Чернее черного

Ему снился хороший сон. Во сне плескалось море и слышался смех. И еще в нем пахло шадди, слабо, но ясно. Запах этот пропитывал все и чувствовался на языке, придавая поцелуям терпкую горчинку. Ричард Окделл раскрыл глаза и увидел в чердачном окошке серпик луны. Судя по ее высоте, пора было подниматься. Он еще на минуту закрыл глаза, пытаясь вспомнить сон — странный, счастливый, ненастоящий. Он старался не вспоминать прошлое, и у него почти получалось, если бы не сны. Иногда они напоминали о действительно происходящих событиях, иногда были такими, как сегодняшний. Он никогда не был на Померанцевом море и никогда не слышал, чтоб герцог Алва так смеялся. И уж тем более никогда монсеньор не смотрел на него ласково и не приподнимал его подбородок... А вот запах шадди был настоящим. Он заполонял весь дом и вторгался в сны, Ричарду казалось, что он и сам пропах им с ног до головы. Аромат был сильнее обычного — значит, внизу его уже ждал кувшинчик свежесваренного шадди. Ричард хотел спуститься неслышно, но из комнаты напротив его окликнули: — Дик? — Ты не спишь, Мэтью? — Не могу спать, — больной тяжело вздохнул. — Я ведь привык в это время выходить в море... — Не беспокойся, я справлюсь. — Конечно. Все будет хорошо. Спускаясь по лестнице, он в очередной раз вспомнил, как при первой встрече с Мэтью больше всего хотел пристрелить жуликоватого парня-пройдоху... ...Это было более двух лет назад — можно сказать, целую жизнь. Слова Карваля, вспышка, каменный грохот... Ричард пришел в себя от тряски и боли и застонал. — Очнулся? — сказали над ним. — Смотри-ка, Мэтью, никак будет жить. Он увидел над собой усатое, длинное лицо, каких было много в северном Надоре. — Кто... ты? И где я? — Кто я, неважно, а вот кто ты? Лежи тихо, не то раны растревожишь, не довезем тебя. Должно быть, его подобрали местные, — успел подумать Ричард, прежде чем потерял сознание. Следующие пробуждения сопровождались болью от перевязок. Его придерживали за руки, поили молоком, пахнущим маком. Комната, в которой он пришел в себя, была очень белой. Ричард бездумно разглядывал ее. Где-то рядом пахло шадди. — Где я? — снова спросил он. — Ну ты живучий, — рядом возник русый парень, по виду его ровесник или немного младше. — Как ты? Болит что? — Болит, — Ричард прислушался к себе, — не очень. Он даже не заметил, что к нему обратились на «ты». — Ты ж Окделл, правда? — парень оглянулся на дверь. — Не ошиблись мы? — Ричард Окделл, — попытка шевельнуться не удалась, он чувствовал себя слабее новорожденного котенка. — Мэтью, брысь, — в комнату вошел тот, кого он видел раньше, усатый северянин. — Дай мне с нашим раненым потолковать. Он уселся у двери. — Вы спасли мне жизнь, — говорить долго было трудно. — Мэтью тебя спас, — тот кивнул куда-то в сторону. — Увидел, что дышишь, и пожалел. А что нам с тобой теперь делать, Ричард Окделл? Слухов про то, что в столице делается, много приходит. Привезли тебя в Надор тайно, по всему видать, а искать потом не искали. Нам в господские дела вмешиваться не след. — Откуда вы узнали?.. — По следам. — Вы охотники? — Торговцы, — непонятно чему улыбнулся усатый. — Я... благодарен вам. Когда я встану... — Мы сами себя уже наградили, — тот кивнул. — Запонки твои, пряжки продали — лекари даром не ходят. Только мы не воры. Половину нам, половину тебе, как встанешь, все по чести. — А кольцо? И медальон? — И их. Ты ж сколько валяешься. — Кольцо Скал?! Да как вы... Ричард совершил нечеловеческое усилие, чтоб приподняться, — но только затем, чтоб упасть обратно… Внизу его и правда ждал кувшинчик с шадди, хлеб и масло. Фрэнки ходил возле дома, Ричард слышал, как он выводит пони. Шадди был такой, как он любил: кэналлийской обжарки, очень темный, почти что черный. Он слабо пах дымом и жженым сахаром, разгонял сон и прояснял разум. Ночь была чернее черного, ветер рвал черепицу — в самый раз. ...