Лисьи ягоды

Про­вожу паль­цем по дну ручья. Су­хо, слов­но здесь ни­ког­да и не бы­ло во­ды. Толь­ко пес­чинки стру­ят­ся меж­ду паль­цев. Ко­неч­но, это не прос­то так. В обыч­ном ле­су, нас­коль­ко я знаю, ни­какой ис­точник во­ды не мо­жет ис­чезнуть за ночь. Но это не обыч­ный лес — это Аре­на, соз­данная за­тем, что­бы ме­ня убить. По­тому-то и сол­нце так при­пека­ет. Мо­гу пос­по­рить, на всей Аре­не не ос­та­лось во­ды, кро­ме озе­ра. Ка­пито­лию не хо­чет­ся даль­ше прос­то смот­реть на вор­ко­вание Го­луб­ков и ши­зу Ка­тона. Они хо­тят нас всех сме­шать вмес­те, хо­рошень­ко встрях­нуть и сде­лать кро­вавое ме­сиво — зри­тели же так его лю­бят. Я поч­ти убе­дила се­бя, что мо­гу по­бедить, и что же? Дол­жна ид­ти на встре­чу с дол­ба­нутым и «са­мой ро­ман­тичной па­рой Па­нема». Имен­но дол­жна. У ме­ня, ко­неч­но, есть во­да, и я бы про­тяну­ла день, по­ка они все друг дру­га пе­ребь­ют, но с рас­по­ряди­телей ста­нет­ся ус­тро­ить тут по­жар или ещё что, что­бы вы­курить ме­ня. Их цель яс­на, и прос­то бес­по­лез­но пы­тать­ся уй­ти от неё дру­гими ме­тода­ми. Я пол­ностью в их влас­ти, и ни­чего не мо­гу с этим сде­лать. И, са­мое за­бав­ное, что ни­чего не из­ме­нилось бы, не вы­пади моё имя в Жат­ве. В дистрикте Пять высокая как рождаемость, так и смертность. Большинство не доживают до двадцати — дети рождаются слабыми из-за того, что дистрикт загрязнён донельзя, а после школы им приходится идти работать на заводы, где все ещё хуже. Кто знает, может, я бы попала в те тридцать процентов погибших. Собственно, если бы мама попросила, меня могли бы пристроить к ней на кухню помощницей, но она, кажется, делать этого не собиралась. Глядя на насущные проблемы — у меня есть половина бутылки с водой, чуток ягод и остатки сыра со вчера. Я усаживаюсь прямо на берегу — смысл идти куда-то дальше, если все равно после придётся тащиться к озеру, — и достаю сыр. Разворачиваю плёнку и принимаюсь за импровизированный завтрак. Мало, но ничего, после ещё соберу орешков. Ягоды оставляю на потом — когда закончится вода, может, они смогут её заменить. После сыра плёнка остаётся жирной, но помыть ее негде, да я и не собираюсь. Похоже, задумано сделать этот день последним в Играх. Будь, что будет. Следующие полчаса я обхожу все места, которые кормили меня почти все то время с тех пор, как Голубка взорвала запасы профи. Ежевичник и малинник уже пропали — распорядители позаботились о том, чтобы у нас не было чего-то, способного заменить воду. Но мне все же удалось найти орешки, и я набрала их побольше, съев примерно половину. Еще горсточку я оставляю на после — мало ли что. Все, что я вообще добыла на Арене — со мной, в рюкзаке. Оказывается, не так уж и много всего. От содержимого того, самого первого рюкзака, осталась всего половина — хотя я ещё стащила парочку вещей. А больше, не считая еды, у меня ничего и не было. Нож висит на поясе, а свой талисман, небольшой кулон, я и не снимала с самого первого дня на Играх. Кулон мне подарил Шерман. *** Я сидела на диване в доме Правосудия, не в силах осознать, что случилось. Только что мне вынесли смертный приговор, который никто не мог оспорить. На моих коленях рыдала Дот, обхватив меня руками, словно обезьянка, и повторяла: «Не уходи». Я гладила ее по волосам, стараясь быть сильной, но не могла сказать ни слова, и даже с места двинуться не могла. С боку пристроился Уилл — он не плакал, но на его лице была такая угрюмая решимость, несвойственная пятилетним детям, что лучше бы он заливался слезами. Брайан гладил меня по плечам, говоря что-то успокаивающее, но я не слышала его. Ничего не слышала. Плач Дот доносился откуда-то издалека, и иногда я понимала отрывки фраз брата — «Ты ведь можешь и победить», «Крис, ты же точно сможешь!», — но мне так и не удалось до конца восстановить ту картину. Только помню, как они уходили, моя семья, моя настоящая семья, мой смысл, который я потеряла. Брайан, крепко сжавший руку Дот, которая едва доставала ему до пояса, Уилл, который