Чернее черного

— Не казнись, — сказал Фрэнки. — Раз герцог прижать вывоз шадди решил, все равно словили бы, не в этот, так в другой раз, не тебя, так меня. Может, хуже было бы. Хорошо, что живой остался. Дик только вздохнул и подпер щеки ладонями. — Верно, — Мэтью подал голос из повозки. — Живой, и ладно. — Держи, — Фрэнки отдал Дику вожжи и перебрался в повозку. — А я отдохну. Дик цокнул, лошади шевельнули ушами, но шагу не прибавили. Можно было и не править, дорога была наезженная, широкая и прямая. Главное было не пропустить поворот на Урготский тракт. Дик был благодарен за отсутствие расспросов о том, что произошло на корабле. Казалось, Фрэнки больше удивило возвращение перстня и медальона, чем то, что он сам остался в живых. — Не зря, значит, говорят, что такие вещи к владельцу возвращаются, — Фрэнки подбросил медальон на ладони и вернул. Они едва успели вернуться домой на рассвете, а через пару часов в дверь постучали солдаты с приказанием покинуть Эпинэ в течение суток. Среди суматошных сборов Дик, терзаясь виной, даже не спросил, куда они отправятся, и метался туда-сюда по команде Фрэнки. Тот быстро и привычно укладывал самое ценное, не обращая внимания на вывернутый из сундуков домашний скарб. Следующим утром Мэтью уложили в нагруженную повозку, и пони непривычно громко зацокали — не по береговой тропинке, а по дороге на Ургот. Дик чувствовал себя виноватым и перед Мэтью, особенно когда тот пытался его подбодрить из-под одеял. — Куда мы теперь, дядя? — больной приподнялся, разглядывая окрестности. — Да уж не в Надор. Теперь нам в Ургот только. Там талигойцев любят. Для начала городок потише найдем, а там посмотрим. Руки, головы на месте — не пропадем. Ричард оглянулся назад, на повозку. Когда Фрэнки сидел рядом, время от времени бросая какие-нибудь замечания, его спокойная уверенность что все устроится, невольно заражала. Фрэнки и Мэтью отнеслись к потере дома и «ремесла» не как к утрате, а, скорее, как к приключению. Дик так не мог. И надо было Алве захотеть поохотиться на контрабандистов... Будь на его месте офицер береговой стражи, Ричарда просто сбросили бы за борт, торговцы-кэналлийцы и так рассказали все про Фрэнки. Иногда ему казалось, что так было бы лучше. Все, кто ему был дорог: отец, матушка, сестры, Наль, Оскар, Альдо, Катари... Ричард с силой провел по глазам. Все они погибли. Сейчас он готов был винить себя даже в смерти Оскара Феншо. Один герцог Алва жив и здравствует, но, видимо, Ричард слишком часто его ненавидел. Надо покинуть Фрэнки и Мэтью, пока с ними не случилось чего похуже болезни и изгнания, только как объяснить это? И куда пойдет он сам? Робер как-то упоминал о наемниках; в конце концов, он все еще умеет драться. Ричард додумался бы до чего-нибудь еще, когда Фрэнки проснулся и велел останавливаться на дневку. Когда котелок опустел, откуда-то из глубин повозки явился знакомый изогнутый медный нос. Фрэнки варил шадди на костре так же уверенно, как дома, запах смешивался с запахом дыма и ел глаза. — Мэтью, как ты? — Ричард присел на обрешетку. — Лучше, — тот улыбнулся. — На воздухе дышать легче, так, пока до Ургота доедем, совсем поправлюсь. — Дорога лечит, — хмыкнул в кружку Фрэнки. — Дорога да шадди все вылечат, кроме разбитой головы. Всю жизнь люблю дорогу. Если б не шерсть да шадди, коней водил бы. Дик поперхнулся. Конокрадов кляли еще хуже, чем контрабандистов. — А что в Урготе? — поспешил он перевести разговор. — Доберемся — увидим. Не говори на дороге, Леворукий услышит — сглазит. Фрэнки таился до тех пор, пока много дней спустя повозка не остановилась на непримечательной городской улице. На стук вышел сутулый, седоватый хозяин. — Фрэнк! Лопни мои глаза, Фрэнк, старый ты плут! — Здравствуй, Арчи. А это племяннички мои, Мэтью и Дикон. Арчибальд, гайифец по рождению, оказывается, познакомился с Фрэнки, когда тот был солдатом — Дик очень удивился, услыхав об этом, но молча сидел и слушал. Потом оба вернулись к мирной жизни, Арчи, бывший ученик ювелира, открыл свою мастерскую и время от времени получал «гостинцы» из Талига, — камни для обработки. — Овцы-то в горах пасутся, — подмигнул Фрэнки. — А в горах, пока руду копают, глядишь, еще что найдут... Шерсть мягкая, камушек маленький, в мешке не найдешь. Мэтью прыснул, а Дик снова смолчал, напомнив себе, что он больше не Окделл и не герцог. Кольцо Фрэнки посоветовал припрятать, а медальон на шее снова стал таким привычным, что он не чувствовал его. — Значит, шадди подорожает, — Арчи покачал головой. — Беда моему соседу, шаддийная у него и так чуть жива. И ты что же думаешь, Фрэнки? — Помоги нам осесть здесь. В долгу не останусь, сам знаешь. — У меня-то тесновато, да и пыль от мастерской... Может, у соседей на постой... — Не объедим, не бойся, — Фрэнки позвенел кошельком в кармане, и Арчибальд закивал. — Так я и не гоню, о вас забочусь. — Вот и славно. Фрэнки хозяин отвел отдельную комнату, а их с Мэтью устроил в одной. Тот был еще слаб и скоро уснул, а Дик набрался духу и постучал к «дяде». — Чего тебе? Мэтью снова захворал, что ли? — Фрэнки тоже собирался спать. — Я хочу уйти. Фрэнки круто развернулся и посмотрел на него. — Я вам благодарен за все, но мне лучше уйти. — Далеко? — тот нахмурился. — В Гайифу, наверное. Или... — Или рассказывай, что за блажь тебе снова в башку взбрела, или никуда ты не поедешь. — Поймите же, — Дик боялся говорить об этом, но душевная проказа была хуже телесной, — это все из-за меня. Мне нельзя сходиться с людьми, чтоб им не стало плохо. — Ладно — неожиданно кивнул Фрэнки, — когда мне в следующий раз заноза в пятку воткнется, буду знать, из-за кого. Я человек неученый, говорить, как в церкви, не умею, и тебе одно скажу: трусливую ворону и в кустах поймают. Иди спать, Ричард, и не дури. Фрэнки нанялся в ту самую шаддийную по соседству, Мэтью, как окрепнет, собирался пристроиться в колесную мастерскую: через город шли торговые пути, колеса на улицах скрипели до позднего вечера, а иногда и ночью. Фрэнки не скрывал, что пристанище их временное, но Дик маялся, не найдя себе дела: в шаддийной он боялся, что его узнают путешественники-талигойцы, а чинить телеги и повозки не умел и — втайне — не хотел. От нечего делать он нередко заглядывал в мастерскую, смотрел, как Арчибальд гранит камни, слушал его рассказы. — В Надоре у вас яшма хороша. Карасы, гагаты, гранаты иногда бывают. В Торке изумруды лучше не бывает, аквамарины, опалы. А в Кэналлоа, эх, шкатулка, а не земля. И жемчуг там крупный, не только белый, — черный и розовый бывает! Арчибальд не стеснялся «племянника» Фрэнки и не таил, что и сам «делает» жемчуг. — Стеклянный шарик выдуешь, зальешь белым воском. Жемчужин или перламутра в уксусе растворишь и этим покрываешь. Еще Арчи ловко делал «топазы» из запеченного стекла, клеил «бирюзу» из каменной крошки. Этим он занимался втайне и рассказывал как бы не о себе. Недорогие украшения с такими подделками хорошо расходились среди небогатых горожан и крестьян. — Только ерунда это все. На кусок хлеба, — насчет куска Арчибальд явно лукавил, — а настоящий камушек, над которым попотеть приходится, и