несколько часов спустя Алексей уже лежал в постели, рядом стояли родители. Николай непроизвольно сжимал кулаки каждый раз, когда сын морщился и иногда коротко стонал. Он видел, как мальчику больно и это было невыносимо. Еще хуже было, пожалуй, лишь то, что Алексей старался героически терпеть боль с переменным успехом. Он лежал с подложенной под ногу подушкой, в лихорадке и закусывал губы при каждом новом приступе. — Почему ты не сказал мне, что ушибся? — с упреком спросила Александра, крепко держа мужа за руку. — Я не падал… мне не было больно… — Что врачи, Ники? — Уже едут, не волнуйся. Евгений Сергеевич, Федоров, даже Раухфус. Александра склонилась над сыном, забрала у него термометр. — Тридцать восемь и пять. Жаль, что отец Григорий не с нами! Вместо ответа Николай подошел к Алексею, положил руку на разгоряченный лоб. — Скоро все пройдет. — Не пройдет, ты же знаешь. — Ники, завтра приезжают гости, приедет моя сестра Ирена. Завтра девочки показывают свою пьесу. Я не смогу выйти к ним, я должна быть здесь. — Я знаю, Аликс, но мы обязаны, — тихо, но твердо сказал Николай. — То, что Ирена приезжает именно сейчас — это хорошо. Она понимает нас, она поддержит. После недолгой паузы Александра, наконец, ответила: — Я постараюсь.

* * *

Доктора ничем не смогли помочь, даже старый опытный профессор Раухфус был бессилен. Николай в сотый раз слушал рассуждения о большой гематоме и связанным с нею болевом синдроме и интоксикации, но не слышал ответа на главный вопрос: что делать? Все говорили, надо ждать. Они ждали. Ждали всю следующую ночь, утро, которое началось с громких криков, разносившихся по всем уголкам дома. Ждали чуда вечером, когда, натянув на лица дежурные улыбки, выходили к гостям и аплодировали сыгравшим пьесу девочкам. Но Алексею становилось все хуже. Температура перевалила за тридцать девять, нога распухла еще сильнее, боли мучили мальчика почти ежеминутно. Алексей больше не старался выглядеть мужественно, он стонал и кричал. От схваткообразных болей каждые несколько минут он не мог спать. Александра проводила у постели сына каждую свободную минуту и всю ночь. Она держала его за руку, гладила по голове, горячо молилась или шептала что-то ласковое и успокаивающее. Понимая, что ей тоже нужен отдых, Николай решил заменить ее. — Аликс, отдохни, — сказал он на третий день, появляясь в комнате Алексея. — Я заменю тебя. Услышав голос отца, Алексей едва заметно повернул голову на звук и приоткрыл затуманенные глаза. Николай ужаснулся переменам, произошедшим с мальчиком за последние дни — он заметно похудел, осунулся, все черты лица заострились, а само лицо приобрело восковой оттенок. — Papa… — Тише, тише, Алеша. Аликс, иди, все будет хорошо. Александра не ушла, а всего лишь прилегла на диванчик у стены. Николай понял, что уговаривать ее бесполезно. Алексей вновь застонал, а после еле слышно попросил воды. Николай с готовностью взял стакан и, осторожно приподняв голову мальчика, попытался его напоить. Половина стакана пролилась на рубашку и одеяло, Алексей вновь издал стон пополам со всхлипом. Николай взглянул на термометр — тридцать девять и шесть. — Papa… — вдруг начал мальчик. — Скажи… умирать — больно? Николай растерялся. Он слышал, как на диване зашевелилась Александра. — Нет, — с усилием выговорил он. — Нет. Это совсем не больно. Человек просто засыпает. — Не думай об этом, слышишь? Ты не умрешь, ты обязательно поправишься. — Я бы хотел. Тогда не будет больно. Только похороните меня в солнечный день. Александра больше не сдерживалась и заплакала, да и Николай тоже чувствовал, что ему трудно говорить. — Поставьте мне в саду маленький памятник. Хорошо? — Аликс, прости, я… Николай не договорил и вылетел в коридор, яростно утирая глаза.

* * *

Несмотря на молитвы, надежды и молебны в храмах по всей стране, Алексей медленно умирал. Николай сдался и разрешил печатать бюллетени о состоянии здоровья наследника, однако и слышать ничего не хотел о траурном поезде и проблеме престолонаследия. Ему было совершенно все равно, кто станет наследником после Алексея — непутевый Мишка или кто-то из многочисленных родственников. Какая к черту разница? Было решено причастить и соборовать Алексея. — Вот и все… — сказал Николай. Он сидел в столовой, курил четвертую по счету сигарету и смотрел на собеседников невидящим взглядом. — Нет, не все! Мы позвоним… напишем… или пошлем телеграмму отцу Григорию! — Аликс, милая, это бесполезно, — спокойно сказала Ирена Прусская, сидевшая рядом с сестрой. — Он поправится, он сильный мальчик! — Я понимаю твое горе и от всей души тебе сочувствую — я тоже прошла через все это. Мой Генрих умер. Но мы бессильны что-то сделать. Не мучайте мальчика. — А что ты предлагаешь? — Если вы его любите — помогите ему уйти. Без слез, истерик. Пусть он уйдет, окруженный спокойными любящими родителями. — Ты так и сделала, когда умирал Генрих? — Нет, — спокойно ответила Ирена. — Но его смерть научила меня многому. Я все так же беспокоюсь о Вальдемаре, но если случится непоправимое — я постараюсь облегчить его уход. — Мы не опустим руки, Ирена. Я немедленно телеграфирую отцу Григорию. И Александра ушла, оставив сестру и мужа.

* * *

Вечером того же дня в Спалу пришла короткая телеграмма: «Не отчаивайся. Маленький будет жить».