остановился в дверях, и я, бесконечно одинокая, остаюсь одна. Больше я их могу не увидеть. Потом были мама и отчим. Это я запомнила уже отчётливее — как рядом со мной сидит моя мать… Ведёт себя так, как не вела уже давно — она меня обнимает и шепчет мне на ухо что-то. Я все ещё не осознаю ни единого слова, но понимаю — с тех пор, как я стала трибутом, я стала кое-кем другим. Я стала словно призраком — тут есть, но на самом деле её не существует даже. Вернее, скоро не будет существовать. Может, это и дало толчок моей матери. Может, это заставило её вспомнить, что у неё есть дочь. Интересно, вспомнит ли мама, что у неё есть ещё и другие дети? Как же они будут без меня, если нет?.. Мама тоже не задержалась, и они с отчимом ушли. Я спрятала лицо в ладонях, стараясь не смотреть на эту восхитительную комнату Дома Правосудия и представить себя сидящей на моей старой скрипучей кровати, где я сплю вместе с Дот. Все хорошо, и я дома, и разводы на потолке точно такие же и напоминают забавных зверушек, и ни на какие Игры я не еду, нет, нет, нет… Я растянулась на диване. Когда не можешь сделать ровно ничего, бесполезно держать себя в руках тогда, когда тебя никто не видит. У меня почти никаких шансов победить. Кто я? Обычная девчонка из Пятого, не шибко сильная и выносливая. Меня затопчут в первый же день. Дверь скрипнула, и я тут же вскочила, снова усаживаясь. Я не ожидала посетителей — кому ещё надо будет меня проведать? Китти не хватит терпения, а родные уже ушли. Наверно, меня сейчас уведут? Но когда я подняла глаза, передо мной стоял Шерман, и я вздрогнула. Как и всякая пятнадцатилетняя девчонка, я была влюблена. Это сейчас я говорю так прямо, хотя в Пятом никто и не знал о моих чувствах, не знает и, надеюсь, не узнает. До того, как признать, что — да, я, непоколебимая Крис, эдакая бродяжка, влюбилась, — я ужасно себя за это корила. У меня было так много вещей, о которых я должна была заботиться в свои тринадцать, и тут на тебе. Нет, серьёзно, влюбленность очень сильно отвлекает. Да ещё и у меня буквально не было шансов. Он был сыном мясника, и у него было достаточно денег. Выше меня по статусу. Шерман был симпатичный и похож на тех кукол, что выставлены в витрине магазина игрушек — аккуратные и точные движения, отлично сложен. Неудачное, наверно, сравнение — куклы покрыты пылью и стоят там ещё, наверно, с тех пор, когда Дори Блюм была маленькой — а ведь Дори Блюм ни много, ни мало, семьдесят лет. Для Пятого это огромный возраст. Почему он пришел сюда? Зачем? Что ему нужно, ведь он понятия не имеет о моей влюбленности? Или все же знает? Я сижу на последней парте и иногда кидаю на него взгляды, которые он мог заметить, но я почти уверена, что это не то. Так что случилось? Он выглядел смущенно, как и я, так что я побыстрее отогнала назойливые мысли и слабо улыбнулась ему. В голове все перемешалось, но я сумела найти слова, чтобы сказать ему: — Привет. Ты пришел провожать? «Провожать». Звучит ужасно. Звучит так, будто мне вынесли выговор. Будто проводы эти могут быть только в последний путь, что из него вернутся я могу только в простом деревянном ящике, если только не понравлюсь кому-то в Капитолии до такой степени, что мне специально закажут гроб — симпатичный такой. Хотя уж в лучше в ящике, глядя на то, что симпатично капитолийцам. Иначе мое бедное тело, и при жизни настрадавшееся, будет страдать и после смерти, лежа в каком-нибудь гробу розового цвета с рюшами и бантом. Эти мысли на некоторое время отвлекают меня, и я будто улетаю в свой мир. Мир, где нет места настоящему, где со мной прощаются. Мир, где я лежу под землей и гнию или где снова прокручиваются события недавнего времени, но где мне не выносят приговор, доставая из шара мое имя — Кристалл Финч Фрей! Счастливица, ей предстоит умереть долгой и мучительной смертью в ближайшее время! Вам, неудачникам, придется жить, умирая от голода, холода и бедности, но все же жить, не рискуя стать игрушкой для изголодавшихся по зрелищам