глаз, и сердце радует. Ричарду нравилось перебирать еще неограненные камни, рассматривать их, прикидывать, с какой стороны камень будет смотреться лучше. Холодные и тяжелые, в руках они будто теплели, оживали и даже подмигивали, когда падал солнечный луч. Через неделю, глядя, как мастер обтачивает яшмовый кабошон, он попросил: — Можно попробовать? Арчибальд покосился, потоптался, вынул яшму и достал карас. — На этом пробуй, тут узор не испортишь. Гладкий край камня стал матовым от дыхания, так близко Ричард к нему наклонялся. Карас не был мертвым камнем, он как будто смотрел на него черным глазом. Арчибальд стоял за спиной и терпеливо ждал, иногда направляя. Ричард провозился долго, но точило не оставило ни одной лишней царапины. Камни были живыми. Ричард не хотел бы еще хоть раз в жизни услышать песню селя, но эти смотрели на него разноцветными глазами и говорили каждый о своем: молодая бирюза — о весне, орлец — о вереске на горных склонах, пурпурный карбункул — о королевских гвоздиках. Неограненные тоже не молчали, сами будто подсказывали, с какой стороны за них взяться. Работать с металлом — канфарить, чернить, припаивать — было труднее, но Арчибальд доказывал, что камень без оправы не живет. Ричард не заметил, как пролетели лето и зима, погрузившись в учебу, и даже почти перестал разговаривать с Мэтью. Фрэнки, в первый раз застав его в мастерской, поднял брови, но ничего не сказал — Ричарду было достаточно, что ему не мешали. — Похоже на Надор, правда? На широкой пластине мохового агата хорошо виделись на белом фоне черные неровные горы под лесом, при желании вдалеке можно было углядеть что-то вроде замка. — Похоже, — Фрэнки поднес к оконцу, разглядывая, передал посмотреть Мэтью. — Хорошо сделал. Дик подумал, что он лишь выпустил рисунок из камня, а Арчибальд сказал: — Тебе бы у настоящего мастера поучиться. У Баллена... Имя Ричарду не сказало ничего, но Фрэнки присвистнул. — Сходишь, Арчи? А? — Не любит он меня, — Арчибальд засмеялся, — за стеклышки-то мои, ювелирное дело порочу, мол. Схожу, выгонит, так Ватен есть. Мастер Баллен оказался крупным и высоким. Он неодобрительно рассматривал посетителей, развалившись в кресле: не от пренебрежения — тучное тело с трудом вмещалось между подлокотниками. Арчибальду и Ричарду сесть он не предложил. Это было оскорбительно, но Фрэнки накануне рассказал, что Клод Баллен возглавляет местную гильдию ювелиров — Дик даже не подозревал, что в городе существует такая. Толстые пальцы охватывали набалдашник трости. С трудом верилось, что они принадлежат одному из лучших ювелиров Ардоры. — Сколько вам лет, молодой человек? — Двадцать два. — Приличный ученик в этом возрасте уже может сдать экзамен на мастера. Вы поздно собрались учиться, после двадцати и глаз, и пальцы уже не те. — Дик чувствует душу камня, — робко вмешался Арчибальд. — Арчи, Арчи, что ты понимаешь в душе камня? Возись со своими стеклышками и не позорь гильдию. — Посмотрите, — он подал мастеру ту самую полосу мохового агата. Баллен повертел ее в руках, потом поднялся, опираясь на трость, посмотрел у окна. — Из такого камня сделает любой юнец. Хорошо. Я посмотрю, что вы можете, молодой человек. Читать и писать умеете? — Да. — Приходите каждый день с утра. Будете вертеться вокруг моей Джули — выгоню. Кстати, быть моим учеником стоит дорого. — У меня есть деньги, — Ричард опередил Арчибальда. — Тогда приходите завтра. По дороге домой Арчи остановил его, взяв за рукав. — Ты уверен, что Фрэнки сможет оплатить уроки? В шаддийной дела не слишком хороши. — Я не буду просить Фрэнки, — Ричард вытащил из-под рубашки медальон. — Вы наверняка знаете, где это можно продать. Только не продешевите, это очень старая вещь. Брови Арчибальда доползли до седых лохм. — Я знаю, что это за рисунок. Откуда у тебя это? — Это мое, — он насупился. — И не говорите Фрэнки, пожалуйста. — Дик... Ричард из Надора... Племянник Фрэнки... — Ему не понравится, если об этом будут говорить, — за прошедшее время Дик тоже кое-чему научился. — Конечно, конечно. Если бы ты отдал этот медальон мастеру Баллену, он согласился бы учить тебя просто так. Он бредит Гальтарой и ее ювелирами. Дик поморщился. Он не хотел бы ни видеть Гальтару, ни слышать о ней. — Продайте и возьмите себе, сколько сочтете нужным. Спасибо вам за все, чему вы научили меня. — Арчи себя в обиду не даст, — усмехнулся Фрэнки вечером. — Зачем, как ты думаешь, он сплавил тебя Баллену? — Он хороший человек? — Он побоялся конкурента. Если ты начнешь вместо него делать украшения для ярмарок из жареного стекла... — Никогда! — То он живо останется без работы. А Клод Баллен — птица высокого полета, у него заказывают работы не купцы, а настоящие господа. Ты будешь выше Арчи, но кусок хлеба у него не отнимешь. — Вы думаете, я смогу? — Камень тебя слушается, — Фрэнки ответил не сразу и чуть ли не шепотом. Лавка с готовыми работами была почти такой же, как у мастера Бартоломью, — Дика неприятно царапнуло, но его провели дальше, в дом. Мастер Баллен по-вчерашнему восседал в кресле, а рядом на столике лежала внушительная стопа фолиантов. — Читай, начиная с верхней. В обед перескажешь мне все, что прочитал. Знаешь дриксенский? Гальтарский? Так я и думал... Можешь начинать. — Господин Баллен... — Говори мне «мастер Клод». — Мастер Клод, я думал, вы будете учить меня в мастерской... — В мастерской можно выучить ремесленника, такого, как Арчи. Я сделаю из тебя настоящего ювелира, который знает о камнях все, кроме того, что ведомо только Создателю. День за днем Дик читал и заучивал названия камней, места, где добываются самые лучшие, способы огранки и шлифовки, взаимовлияние камней и звезд и то, какое свойство они сообщают тому, кто их носит. В обед Дику приносили еду, потом приходил мастер Клод, слушал пересказ и снова усаживал за книгу до вечера. Вскоре к этому добавились уроки гальтарского. Теперь до обеда Дик маялся над головоломными, многозначительными творениями древних. — Первая добродетель ювелира — терпение, — вещал мастер Клод, тяжело пристукивая тростью в пол при каждом шаге. — Терпение и почтение. Лучшими мастерами с древности до наших дней были гальтарские. Мы потеряли многие их секреты. Представляешь ты себе скань толщиной в волос, зернь в песчинку, огранку такую, что камень даже в тусклом луче света сияет, как звезда? — Я думал, гальтарские вещи яркие, но грубые, — рискнул спросить Дик. — Где ты видел хоть одну вещь гальтарской работы, неуч?! Уже в поздней Гальтаре начали терять былое умение и погнались за яркостью и ценой камня, — мастер вздыхал. — Ныне лучшие ювелиры — в Кэналлоа, даже мориски уступают им. Теперь Дик знал не только обычные названия камней, но и те, какими они назывались в древних трудах: жемчуг — «слеза найери», карас — «гнев Лита». Глядя на карту Золотых Земель, он мог перечислить, в каком углу Торки, Дриксен, Каданы какой камень добывают и отчего он возник в этом месте. Гальтарские труды говорили о воле Абвениев — например, как из Астраповой фибулы возник знаменитый рудник, — более поздние, — о том, как святые двигали горы, открывая драгоценную породу, либо