Рядом появился все тот же Мэтью. — Напугал ты нас, — доверительно сообщил он. — Я уж думал, помрешь все-таки. Ричард молчал: о чем можно было говорить с людьми, продавшими перстень и медальон Скал, как простые побрякушки?! Он не сделал бы этого, даже если бы умирал с голоду! «Только проиграл бы в карты», — напомнил голос Алвы в голове. Дик хотел встряхнуть ею, но вышло только перекатить по подушке. — Главное, что живой, — болтал над ухом неугомонный Мэтью. — Встанешь, захочешь — с нами останешься, не захочешь — уедешь. А дядя Фрэнки хоть и говорит, а сам бы тебя тоже не бросил. Ты не обижайся, мы ж как лучше старались. Есть хочешь? Он не ответил, но Мэтью исчез куда-то и притащил чашку молока. — Пей, — приговаривал он, придерживая голову Ричарда, и тот выпил. Еще много времени прошло, прежде чем он смог сам взять в руки чашку. День за днем только и оставалось, что лежать и смотреть в окно, где сперва разгоралась заря, потом вставало солнце, потом мерк закат и всходила луна. Из оконца видно было только небо, а встать он не мог. Легкий запах шадди витал в доме постоянно. Сперва он напоминал об Олларии и Алве, потом Ричард привык. Иногда он кричал на Мэтью и ругался, срывая злость от бессилия, а один раз, втайне, плакал. Тот с удивительным добродушием пропускал брань мимо ушей и только приговаривал: «Главное, что живой» и «Встанешь — сам решишь, куда идти». — Мне все равно некуда, — ответил однажды Ричард не то ему, не то самому себе. Он уже знал, что на троне Талига сидит Карл Оллар, а регент при нем — герцог Алва, и что Эпинэ тоже в столице. Если Робер его не искал — значит, тоже счел мертвым. Что делать ему, лишившемуся дома, семьи и государя? Теперь ясно виделось, какими наивными были его планы обратиться за помощью к Гаунау или Дриксен: Алва разобьет любую армию, да и за кого ее поднимать? Даже отцовского перстня у него не сохранилось. Не знак ли это? Сам Надор отверг своего Повелителя, а то, что подобрали Мэтью и Фрэнки — только осколки... Ричард проверил печь, накинул плащ и задул свечу. Пора было выходить. На улице бесновался ветер, сгибая деревья; Ричард поежился, поднял воротник и занял свое место. Пони знали дорогу и бежали быстро, несмотря на темноту. До побережья было около получаса, он окончательно проснулся и следил взглядом, как черные тучи наползают на лунный серпик. Если все будет хорошо, они вернутся как раз к утру. ...Ричард поправлялся, но все чаще молчал, не вступая в разговоры. Пока он болел, зима прошла, и Мэтью пытался его подбодрить, притаскивая в комнату ветки с распускающимися почками или ранние цветы. — Что это? — спросил он однажды. — Ветреница, — улыбнулся Мэтью. — В Надоре ветреница белая, — удивился Ричард. — Так мы не в Надоре, — засмеялся тот. — Мы уж сколько в Эпинэ, сударь ты мой. — Почему в Эпинэ? — с вялым интересом спросил Ричард. — У дяди тут... торговля. — А чем он торгует? — Ричарду это было почти безразлично. Мэтью помялся, потом присел на край постели и оглянулся на дверь: — Свернет он мне голову... Ладно, ты все равно на поправку пошел, скоро сказать пришлось бы. Мы шадди с Кэналлоа мимо таможни возим. — Контрабандисты?! — ахнул Ричард. — Контрабанда не воровство, — тот гордо выпрямился. — Мы знаем все дороги вокруг, не боимся ни тьмы, ни моря, ни стрельбы. К тому же товар у нас благородный, шадди — не надорская шерсть... прощения прошу. Ричард невольно заинтересовался. До того о шадди он знал лишь, что его привозят из Кэналлоа, а туда — из Багряных земель, и быть сборщиком морисского ореха — доля ненамного лучше рабства на галерах. — Морисский шадди? — Кэналлийский, — прыснул Мэтью. — Мориски-то с нами не торгуют, только через Кэналлоа. Ну а пока шадди до Талига через таможню дойдет — позолотеет. А мы тут как тут... Он поперхнулся, прикрыв рот ладонью. В дверях стоял Фрэнки. — Опять болтаешь? А ну на кухню товар взвешивать, — он отвесил проходящему подзатыльник и подтолкнул. — Иди, иди, не съем я твоего герцога. Фрэнки уселся напротив Ричарда, расставив колени, сложил руки на груди и лишь потом заговорил. — Вот что, Ричард Окделл. Лежи, пока на ноги не встанешь, а потом иди куда хочешь. В Талиге, я слышал, тебе не больно рады, ну на Талиге свет клином не сошелся. Твоей доли тебе хватит до Ардоры или Ургота добраться, а там голова и руки есть — не пропадешь. Он помолчал, ожидая ответа, и неожиданно добавил: — А хочешь, оставайся. Мэтью щенок еще, но я тоже надорец, а своих бросать негоже. И люди смелые нам всегда нужны... В лицо дохнуло сыростью, они наконец были на месте. — Хорошая ночь, — заметил Фрэнки. — В такую береговой теньент носа из дома не высунет. Справишься с лодкой? А то я сам поплыву. Ричард согласно кивнул: — Справлюсь. По морю ходили волны, но это был еще не шторм. Лодка была надежно спрятана под обрывом, в кустах, и заметить ее со стороны было невозможно. В нее уложили все необходимое, а Фрэнки отвел пони под обрыв, чтобы укрыть их от случайного взгляда и ветра: ждать им предстояло довольно долго. ...