капитолийцам. Бедняжки! Да заткнись ты, Амра Орг. Заткнись, человек с непонятным именем, отправивший меня умирать и расписавший это как невиданную удачу. Просто замолчи. Или нет, не замолкай, пусть я и дальше слышу твой голос, пусть снова и снова вижу, как ты произносишь мое имя, и я выхожу — дрожащая, маленькая. Потому что тогда я не буду думать, что сейчас передо мной стоит мальчик, который мне нравится, а мне не светит не только сказать ему об этом, но и просто дальше вздыхать по нему. Спасибо, Амра Орг. Я ненавижу тебя, Амра Орг. — Не провожать. Поговорить, — голос вырывает меня из моего мирка и тянет, тянет, так быстро, что я не успеваю и моргнуть, как перед глазами снова нелепая роскошь Дома Правосудия, а прямо передо мной стоит Шерман. — О чем? — наверно, мой голос все же звучит устало, хотя я изо всех сил стараюсь сделать вид, что на самом деле мне интересно. Подобного момента, подобного шанса я ждала давно. И что теперь? Мне все равно. — Ты же можешь взять талисман, да? Возьми это. Пожалуйста, — он меняется в лице и протягивает мне руку со сжатым в ней кулоном. Деревянным, а внутри что-то вроде ненастоящей жемчужинки. Странная штука, да и зачем ему давать ее мне? Но это мой первый и последний шанс. Я могу больше никогда его не увидеть, а собственных вещей, достаточно маленьких и ценных мне, у меня не было. Почему бы и нет? Первый разговор наедине, первый подарок — гляди, уже через минут десять будем женаты. И я беру с его ладони кулон, сжимая его в своей и пытаясь запомнить то, как он стоит сейчас передо мной и смущается. Важный момент — один из немногих. Я вспомню и его перед тем, как кто-то перережет мне глотку (или удушит, или когда я буду падать от бессилия и голода). Каждая встреча забывается, как только закрывается дверь, и эта тоже. Только кулон в руке, я, одиночество и осознание. *** Волк. Огромный волк. Идет за мной, а я должна не подавать виду, что заметила. Знаете, как быстро исчезают надежда, радость, тоска по дому, когда за тобой волк тащится? Знаете, как быстро исчезают из головы все мысли и эмоции? Как тысячи лет эволюции идут насмарку, и ты почти теряешь разум, отдаваясь инстинктам. Это сложное и опасное состояние, и главное — не позволить себе стать диким. Схватить последние, ускользающие и теряющиеся ниточки мыслей и вернуть их на место. Эмоций нет, лишнего нет, обостряется то, что заложила природа в мой род людской сотни лет назад. Надо уметь создать сознание заново, чистое, лишенное чувств, холодное. Готовое к действиям. Я вам тут расписываю, а сама на самом деле сплоховала. Я чуть не потеряла сознание, когда наклонилась завязать шнурок, снова развязавшийся, и увидела вдалеке за собой волка за деревьями, явно идущего ко мне. Я мельком увидела его глаза — янтарные, словно в них — мёд. Эти глаза показались мне смутно знакомыми и будто понимающими. Но тогда я, ясное дело, не думала об этом. Я просто едва не задрожала и свалилась на землю. Хорошо, что удержалась — на лежачую меня он бы, наверно, тут же накинулся. Хотя откуда мне знать, ребенку, выросшему в бетонной коробке. Шнурки постоянно развязывались, потому что ботинки на мне были с чужого плеча. Ну, с чужой ступни, если быть точной. Мои сгорели, пока я мылась в ручье, смывая с себе копоть Арены. Там меня застал пожар, я схватила первую одежду и так и кинулась бежать от огня. Да, голая. Искренне надеюсь, что это не показывали Капитолию. А эти я стянула с трупа — мертвецам ничего не нужно, думала тогда я. Еще чего. Мертвецы требовательны и возьмут свое. Сколько я им задолжала за мою бытность на Арене? Не сосчитать. Невыносимо быть дичью, которую выслеживают. И еще труднее — знать о том, что за каждым твоим шагом следят и быть бессильной сделать что-либо. Почему он не нападает? Давай, я готова. В битве с волком у меня нет ни малейших шансов. И тут до меня начинает доходить. Странные, чуть ли не человеческие глаза и вполне осознанное выслеживание меня, удачная попытка загнать меня в угол, заставить дрожать от страха. Действия