являлись во сне отчаявшимся, указывая место. Однажды Дик рискнул исправить ошибку автора, жившего двести лет назад, и описать место по памяти уроков мэтра Шабли. Однако мастер Клод разгневался так, что Дик испугался, как бы его удар не хватил. Немного интереснее были книги о том, что изумруд сообщает целомудрие, а бриллиант — стойкость. Наконец мастер Клод привел Дика в «переднюю» мастерскую: из нее была еще дверь во вторую, куда вход был запрещен всем, кроме самого хозяина. — Точило. Порошок для шлифовки. Щипцы... — Я знаю, Арчибальд мне... — Если хочешь учиться у Арчи, ступай к нему хоть сейчас. А здесь забудь все, что знал раньше. Ричард терпел вспыльчивость мастера, потому что, проходя через магазин, видел на бархатных подушках его изделия. Удивительно было, как эти толстые пальцы могли творить такое. Баллен не спускал ни единой оплошности, язвительно отчитывая, и порой Дику так и хотелось назвать его монсеньором. — Моим учителем был кэналлиец, — мастер расхаживал за спиной, пока Дик работал, согнувшись над станком. — Он пил вино, как лошадь воду, и ругался, как матрос в кабаке, но руки у него не дрожали. Я научился половине того, что умел он. Если ты научишься половине того, что умею я, этого будет довольно, чтобы тебя считали мастером. Ричард уже знал, что ювелир любит иногда преуменьшать свои знания, то ли из суеверия, то ли в расчете на опровержение. День за днем он проводил в мастерской, выучив каждую трещинку на мелких стеклах окна и сучок в стене; каждый способ улучшить природный камень, каким только поделился мастер Клод. Мастер Клод все чаще был им доволен, и все чаще Дику хотелось сделать по-своему, не так, как было принято, попробовать повторить гальтарскую огранку, придать камню новую форму... Мастер Клод посадил его копировать рисунки старинных изделий — «набить глаз и руку». Дик листал «Описание удивительных работ, драгоценными камнями украшенных, составленное монахом Теодором», разглядывал агарисские чаши для причастия, золотые цепи времен Талигойи, морисские сложные ожерелья, эфесы старинных мечей... Однажды, отвлекшись, он изобразил на полях кэналлийский узор, который заказывал когда-то. Мастер его отчитал, но лист — заметил Дик — припрятал. Когда он уходил в работу, воркотню за спиной заглушал голос камней. Каждый из них был со своим характером. Пылающий рубин говорил голосом Айрис: «Видишь, какая я?» «Вижу», — соглашался он и поворачивал другой стороной, чтобы довести грань до конца. Серый, почти черный шерл был строг, как матушка, острые грани кристаллов были хороши сами по себе. Изумруды были либо «Норберт», либо «Йоганн», а золотой гелиодор — словно привет от друга. Переливчатый хризоберилл — императорский камень — днем был зелен, а по вечерам кроваво-красен. Мастер рассказывал, что раньше он был чрезвычайно редок, но после того, как надорские разломы открыли горные пласты, смельчаки стали находить его чаще. Этот камень был «Катарина». Гранили его обычно в виде капли, и Ричард старался не держать в руках готовый камень дольше необходимого. Все корунды давались Ричарду легко — кроме сапфира. — Ты ослеп?! Разве ты не видишь звезду внутри?! Этот камень был создан не для того, чтоб ты его портил! Дик ничего не мог с собой поделать. Сапфир, считавшийся камнем спокойствия, смотрел на него глазами Алвы и отнимал уверенность в себе. Ричард не заметил, как прошли месяцы обучения — много месяцев. Однажды мастер Клод особенно долго сопел, разглядывая сделанную им брошь — серебряный бант, усыпанный жемчугом, такие были очень популярны среди ардорских богатых невест. — Ни один из моих учеников не достигал успеха так быстро. Сделаешь перстень и цепь, и я представлю их на собрание гильдии. Ричард молча поклонился: старик не любил, когда его перебивали. — Камень тебя слушается. Однако ты ленив и небрежен, когда работаешь с металлом, что это за застежка?! Мне нечему больше учить тебя, все остальное — только в твоих руках. Ричард долго размышлял над задачей, даже достал отцовское кольцо. Нет смысла, однако, копировать его, — оно примечательно стариной, а не работой. Он прикрыл глаза, вспоминая все когда-либо виденные в жизни кольца: карас, красный шерл... сапфиры. Проклятые, так и не давшиеся ему сапфиры. Но перстни Алвы, как и все прочее, были кэналлийской работы, притом лучшей. Может быть, взять синий халцедон? Его темные оттенки очень похожи на сапфировые, но дешевле, и работать с ним намного легче. Он уснул, и во сне перед ним плясали синие огни, растворяясь в темной, шаддийно-черной гуще. — Вы так ничему и не научились. Алва стоял у него за спиной, хотя Ричард мог поклясться, что там только что ничего не было. — Это вам нужно? — Алва снял Полуночную цепь и бросил в руки Ричарду, а она вдруг обернулась серебряной змеей. — Вы снова смотрите чужими глазами, юноша. Все окрасилось в синие тона, потом из мглы проступило каменное зеркало — зеркало Бакры. Ричард вгляделся в него и понял, что его глаза заливает синева, словно у отравленных сонным камнем... Он проснулся от собственного крика, Мэтью тряс его. — Дикон, проснись! Ричард протер глаза, с радостью убедившись, что огонек свечи — желтый, а не синий. — Совсем тебя Баллен загонял, — Мэтью улегся обратно и уснул. Цепь он сделает золотую, в гальтарском стиле, мастеру Клоду понравится. А кольцо... Айрис носила браслет Робера — золото и рубины. Дик вспомнил Бьянко, цветы, которые она собиралась посадить на его могиле... Он сделает кольцо, которое понравилось бы ей, изящное, с цветочным бутоном. И с сапфиром, иначе не будет считать себя мастером. На собрании оказалось восемь человек, Ричард от волнения сбился и пересчитал их снова. Был здесь и Арчибальд, подмигнувший ему. Цепь и кольцо долго переходили из рук в руки. Ричард, сидевший в конце стола, незаметно для себя сгрыз ногти, и наконец, при общем единогласном решении был признан мастером. А потом он стоял перед ними и приносил клятву гильдии ювелиров, что не будет работать ночью, кроме как для великого герцога Урготского и его семьи или для кардинала Урготского; не будет работать из плохого золота и серебра, обязуется вносить ежемесячный вклад для помощи обедневшим и больным членам гильдии, и еще много всего. Три года у него ушло, чтобы стать ювелиром, — столько же, сколько служат оруженосцы, прежде чем становятся рыцарями. Он не стал рыцарем Талига или Талигойи, перестал быть Повелителем Скал, но камни все еще не отвернулись от него. Ювелиров называли золотых дел мастерами — он собирался стать каменным. По обычаю новопринятый мастер должен был угостить всех остальных обедом. Гильдия ювелиров собиралась в отдельном, «чистом» зале трактира, на стол подавали не на глиняных и деревянных блюдах — на дорогом цветном стекле. В последний раз Ричард видел такие надменные лица еще на Совете Мечей. Он ловил разговоры между едой и обильным питьем, особенно когда заходил спор о каких-то особенностях мастерства. Здесь у каждого были свои хитрости, и их ревниво оберегали. — Зайди ко мне завтра утром, — заметил сразу по выходе из ратуши мастер Клод. Ричард пообещал и теперь гадал, зачем тот его зовет. Конечно, по