Сил хватало лишь пройти от кровати до двери, и Ричард предпочитал сидеть. Теперь из окна ему видна была верхушка колодезного «журавля» и макушки самых высоких деревьев. Мэтью по-прежнему то и дело забегал к нему спросить, не надо ли чего, если дядя не забирал его в поездки за «товаром» или не заставлял взвешивать и помогать при обжарке. Когда они уезжали, в доме было особенно тихо и скучно. — А почему ты попросил меня забрать? — полюбопытствовал он однажды. Мэтью смутился до краски в лице: — Я... тебя узнал, видел раньше... и вспомнил. Ты, может, брат мне. — Что? — Ричард от неожиданности даже подскочил. — Матушка моя, Дженни, лесничиха надорская... герцог Эгмонт к ней наезжал, я его помню... — Неправда, — Ричард свалился обратно. — Этого не могло быть. Отец не стал бы! — Правда, — уперся Мэтью. — Правда, — подтвердил Фрэнки. — Ездил герцог к моей сестрице. Не раз бывало, только я товар привезу, смотрим — скачет. Еле успевали все в подвалы прятать, туда-то он не заглядывал. Зато никто другой к Дженни не совался ни с лаской, ни с обыском. — Она обманывала его. — Разве это обман? Других гостей у себя не привечала, а что до товара, так я-то ей брат, как-никак. — А... где она сейчас? — Умерла, — нахмурился Фрэнки. — Здесь, в Эпинэ, умерла. Когда герцог погиб, герцогиня ее из Надора выжила. Ну Дженни сюда с Мэтью и перебралась, к теплу — кашлять уже начала. А я остался, Мэтью подрос — к себе его забрал в помощь. А если сомневаешься... Покажи-ка кольцо, — окликнул он. Мэтью затопал, захлопал крышками сундуков. — Вот. Ричард развернул тряпицу. Кольцо было широким, золотым, с печаткой вместо камня. На печатке был знак Скал. — Окделловский подарок. Дженни кольцо не продавала, что бы ни было, и мне не велела, мол, Мэтью пусть достанется. Ричард молча смотрел в стену. Он давно понял, что между отцом и матушкой не было любви, но чтоб герцог Окделл имел любовницей простую крестьянку, да еще и связанную с контрабандистами... Он вспомнил бакранку, смотревшую на них со стены. Все это было недостойно. А Катарина?! Ричард резко выпрямился. Как случилось, что за все это время он ни разу о ней не вспомнил? Лгунья, его королева, Катари... — Что с тобой? Не надо было тебе говорить, рано, — Мэтью встревоженно смотрел на него. — На тебе лица нет. Пойдем, ляжешь... Ричард дал себя увести обратно в каморку. — Знаешь, — тот потоптался рядом, положил тряпицу с кольцом на стол. — Если мы твое продали, возьми это? Герцогское все-таки. — Оно твое, — глухо ответил Ричард. — Я... больше не Повелитель. — Я тебе шадди сварю, хочешь? — и он убежал вниз. По мере поправки Ричард полюбил сидеть в кухне, наблюдая, как взвешивают и отмеряют морисский орех. Большую часть продавали сырым, но иногда Фрэнки брал широкую плоскую сковороду и вставал к печи. Даже в доме Алвы он не слышал о стольких тонкостях обжарки шадди, хотя кэналлийцы знали в этом толк. Светлее всего была дриксенская. По щелчку пальцев Мэтью подставлял широкую миску, и светло-коричневые сухие зерна ссыпались в нее. Шадди из них был совсем непривычным на вкус, слегка кисловатым и как будто цветочным, и пить его лучше было с молоком. Следом шла гайифская или имперская. Зерна темнели и начинали пахнуть на весь дом. Этот шадди имел слабый, еле уловимый оттенок сладости. Ричард пытался почувствовать его, но сладость все время ускользала. «Талигойскую» он и пил раньше в Олларии. Зерна шадди становились немного блестящими и приобретали горчинку, поэтому Ричард и был уверен раньше, что весь шадди горек. Чернее всего была кэналлийская, иногда ее еще называли марикьярской. Такой шадди он любил больше всего. Черный шадди немного пах дымом и жженым сахаром, и еще чуть-чуть