будто продуманы, словно у него есть план, которому он следует. Это не волк — я читала о них, пусть и не видела ни разу, и подобным образом они себя не ведут. Нет, нет, это что-то разумное. Это переродок. Если против волка у меня не было шансов, то против переродка я уже практически мертва. Он добьет меня в любом случае. Вспоминаю тех, которых изучила в Тренировочном Центре — осы-убийцы, сойки-пересмешники. Он не похож ни на кого, и определённо гораздо опасней — от ос можно спрятаться, от волка-переродка — нет. Если я не обернусь, он будет продолжать идти за мной. Мучить меня неизвестностью. И когда я обезумею от страха, он нападет и перегрызет мне шею. Если я обернусь, он нападет сейчас. Но у меня есть нож, в конце концов. Как ни иронично, но лучше обернуться. Но это не так-то просто. Конечности будто ватные и отказываются слушаться, на автомате продолжая идти вперёд, страх внутри меня безумно орет, умоляя меня бежать. Глупый страх. Я-то знаю, что от переродка сбежать нереально. Медленно, едва-едва, я делаю поворот, и ещё один. Теперь краем глаза вижу волка. Он остановился, глядя на меня. Вдох. Выдох. Нужно сделать это. Повернуться полностью. Ну же. Сейчас! Я поворачиваюсь, стараясь не смотреть волку в глаза, и быстро хватаясь за рукоять ножа, не до конца вытаскивая её. Гляжу в землю и едва не дрожу, прислушиваясь. Переродок не двигается. Приподнимаю голову, чтобы увидеть больше. Но он не готовится к прыжку и даже не идёт. Просто стоит на месте. Выпрямляюсь. К чему прятки? Меня не спасёт то, что я не гляжу ему в глаза. И я поднимаю голову. Первое, что удивляет — ошейник. Словно сплетенный из перекрученной мелкой сети. И что-то — может, украшение? — виднеется на боку. Ошейник выглядит просто комично в этой обстановке. Волк смотрит на меня, не отводя взгляда. Он знает, чего он хочет, а вот я не знаю. Может, он не хочет меня убивать? Но тогда чего он хочет? Чуть не упускаю момент, когда он делает первый шаг ко мне. Медленно, но уверенно он идёт сюда, а я покрываюсь холодным потом. Это не волк, это бомба. Это пушка. И мне не уйти из-под прицела, и это я знаю. Больше всего хочется зажмуриться, но терять из виду переродка? Я ещё не настолько спятила. Он подходит вплотную и останавливается. Я смотрю на него. Он — на меня. И вблизи я кое-что замечаю. Эта штучка сбоку — не украшение. Это маленькая цифра четыре, сделанная из бечевки. Четыре? Он только четвёртый? Есть ещё переродки? Но я приглядываюсь к сетке, из которой сделан ошейник. В ней словно что-то застряло. Чешуйки, водоросли… Четвёрка. Море. Четвёртый дистрикт. И взгляд янтарных глаз — тот самый, что я видела в свете костра в мою первую ночь на Арене. Это четвёртая. Мертвецы не простили меня. Она продолжает смотреть. Ни движения, ни звука. Я и волк. Я и огромный волк-переродок. Что это, то, что между нами? Перемирие? Обмен? Чего хочет четвёртая? И вдруг я понимаю. Кадрами — кража ножа и воды, кража ботинок и куртки, кража еды, кража вещей. Это все я украла у мертвецов. И они не простили меня. И они хотят, чтобы я отдала то, что взяла. Я достаю нож и швыряю его на землю. Волк не сводит глаз. Что же ему ещё нужно? — Воды нет, — шепчу я. — Воды нигде нет. Она поднимается на задние лапы, и берет нож, словно в руку, передней. На миг я думаю, что она хочет заколоть меня, убить, отомстить… Но она уходит в лес, тихо, бесшумно, не оставляя следов. Что же она хочет от меня теперь? Вода вернётся, только если Игры закончатся, и я вдруг понимаю её посыл. Она хочет, чтобы я победила. Победила и отдала долг. Извращенная шутка — заставить меня сражаться без ножа. Заставить меня цепляться за победу без оружия. И что-то мне это напоминает. *** - Крис? - Что? - поворачиваюсь я к Брайану, сидящему за столом. - Прости, - он вертит в руках ложку, которой только что сгребал остатки безвкусной серой массы, которую мы приготовили из остатков наших тессеров. Сначала я не понимаю, о чем это он, а потом доходит - сегодня мы ходили в местный Дом Правосудия, чтобы взять