договору Ричард еще год должен был отдавать учителю часть прибыли, может быть, речь будет об этом? Сделанные им вещи снова переходили из рук в руки. Мастер Клод, любуясь гальтарским плетением, оседлал любимого конька, вздыхая об утраченном древнем мастерстве. — Все меняется, Клод, — мастер Джошуа был старше всех, так же сух и сутул, как Арчибальд, и так же сед. — Твой отец никогда бы не позволил ученику называть себя ювелиром раньше, чем через восемь лет учебы. И тем паче никогда не принял бы в дом человека, не зная имени его отца. Тогда статут гласил, — он поднял палец в пятнах кислот, — не следует принимать в учебу прижитых вне законного брака, рожденных музыкантами, цирюльниками и бродягами. Я и сейчас, если б к моей дочери посватался кто-то из этой братии... Ричард вспыхнул, но Арчибальд дернул его за руку. — А как же твой сосед, Гроссфихтенбаум? — перебил мастер Клод. — Скрипка его брата весьма нравится герцогу Фоме. — Мой сосед — честный столяр, а не комедиант. — Мало ли что было раньше, Джо. Раньше я печалился, что мне некому будет передать мастерскую, но Создатель послал мне наследника, которому не жаль отдать мою Джули, — мастер Клод захохотал и потрепал Ричарда по плечу. — А? Хорошо сразу встать на ноги, Дикон? Ричард обомлел. Хорошо запомнив предупреждение мастера, он старался даже не смотреть в сторону Джули, когда случайно встречал ее в доме. Фрэнки рассказывал, что Баллен мечтает благодаря своему богатству выдать ее замуж за барона, а то и виконта. Арчибальд еще раз дернул его за руку, но Ричард уже встал. — Мастер Клод, я безмерно благодарен вам за все, что вы для меня сделали, — тот довольно кивал. — Если бы не вы, я бы никогда не узнал все, что умею теперь. Я глубоко уважаю вас и вашу дочь, но я никогда не собирался и не собираюсь жениться на ней. Сидящие за столом будто онемели. Мастер Джошуа ехидно сощурился. Побагровевший Баллен взревел наконец: — Что?!... — Зря ты начал возражать при всех, — Арчибальд догнал его уже на улице. — Пришел бы к Клоду завтра утром, наедине переговорили бы, а потом замяли дело. Ричард угрюмо промолчал. — Гильдия не простит такого оскорбления Баллену. — А вы? — Я их люблю так же, как они меня, — усмехнулся Арчибальд. — Однако что ты собираешься делать теперь? Конечно, для тебя всегда найдется место в моей мастерской... — Не знаю. За два дня Ричард выпил бесчисленное количество чашек шадди, пока Фрэнки не объявил, что с него хватит. Все валилось из рук. Пергамент с извещением об изгнании его из гильдии принесли, как и предсказывал Арчи, на следующий день. — Может, и к лучшему, не надо будет им платить, — утешал Мэтью. — Сами еще локти кусать будут, когда ты получишь заказы... — Откуда, Мэтт? Никто в этом городе ничего у меня не купит, и ни один торговец камнями или серебром и золотом ничего мне не продаст. — Положим, с камешками можно и без них обойтись, — подмигнул Арчи. — Спроси-ка Фрэнки. Ричард не хотел слушать его утешений. Не лучше ли было сразу податься в наемники, чем лишиться дела, которому он отдавал всю душу? Мэтью помялся. — А что мастер Джошуа говорил насчет старых правил? — Ювелир должен быть законнорожденным и сыном честного человека, — безразлично ответил Ричард. — Мэтт, ты же не собираешься идти к нему в подмастерья? Мэтью вздохнул. — Я думал было разбогатею и посватаюсь к его Альбине, да что там... Дик, ты что, не знаешь, что у него есть дочь? — Джошуа и так не выдал бы ее за тебя, — вмешался Арчи. — Что он, что Баллен сидят на мешках с золотом и мечтают, чтобы их внуки ездили в каретах с гербами, баронскими или даже графскими. Поди и от герцога не отказались бы, — он хитро покосился. — А ну бери себя в руки, Дик, — Фрэнки хлопнул дверью. — Выпей шадди и дуй в мастерскую. Гроссфихтенбаум только что хвастался в шаддийной новостями от своего брата. Принцесса Юлия выходит замуж. Торговцы тканями поднесут ей шелк, а ювелиры — камни, чтоб она выбрала платье и украшения к свадьбе. Выбирать она будет вместе со всеми дамами. Это твой шанс, может быть, какой-то из них понравится. Гроссфихтенбаум любит мой шадди, он напишет письмо брату, и тот позаботится, чтоб твои работы оказались на видном месте. Ричард растерялся, машинально перебрал на груди цепочку: теперь он носил на ней перстень, вместо медальона. У принцессы Елены на портрете, присланном Альдо, в улыбке выступали зубы, принцесса Юлия была в розовом платье. Кажется, она была полнее и ниже сестры. Ричард напряг память. Вспоминать было горько, и он стал думать о камнях. Фома не король, короны на голове у невесты не будет. Альдо, однако, писал ему «брат», — можно сделать гальтарскую диадему и ожерелье к ней. Знать бы, любит она розовый или надела его только для портрета? К розовому были бы хороши серые камни, но они считаются вдовьими. Прозрачные? И в какой оправе? Фома торгаш, он наверняка ценит золото, но чистое серебро подойдет больше. В Гальтаре любили лилии. Набросав узор диадемы, Ричард окончательно остановился на серебре. Белый жемчуг и горный хрусталь: алмазы для него были слишком дороги. Ажурные листья вышли хорошо. Диадема казалась очень легкой: так и было задумано, чтобы она уравновешивала камни ожерелья. Арчибальд торжественно поднял их на ладонях. — Клод лопнет от злости. Не может быть, чтобы никто не захотел их купить. Надо ехать. — Я не могу, — Ричард только теперь спохватился, что готовую работу придется везти в столицу, во дворец, где риск встретить талигойцев намного больше. — Ричард, ты сильно изменился. Посмотри, ты выше меня, — Мэтью встал рядом, — повзрослел, похудел... Хотя так ты еще больше походишь на святого Алана, только без бороды. — Может, отрастить бороду? — невесело посмеялся Ричард. — Не успеешь. — Послушай... Кажется, меня вовремя исключили из гильдии. Ты поедешь вместо меня. — Что?! — Тебя никто не знает. Отвезешь украшения и письмо, какая разница? — Хорошая мысль, — закивал Арчибальд. — Я и во дворец... — Мэтью задумался, и его глаза загорелись предвкушением. — Вот увидишь, Дик, все сделаю как надо! В доме стало тихо. Мэтью замотал шкатулку в тряпки, поклялся, что скорее расстанется с жизнью, чем с ней, и ускакал. Арчибальд уехал по окрестным городкам и деревням, продавать свой товар. Мастерскую он оставил на попечение Ричарда, но работа у того не клеилась, ожидание сковывало руки. Он полюбил ходить в шаддийную с утра, когда там было пусто: бюргеры трудились, уделяя шадди и степенным беседам вечернее время. Фрэнки возился за стойкой, пересыпая, отмеряя и обжаривая, вкусный запах плыл к двери и в приоткрытое окно. Потом перед Ричардом оказывалась чашка темного напитка с более светлой пенкой по краю. Он медленно пил, глядя, как колышутся от ветерка занавески в окне напротив, как проходит куда-то старичок в коричневой куртке, как всегда в это время. Занавеска задергалась, как будто ее кто-то ловил снизу; мелькнул женский силуэт, окошко распахнулось, рыжий кот вылетел на улицу... День за днем он вглядывался в жизнь тихой улицы так же внимательно, как в переливы камня, вспоминал книги и рассказы Баллена. По мастеру Ричард не скучал, а по книгам — да. — А принцесса Елена замужем? — думая о судьбе своей работы, он вспомнил и несостоявшуюся невесту Альдо. Изумленный Фрэнки выглянул из-за стойки. — Дик, на каком свете ты живешь? Принцесса Елена вышла замуж в тот год, когда мы приехали сюда. За талигойца, между прочим, Марселя Валме. Ричард вспомнил графа Ченизу, раздушенного, разряженного, и с ехидством решил, что так им обоим и надо. Мэтью, кажется, решил задержаться в столице до самой свадьбы. Ричард окончательно потерял покой, начинал шлифовать кабошон лазурита кожаной полоской и забывал о нем, задумавшись. Все было не так: неровно расплющивалась крохотным молоточком золотая проволока, криво садился камень. Иногда он набрасывал рисунки для будущих работ, но большинство из них разбивались об отсутствие денег. Свеча капала воском, оставляя жирное пятно, и Ричард сминал рисунок. Мэтью вернулся на ночь глядя, когда он так же мрачно сидел у себя, в очередной раз рисуя цепи Повелителей. — Дикон! — Мэтью бросился ему на шею. — Что? — Ричард схватил его за плечи, затряс. — Хорошо, все хорошо, отпусти, задушишь! — тяжело брякнулась об стол та же самая шкатулка, звякнула. Ричард, не дыша, открыл ее: бархат был вынут, вместо украшений столбиками были уложены золотые монеты. — Спать боялся хуже, чем когда туда ехал! — Мэтью тоже сиял от радости, на ходу умывался под рукомоем, брызгая на пол, и наконец уселся за стол. Фрэнки уже пересчитал золотые, убрал подальше от чужих глаз и нес поздний ужин, а Ричард не мог оторваться от рассказа. — Маэстро мне все рассказал, как что было. Он простой, не то что столяр наш. Принцесса Юлия посмотрела, примерила, но... Прости, Дик, дешево ей для свадьбы показалось, в Фельпе-то, мол, у Хранительницы ройя на шее. А потом принцесса Елена смотрела то, что сестрице не пришлось, значит, и сразу твое выбрала, сказала, для портрета гальтарского наденет. — Так Фельп и поспешит невесте ройю поднести, — усмехнулся Фрэнки. Ричард не знал про Хранительницу Фельпа и тем паче не предполагал, откуда там может взяться ройя. — И еще заказ дала, просила поспешить, супругу-де подарок сделать хочет. Дикон, ты бы видел, какая она: обходительная, а гордая, сразу видно, принцесса. И красавица... — Лучше Альбины? — поддел Фрэнки. Мэтью только головой мотнул. — Дикон, ты прости... Она когда спрашивала, чья работа, я назвать не решился, ты же не хотел. Сказал... моя, мол... не на Арчи же ссылаться было... Ричард задумался. — Наверное, так лучше. Будешь моим душеприказчиком, Мэтт. — Хорошо, что меня назвать не догадался, — серьезно заметил Фрэнк. — А Баллен точно теперь удавится. Во второй раз Мэтью собирался в столицу с воодушевлением, вернулся с деньгами и новыми заказами от придворных дам и кавалеров: брошки, кольца, эсперы, пряжки... С легкой руки принцессы Елены работы «мастера Мэтью» вошли в моду. Ричард снова почти перестал выходить из дома, проводя дни в мастерской, и был счастлив. Они давно могли бы съехать, но теперь Арчибальд сам попросил не оставлять его, сославшись, что отвык от одиночества. Мастерскую, однако, расширили и сделали в ней большое окно, чтобы как можно дольше не зажигать свечей с их неверным, меняющим цвет огнем. Иной раз, однако, он и среди ночи, когда посещало озарение, брался за работу. — А как же статут? — Мэтью просыпался от звука точила и приходил, уговаривая его отдыхать. — Надо еще раз сказать спасибо мастеру Клоду, — Ричард торопился «поймать» вдохновение и прихлебывал шадди, ставя чашку прямо на станок. Заказы принимал и отдавал Мэтью, иные отвозил сам, иные отсылал с нарочным. Ричард не вслушивался в имена, только в то, какой нужен узор и камни, да просил описать будущую хозяйку или хозяина. По утрам он по-прежнему ходил в шаддийную, но теперь не рассматривал улицу, а зарисовывал на изнанке счетов Фрэнки пришедшие в голову мотивы. Однажды, возвращаясь домой, он столкнулся у крыльца с человеком в лиловом колете. — Мэтр Матиас Урготский проживает здесь? Ричард отшатнулся. У человека на плече был герб со спрутом и чистый олларианский выговор. — Мэтр... — Здесь, — Мэтью сам выскочил на крыльцо, видимо, заметил в окно. Ричард пробрался наверх украдкой; растревоженный, проводил взглядом ушедшего посетителя. Он не знал его в лицо — но он никогда и не вглядывался в лица челяди, особенно приддовской. — Дик? — позвал снизу Мэтью. — Спустись? «Почтенному Матиасу Урготскому. Я, герцог Валентин Придд, слышал от многих достойных внимания особ о таланте, которым мэтра одарил Создатель, и видел подтверждение тому. Я желаю заказать убор из серебра и аметистов для моей невесты. Прошу уведомить, когда мэтр сможет прибыть в Васспард либо Олларию, разумеется, все дорожные расходы будут ему возмещены. Буде же по каким-либо причинам мэтр не может покинуть Ургот, пусть уведомит, какого веса и в каком количестве потребуются камни, в какой срок и за какое вознаграждение выполнит работу. Дано в Олларии, в день...» Ричард сжал пергамент так, что тот хрустнул. — Я не возьмусь за этот заказ. — Дикон, — Мэтью смотрел на него с тревогой и волнением. — Дикон, это же герцог Придд. Таким людям не отказывают... — Он не герцог мне! — крикнул Ричард. — Он мне не эр! И не монсеньор! У меня нет монсеньора, и короля тоже нет! И... королевы. Вдруг стало трудно дышать, как давно-давно, в детстве, но он справился с собой. — Напиши, что я занят. Что болен. Что не могу взяться за такую работу. Нет, Мэтью. Браться за заказ Придда Ричард отказался наотрез. Не хотелось даже отвечать на письмо: Мэтью хорошо читал и считал, но писал с такими ошибками, от которых мэтру Шабли стало бы дурно. Он сидел в шаддийной, бездумно разглядывая улицу. Мэтью вертелся где-то в кладовке, помогая Фрэнки: в колесную мастерскую он забыл и дорогу с тех пор, как прослыл «мастером Мэтью». Останься Ричард в гильдии, такая подмена ему с рук не сошла бы. Нынче, однако, ему не было дела до гильдии, хотя Фрэнки и предсказывал, что рано или поздно придется переехать. Ричард уселся на стул у стойки. Фрэнки пододвинул ему чашку. — Кто Придд теперь в Талиге, ты наверняка знаешь? — Кое-что, — хмыкнул тот. — На дороге каждый что-нибудь рассказывает, ты бы тоже знал, если бы сидел здесь по вечерам. Герцог Придд — правая рука кансилльера. — А кто... — Граф Савиньяк. Лионель, такой же наблюдательный, как Арно, друг Алвы... Ричард помнил, как они вчетвером пили в кабинете с кабаньими головами на стенах после Октавианской ночи, а потом ему привиделся лошадиный след. А Придд был оруженосцем Рокслея и передавал ему письмо от Катарины, а потом напал на конвой, перевозивший Алву. Правда, впустую: Алва вернулся в Ноху, к Левию и... Катарине. Все это было так давно, и так живо вспомнилось теперь. Рокэ, Лионель и даже Придд все еще были в Олларии, но ему дорога туда была закрыта раз и навсегда. Герцогу не подобает лгать, предавать, убивать не на войне или дуэли, заниматься ремеслом. Придд изменил сперва Фердинанду, потом Альдо, Алва уничтожил Барсовы Очи, а он сам... Ричард вспомнил красный шерл. Камень, однако, был не виноват, его не спрашивали, когда сделали хранилищем яда. Дик не любил делать такие перстни. — Закрыть, — донеслось