тессеры на следующий год. Меня вписали шестнадцать раз, чтобы мы получили тессеры на меня, братьев и сестру. Для матери и отчима брать не стали - все равно она таскает наши, зарплаты ей не хватает. Я понимаю, что повторяю ситуацию. Она не хотела кормить нас, мы не хотим кормить ее. Но ничего не могу с собой поделать. Не хватает духу рисковать своей шкурой ради матери, которая радостно спихнула заботы обо мне на брата, как только я подросла. Брайан потерял чудесную возможность стать пушечным мясом на Арене с наступлением своего девятнадцатилетия, когда он отправился работать на завод за гроши. Другого выхода ни у кого здесь не было - всех гнали на заводы, как только терялся товарный вид для Капитолия. Зарплата была очень скудной, и остаток года мы перебивались на том, что осталось с предыдущих тессеров, тем, что покупали на зарплату Брайана и тем, что воровала я. Родители не помогли - мы все еще жили в одном доме, но как абсолютно чужие друг другу. Так что в следующий мой день рождения кормилицей стала я. И если раньше мы с Брайаном делили тессеры - я брала на Уилла и Брайана, а он на меня и Дот, - то теперь я беру зерно на всех. - Ты превосходно знаешь, что это не твоя вина, - спокойно ответила я, забирая у него тарелку. Вечером мне и Уиллу предстоял поход к колодцу, чтобы отмыть посуду. В этот вечер дежурили мы, и мне не хотелось ни с кем ссориться на тот случай, если я умру, отскребая остатки каши от дерева, что было вполне реально. - Ты рискуешь больше, - возразил он. Не согласиться было трудно. Крепко сложенный Брайан явно имел больше шансов на выживание, чем худенькая маленькая я. Но я почти была уверена, что мне повезет. В пятом тессеры брали почти все, а некоторые даже брали больше, чем нужно, будучи уверенными, что пронесет. Правда, разве не думали счастливчики, попавшие на Арену, точно так же? С другой стороны, шестнадцать - не так много. Да и вообще, разве мне бояться? Каждый день я иду на риск, когда ворую. Лучше быть убитой, чем получить публичный позор при наказании. - Крис, ты ведь знаешь, что не застрахован никто. Я развернулась. Мне уже надоело выслушивать Брайана. Что есть, то есть. Тессеры он больше брать не может. А когда не смогу я, нам придется ждать еще четыре года до тессеров Дот и Уилла - что поделать, как я не любила младших, но у всех тут была одна судьба. И уж лучше Брайану было думать про это, чем жалеть о моей возможной смерти. - Ты - тоже! Да и какого черта все считают, что мускулистый парень победит, а девушка умрет? Джоанна Мейсон, к примеру, выиграла и без выдающихся физических данных. - Джоанна Мейсон та еще актриса, Крис. Я просто волнуюсь. - Тогда хотя бы не извиняйся, - прошипела я. - Что толку? Это ничего не изменит. Я отвернулась, сглотнув ком в горле. Я вела себя неправильно. Накричала на Брайана, поссорилась... Но что мне оставалось? Я знаю, что могу погибнуть. Но я бессильна. Капитолий же может все. Но я и тут умру, только медленно. Пыль вотрется в мою кожу, лицо посереет и побледнеет от недостатка света, я начну кашлять от дыма, как начинают все. Буду хрипеть и задыхаться, харкать кровью, мои щеки впадут, а вокруг глаз появятся тени. Лучше, чтобы они запомнили меня такой. Смелой девочкой, которая была готова для них на все. Я понимаю, что плачу. Без всхлипов и звуков, просто слезы текут по щекам, а я их размазываю по лицу ладонью. Я же знаю, что шансов нет ни у кого. И там, и здесь - я ничто, я пыль, стоит дунуть, и меня не станет. Пока мои кости не раздроблены в эту пыль, но Капитолий сделает это. На Арене или здесь - неважно. Я и не замечаю, как Брайан подходит ко мне и обнимает за плечи. - Все будет хорошо, Крис, - шепчет он. - Все будет хорошо. Я и сама теперь знаю это, и я киваю. Пока мои кости целы, я должна сражаться. *** Уже после я буду кричать от боли, мое ребро будет сломано, а рука вывернута под неестественным углом. Как в школе, я сделала обратный вывод - если я сражаюсь, мои кости целы, и все должно быть хорошо. Вот только будет ли?