до него сквозь тяжелые мысли. Ричард поднял голову: столяр, любитель шадди Фрэнки, приволокся почему-то спозаранку. — Правда, сударь. Вы да еще пяток человек, — больше к нам и не ходят, проезжие только. Вот хозяин и решил прикрыть. — Как?! — Ричард не сдержал возгласа. Он мог пить все тот же шадди и дома, но привык к гладким, хорошо выструганным столам шаддийной, к рыжим горшкам с цветами на окнах, к возне Фрэнки за стойкой и запаху жарящихся зерен, напоминавших об Эпинэ. — Если дело в деньгах, я могу... Фрэнки покачал головой. — Это не богадельня. Не пьют здесь шадди так, как у нас. Иные даже считают, что шадди здоровье и ум расстраивает. Вон мэтр Джошуа даже в доме его держать запретил. — Как есть врут! — возмутился Гроссфихтенбаум. — День поработаешь, вечером шадди выпьешь, и как заново родился. Ричард задумался. Фрэнки как-то сетовал на отсутствие посетителей, но он был с головой погружен в работу и пропустил все мимо ушей. Столяр покряхтел и отошел со своей чашкой к столу. — Мы можем переехать, — тихо сказал он. — Мэтью лишним часом пути в столицу не испугаешь, денег хватит. Ты же хотел торговать лошадьми. — Доживешь до моих лет, Дик, — Фрэнки сделал движение, будто хотел потрепать его по голове, как изредка трепал Мэтью, — тоже захочешь держать ноги в тепле. Староват я становлюсь, чтобы колесить. Ричард вдруг осознал, что понятия не имеет, сколько ему лет, за годы, прожитые рядом, Фрэнки почти не изменился. — Если бы люди могли не только пить здесь шадди... что-то посмотреть... — он попытался поймать мысль. — Что-то забавное? — Мэтью тоже вылез в зал. — Здесь не ярмарка. Хозяин не одобрит, — возразил Фрэнки. — Да! — Гроссфихтенбаум стукнул по столу. — Это отличная мысль. Мой брат, что бы ни думал мастер Джошуа, человек высокой души. Если бы он не был музыкантом, то посвятил бы себя церкви. Он пишет реквиемы, кантаты... — Мы знаем, сударь, — поторопил его Фрэнки. — Я напишу ему, — торжественно пообещал тот. — Напишу и попрошу написать кантату специально для шаддийной! Кантор нашей церкви тоже любит шадди, он разучит ее с певчими и будет исполнять здесь, скажем, по пятницам. Отвечать Придду пришлось самому, но вряд ли тот помнил его руку. После вздохов и уговоров Мэтью, что таким людям не отказывают, Ричард запросил двойную цену в надежде отпугнуть, а для правдоподобия — еще и портрет невесты, узор-де необходимо подбирать к лицу. Гроссфихтенбаум принес долгожданный ответ уже через неделю. Маэстро обещал прислать «кантату для шаддийной» в ближайшее время. Оказывается, он как раз искал идею для шутливой мистерии ко дню рождения герцога Фомы, а стихи к кантате обещал сочинить лично принц-консорт, Марсель Валме. В этом месте Ричард незаметно поморщился. Чтоб отвлечься, Ричард взялся вытачивать сложную вещицу в гальтарском стиле: четыре полых внутри шара, один в другом. Неизвестно, как делали это древние мастера: шары нельзя было вынуть, не разбив главный. Такая была изображена в книге: Ричарду очень не хватало богатой библиотеки Баллена, и он попросил Мэтью, когда тот в последний раз ездил в столицу, зайти в книжную лавку. Он не пытался разгадать древний секрет, просто так обточил и отполировал места соединения, что вещь казалась сделанной из единого куска яшмы, густого коричневого цвета, с переливами, какие бывают, если в шадди влить густые сливки и наблюдать, как они медленно расходятся в черноте. Ричард работал и думал, что уже несколько лет не покидал городка, да и из дома выходил не каждый день. Стоило все-таки съездить в столицу самому, у книготорговца встреча с Валме ему не грозит, а купцы и талигойские путешественники попроще вряд ли узнают его в лицо. Кроме того, Ричарду хотелось сравнить свои изделия с работами столичных ювелиров. Шары перекатывались внутри, если тронуть пальцем, глухо постукивали. Мэтью, как дитя, вечер напролет забавлялся с ними, пока Фрэнки не отобрал. — Забери в шаддийную, — предложил Ричард и удивился, когда понял, что до сих пор не додумался подарить ему или Мэтью хотя бы пряжку на пояс, пуговицы к камзолу. Толстый пакет с нотами и текстом кантаты прибыл, и в шаддийной по утрам начались репетиции. На это время Фрэнки плотно закрывал двери и окна, чтобы раньше времени не выдать секрет; певчим было строго запрещено разглашать тайну под угрозой лишения даровых сладких пирожков, которые они получали после каждого занятия. Ричард слышал когда-то в Олларии подобные кантаты, построенные в виде спора, но эта была ни на что не похожа. Два древних героя обещали сразиться за «божественный шадди, Абвениев радость», воспевая его свойства, и еще ни одна репетиция не дошла до конца без перерыва: от сочетания торжественной музыки и забавных стихов мальчишки-певчие начинали хихикать, кантор колотил их смычком по головам и приказывал начинать заново. Ричард тоже смеялся до слез, пока дело не доходило до арии, в которой проигравший герой оплакивал свою участь, сравнивая себя с бездомным в глуши и с кораблем во тьме. Финал, разумеется, завершался примирением, торжеством шадди над враждой и ликующей песней скрипки. Фрэнки, слушая репетиции, тоже повеселел. За всем этим Ричард совсем забыл о Придде — до тех пор, пока перед ним не легла шкатулка с ненавистным гербом и монограммой. Придд прислал и камни, и серебро, и половину запрошенной платы в задаток, а в шелковом мешочке — медальон с миниатюрным портретом. Ричард выронил его, но Мэтью успел подхватить. — Сущий ангел, — засмотрелся он. — Дик, ты ее знаешь? Она правда так хороша? — Правда, — мрачно буркнул Ричард. Делать свадебный убор для Арамоновой дочки?! Может быть, в следующий раз ему закажут орден Франциска для какого-нибудь очередного Валме или Манрика?! — Не думай про них, — Мэтью подобрался ближе и виновато заглянул в лицо. — Ты же говорил, что камни сами с тобой беседуют... Аметисты были чистейшей воды, пара потемнее, остальные светлые, играющие при свечах фиолетовыми огнями. Они были прекрасны, Ричард уже видел узор, в который они могли бы сложиться, но одна мысль о заказчике переворачивала душу. В этот момент ему хотелось уехать куда-нибудь вроде Бирюзовых земель, чтобы ничто не напоминало о Талиге и об оставшихся там. Он еще раз взял бархатный лоскут с камнями, рука вздрагивала, аметисты переливались, как земные звезды. Мэтью когда-то успел обернуться в кухню и обратно, подсунул ему чашку шадди. — Это я виноват. Если бы я тебя не уговаривал... — Ты ни при чем, Мэтт. Рано или поздно такое случилось бы. Шадди горчил. У Фрэнки даже морисская обжарка не обволакивала рот такой горечью. Хорошо, что на Алву работают кэналлийские ювелиры, Ричард не решился бы делать что-то для него за все блага мира. Время подходило, но браться за аметистовый убор не хотелось. Уговаривая себя, Ричард решил отложить работу до представления в шаддийной. В шкатулке были и ограненные аметисты, и «сырые», розетками. Готовых хватило бы, а сама работа не должна была отнять очень много времени. За дни репетиций любопытство бюргеров достигло предела, и шаддийная была полна, горожане сидели и стояли вперемешку с приезжими. Мэтью мотался в толпе, разнося шадди и ореховые пирожки, молотым зерном пахло на пол-улицы. Ричард спрятался в углу стойки, откуда можно было смотреть и слушать, не привлекая к себе внимания. Без указки кантора и хихиканья мальчишек шаддийная кантата была очень красива. Ричард очень хорошо представлял себе Валме, воспевающего, как шадди украшает по утрам тусклый мир, и смеялся вместе со всеми. Шадди победил, слушатели захлопали, в раскрытые окна засвистели. Кантор сделал знак слушать, и Ричард удивился: кантата закончилась. — Кэналлийская канцона, — объявил певец. Видимо, он разучивал ее дома. Мотив исполнялся без слов, и Ричард вздрогнул, уловив знакомое. «А я спою вам о ветрах далеких...» Рваный быстрый ритм был замедлен и приглажен, но так и пробивался сквозь переделку. Ричард выбрался через кладовку и заднюю дверь. Все обитатели дома, кроме него, были в шаддийной, в пустых темных комнатах отдавались шаги. В мастерской он зажег свечи, рассеянно перебрал аметисты в раскрытой шкатулке. Обычно этим дело и заканчивалось. Он еще повертел самоцвет в руках: огранено было добротно, дриксенской крестовой розой. В прошлом круге гранили либо так, либо ступеньками, как карас в его перстне. Сапфиры Алвы были обработаны по-кэналлийски, со множеством мелких граней. Роза, на взгляд Ричарда, не давала камню сиять в полную силу. Впрочем, откуда Придду разбираться в этом? Насколько Ричард помнил, и в фехтовании у него была старая дриксенская школа. Как можно сделать иначе? Как заставить камень играть красками даже при свечах? Ричард мысленно примерил к нему клиньевую грань, потом грань на шестнадцать. Все-таки сложнее и лучше всего кэналлийская, никто еще не обогнал их в ювелирном, винном, оружейном деле... И в шадди. Он зажал камешек в тисках и примерился. А что, если делать не просто мелкие симметричные грани, а расположить их в соотношении четыре-три выше и ниже «пояска»?! Ричард сам не знал, откуда взялась эта мысль: от книг о природе камня, от наблюдений ли за ним. Так еще никто не делал. Опасение было велико, и он взял другой камень, более тусклой окраски. Ричард не слышал, как Мэтью заглядывал в мастерскую, как поздно ночью вернулся Фрэнки, убиравший шаддийную. До третьих петухов он так и так вертел камень после каждой новой грани, с радостью убеждаясь, что прав, и снова принимался за работу. Вместо фиалкового венка он сделал звездный. Если бы лучи были прямыми, звезды напоминали бы эсперы, но легкий изгиб создавал ощущение, будто они колышутся не то от ветра, не то от волн, а в центре каждой сияла маленькая лиловая звездочка. — Как живые, — восхитился Мэтью. Ричард подумал, что это первая работа, с которой ему будет жаль расстаться В назначенный срок аметистовый венец и серьги увезли, и Ричард затосковал. Браться за новые заказы не хотелось, а свои идеи куда-то исчезли. Днем и ночью его одолевали мысли о Талиге, от которых не спасал даже шадди Фрэнки. Они с Мэтью ходили довольные, кантату теперь исполняли в шаддийной каждую пятницу, но и в остальные дни зал не пустовал. Ричард частенько ловил себя на том, что напевает арию про «божественный шадди» или мотив канцоны. Мэтью со смехом рассказывал, что в моду вошла именно кэналлийская обжарка, а девицы-де стали носить кружевные косынки на кэналлийский манер. Ричард не обращал внимания на фасоны мещанских чепцов и косынок, вспоминая то высоту сводов Ружского дворца, то иву на горе перед родным замком, то даже варастийскую жару. Как-то под вечер разговор снова зашел о заказе Придда. — Это не последний, — предрек Фрэнки. — Я не говорил, — Мэтью помялся. — Принцесса, когда в последний раз ей брошку отвозил, ласточку-то, спросила, не желаю ли, мол, в придворные ювелиры податься. Жить во дворце, на полном довольствии. — Ну и соглашался бы, — хмуро усмехнулся Ричард. — Дикон, ну не злись, я же как лучше хотел. Ричард понимал, что Фрэнки прав. Хоть беги из Золотых Земель, но куда? У морисков свои мастера и секреты, в Холте и Нуху говорят на непонятных языках и живут еще более чудно и странно. — Теперь и в монастыре не спрячешься. Даровал же Создатель талант, — не то похвалил, не то посетовал Фрэнки. Ричард вспомнил небольшое Крионское аббатство, мирный звон колокола. Еще раз перестать быть собой, украшать самоцветами образа? Его неудержимо тянуло в Талиг, делать в котором было решительно нечего. Он силился представить себе Надор и Роксли, но виделись только руины, о которых рассказывали беженцы. Поселиться в пещере, как отшельник, пугать жителей призраком былого себя? Или попытаться добраться до Олларии, хотя бы пройти по городу, посидеть у фонтана, заглянуть в Данар? Сейчас Ричарду даже Лаик казалась родным и приветливым местом, благо Арамоны в ней больше не было. Только особняк Алвы он обошел бы как можно дальше — и дворец. Ричард знал в Олларии одно место, принимавшее всех без разбора и вопросов об имени и звании, — Двор Висельников. О, он мог бы быстро переделывать краденые драгоценности и вынимать из них камни; мог бы изготавливать и фальшивки, которые не сразу отличишь от настоящих, — из книг он знал и эти секреты, хотя статут гильдии строго предостерегал от подобного, а приметы перечислялись лишь затем, чтобы самому не ошибиться при покупке самоцвета. А если суждено будет попасться, что ж, может быть, на суде ему суждено будет увидеться... Ричард отмахнулся. Эти мечты были достойны унара, к тому же теперь он знал, как назначают королей Двора и кто получает вести обо всем, что происходит там. А случись ему обнаружить себя в Олларии, обвинять его будут отнюдь не в подделке драгоценностей. Робер полностью оправдан и за мятеж, и за службу Альдо. Но Ричард на подобное надеяться не мог. Пусть для всех Катарина умерла родами, есть те, кто знает правду: Карваль, наверняка Робер, Алва... Наверное есть кто-то еще, кто — не угадать, и у всезнающего Фрэнки спрашивать бесполезно. С тоски Ричард попытался взяться за давно задуманное ожерелье из кроваво-красных гранатов, но сам не заметил, как идея изменилась до неузнаваемости. Такое не делал никто и никогда, ни по замыслу, ни по оправе. Ричард сам не был уверен, что это можно назвать ожерельем: тонкая, почти невидимая золотая цепочка спускалась на грудь, и слева на ней алел крупный камень, словно след удара, а от него вниз россыпью-потеком спускались еще несколько. Ричард постарался сделать оправу как можно более незаметной, и гранат выглядел «голым», словно держался на теле сам по себе, готовый вот-вот сорваться вниз. — Страх смотреть, — Мэтью осенил себя Знаком. — Ты для кого это? — Не знаю. Такое, наверное, и не купят. Потом переделаю. То ли запах шадди, который теперь пропитывал дом и мастерскую так же, как когда-то склад контрабандистов, то ли кэналлийская канцона была виновата, но однажды ему снова приснилась далекая, невиданная земля. Во сне она и правда была похожа на шкатулку с драгоценностями. Он шел по морскому берегу, а под ногами вместо песка были самоцветы: рубины, черный и розовый жемчуг — жемчуга было особенно много — топазы всех цветов и многие, многие другие. Ричард наклонился, заметив яркий блик, но это оказалось обычное красное стеклышко, обточенное волнами. — Вам нужна была ройя, — Алва разглядывал его последнюю работу, держа цепочку на весу. — Ту ройю больше не достать, вам нужна другая. Ричард не знал, что ответить. — Ройя — окаменевшая кровь умерших от любви или убитых из-за нее. Ударьте, — Алва оказался рядом, распущенный кружевной ворот рубахи трепало ветром. — Море унесет кровь и превратит в камень. — А черная ройя? — глупо спросил он. Ни в одной книге подобных легенд ему не попадалось. — Черная ройя, — кровь предателей. Бейте же, — Алва протягивал ему нож. — Нет! — крикнул Ричард и вдруг собственное сердце разорвало болью. Невесть откуда в постели взялась сосновая игла и уколола под сердце, а он еще долго не мог отдышаться, хорошо хоть, что не закричал. Надо будет завтра же нарвать камнеломки и спрятать под подушку. По утрам в шаддийную доносило звон колоколов, и однажды он почти украдкой зашел в церковь. Последним местом молитвы, которое ему приходилось видеть, была часовня в доме Алвы. Ричард давно не верил в Создателя и святых, не верил и в олларианских священников вроде Германа или Бонифация, но помнил Оноре. Тот нашел бы слова, способные успокоить душу. — Вы хотите исповедаться, сын мой? — монах неторопливо вышел откуда-то сбоку. — Да. В исповедальне было темно и пыльно, в носу сразу зачесалось. — Я убил человека. — Ты защищал свою жизнь? — монах не выказал удивления, словно ему каждый день признавались в тайных убийствах. — Нет. Она была беззащитна. И носила ребенка. — Не «она», а «они». — Я был переполнен гневом и считал, что истребляю зло. — Ты раскаиваешься в содеянном? — Я хочу раскаяться. Но не могу. Монах замолк, то ли в замешательстве, то ли осуждающе. Алва знал про Катарину, наверняка знал, но не убил. Почему? Тоже знал, что королева лгала всему свету? И почему он не расправился с ней сам? Почему оставил королеву на троне, отпустил Робера, отпустил его самого?! Робер после Сагранны как-то обмолвился, что предпочел бы погибнуть вместе с Мильжей и Луллаком, Ричард не знал, кто это. Удаляясь в лодке с того самого корабля, Ричард тоже хотел умереть. Может быть, это была такая месть? Кого оплакивала королева на самом деле? Эгмонта? Нет, в это он больше не верил. Джастина Придда, которого называли ее любовником? Может быть, но Джастин и Алва... Мысли пронеслись у него в голове бурей, а монах наконец очнулся. — Милость Создателя безгранична. Молись ему о покаянии, и спасешься. Арчибальд предлагал ему развеяться — съездить вместе за «сырыми» камнями, но Ричард решил навестить наконец столицу. Пусть это не Оллария, и даже лучше, если непохожа на нее, но шум города должен был отвлечь от мыслей и снов. Он волновался, будто снова собирался в Лаик: так отвык от дорог и чужих людей, и не было рядом Эйвона. Мэтью поехал бы, стоило только попросить, но Ричард напомнил себе, что встречал более страшные вещи, чем дорожные трактиры. Урготелла оглушила и завертела. Она была богатой, вычурной, веселой и очень напоминала Валме. Ричард долго бродил по городу, резко сворачивая, если слышал талигойский выговор, и наконец забрел в лавку книготорговца. Здесь было тихо и почти безлюдно. Хозяин принес несколько старинных фолиантов о камнях и одну новую книгу. Он просматривал их не спеша, отложил прочитанную еще у Баллена. «Выдержки из кэналлийских трудов о самоцветах», — эта, пожалуй, пригодится. Новая, еще слабо пахнущая краской, называлась «Описание орденов урготских, фельпских, талигойских и прочих стран». Орден святого Франциска, святого Фабиана, Талигойской розы... Он поспешно перелистнул страницу и уставился на новую картинку. «Орден святой Катарины, учрежденный королем Талига Карлом Олларом в третий год Круга Ветра»... Орден представлял собой бант с подвеской-гиацинтом. Карлом Олларом?! Оллару в третий год не было и десяти лет! Святой Катарины?! Ричард хотел было швырнуть книгу, но только захлопнул резко, и одновременно с хлопком над ухом раздался голос: — Согласен, исполнено без особого вкуса. У вас вышло бы лучше. Он незаметно ущипнул себя, надеясь, что это очередной сон, но тщетно. — Удачная встреча, не правда ли, — герцог Алва раскланялся, словно на приеме. Хозяин вытаращил глаза, глядя, как вельможа в урготском бархате и драгоценностях кланяется молодому человеку в скромной куртке. — Видимо, мое письмо пришло в ваше отсутствие, — Алва подтолкнул Ричарда к двери и резко шепнул: — Не стойте истуканом. — Дик, на тебе лица нет! Ограбили в дороге, что ли? — Мэтью всплеснул руками. — Я скоро уеду снова. В Кэналлоа. — Спятил? — буднично поинтересовался подошедший Фрэнки. — Я встретил в Урготелле герцога Алву. — Иди-ка в дом, я сам распрягу, — Фрэнки подтолкнул его к крыльцу. В доме он первым делом сварил черный шадди, поставил перед Ричардом, сел напротив и только тогда кивнул: — Рассказывай. — Без меня не приходило никаких бумаг? — Приходило, — Мэтью вздохнул и снял с верхнего шкафчика пакет с вороном. Алва сказал правду, и Ричарда это почему-то удивило. ...Ричард не успел опомниться, как оказался в карете, мельком удивился, что Алва не верхом. В лавке он не разглядел его против света, теперь за задернутыми шторками было еще темнее, и это неприятно напомнило путешествие из Олларии в компании Хуана. — Добрый вечер, юноша. Или вас теперь надо называть мэтром Матиасом? Вы проглотили язык? — Откуда вы... — Валентин Придд был так любезен показать мне письмо урготского ювелира. — Придд не узнал мою руку. — В его доме вы не оставляли своих бумаг. Вы по-прежнему неосмотрительны, Ричард. Ричард вспомнил, что среди черновиков указов была пара сонетов, и от всей души понадеялся, что Алва просто сжег бумаги, не разбирая. Он пытался разглядеть его лицо, но света было не больше, чем в корабельном трюме. — Что вы намерены делать? — пусть Алва насмехается и отпустит наконец, а дальше хоть в самом деле беги в Седые Земли. — Заказ, — в полумраке блеснула улыбка. — Видимо, мое письмо пришло в ваше отсутствие. — Орден святой Катарины? — Ричард вовремя проглотил прямой отказ. Может быть, если разозлить Алву дерзостью, он просто выбросит его из кареты. — Вы не дочитали ту книгу. Орден святой Катарины — женский, а принцесса Елена слишком умна для него. Я хочу, чтобы вы отправились в Кэналлоа... — Герцог хочет, чтобы я выполнил для него каменную мозаику в Алвасете. — Ты можешь не ехать, — Фрэнки говорил очень тихо, почти шепотом. — Нам не впервой тайно сбегать. Алва не ясновидящий. — Я дал слово, что в течение месяца, как только завершу дела, отправлюсь в дорогу. — Слово? — Алва усмехнулся. — Чье? Герцога, контрабандиста, ювелира? — Повелителя. Даже в темноте Ричард почувствовал пристальный взгляд. — Кэналлийских ювелиров там не нашлось, что ли, — Фрэнки ссутулился. — Может, Мэтью с собой возьмешь?.. — Я с радостью! — подскочил тот. — Не надо. Хочешь, поезжай так, сам. — До Кэналлоа провожу точно, — Мэтью уперся. — С Алвой, может, и обойдется, хотел бы убить — давно убил, а в дороге всякое может быть. — Хорошо. Незавершенных дел у него и не было. Ричард выговорил время только для того, чтобы прийти в себя, а теперь даже пожалел, что оттянул неизбежное.