деревом, был горьким, крепким и хорошо приводил в себя. Ричард никогда не мог понять, как Фрэнки определяет готовность того или иного вида: по цвету зерен, запаху, трещинам на них или по всему сразу? — Нет беды, при которой не поможет чашка хорошего шадди, — приговаривал Фрэнки, стоя над сковородой. Иногда, сварив свежий помол на пробу, он принимался рассказывать, как еще в Надоре, бывало, удирал от таможенников: через Медвежий лог, через Сухую балку... Ричард помнил эти места и легко мог представить себе, как трусили по дорожке между елей и камней навьюченные шерстью пони. Он знал, что ничего этого нет больше, но рассказы Фрэнки словно облекали боль потери дымкой, превращая их в воспоминание, приправленное привкусом шадди. Истории о поездках в Кэналлоа и нравились, и отталкивали. Ричард давно не считал всех кэналлийцев подряд дикарями и разбойниками, но и восхищаться ими не мог. В конце концов, «приятели» Фрэнка были всего лишь хитрецами, надувавшими своего герцога. Эта мысль ему понравилась. Иногда — он был еще слаб — Ричард так и засыпал под веселый голос и видел причудливые и необычные сны. Однажды снилось, будто Алва обвиняет его в том, что он продал меч Раканов контрабандистам, а Ричард напрасно пытался объяснить, что меч забрали, пока он был без сознания. В другой раз он видел во сне Катарину, уговаривавшую его отдать мешки с шадди за алую ройю. — Черное за алое, Дик? Жизнь за смерть? — она спустила корсаж, открыв небольшую грудь, а в ней зияла рана. Капли крови падали на землю и чернели, превращаясь в камешки вроде карасов. Ричард наклонился подобрать их, а Катарина ловко толкнула его в спину, отправив в черную пропасть навстречу ворочающимся на дне камням... Если он кричал во сне, Мэтью приходил будить. Однажды, не то под Осенний, не то под Летний Излом, когда сны одолели чаще прежнего, Мэтью принес какие-то травы с невзрачными белыми цветочками, собранными зонтиком. — Что это? — Камнеломка. Положи под подушку. — Зачем? — Ты не знаешь? — Нет. Она росла в Надоре, я помню. — Да, здесь ее найти труднее. А мне рассказывала матушка, а ее учила старая Нэн, что камнеломка гонит наваждения и успокаивает душу. Ричард послушался, и сны и впрямь стали беспокоить его намного реже. Иногда наутро он вспоминал, что видел Алву, но почти никогда не мог вспомнить сам сон. Стояла теплая осень Эпинэ, когда Ричард решил, что достаточно поправился, и сказал об этом Мэтью. — Жаль, — растерянно улыбнулся тот. — Куда поедешь-то, в Ардору? — Я хочу остаться, — сказал он. Вопреки его опасениям, Фрэнки не возражал и ни о чем не спрашивал, только сказал: — Иди выспись, ночью будешь пони караулить... Пока они поставили парус, ветер стал тише, волны упали. Обычно Мэтью плыл и возвращался с мешками шадди, а Фрэнки и Ричард ждали его на берегу. В ясные ночи приходилось быть особо осторожными, в шторм плыть было труднее, но зато можно было не бояться таможенников. Иногда Мэтью и Фрэнки уходили вместе. Не раз Ричарду приходилось ждать их под обрывом, зажимая морды пони, чтоб они не заржали не вовремя, а над ним слышались шаги и разговор проходившей стражи. Немного, совсем немного это напоминало Варасту. Иногда навстречу кораблю отправлялся он сам — Фрэнки требовал одинаковых умений от всех компаньонов, и только в обжарке шадди они не могли с ним сравниться. С корабля должны были дать сигнал фонарем. Ричард не боялся ошибиться: условный сигнал каждый раз менялся, так что спутать было невозможно. В море было темно, оно катило под ним волны, вздыхало и гудело. Можно было слушать его гул и не думать ни о чем. Старая Нэн знала толк в травах, но то ли камнеломка высохла и потеряла силу, то ли навеяла луна. Сегодняшний сон он запомнил. — Этого ведь не было, монсеньор? Правда? — спрашивал он. — Конечно. Ничего не было, Дикон, это все дурные сны, — Алва засмеялся и взъерошил ему волосы, как на Дарамском поле, и, кажется, никогда в жизни Ричард не был так счастлив. — Я все-таки потерял карас. — Ты потерял себя, и теперь за тобой не придут ни по памяти холода, ни по памяти тепла. Кровь ушла в землю и стала маками. Пытаясь разглядеть в ночи свет фонаря, Ричард вдруг вспомнил окончание сна. — Пей и забывай, — Алва протянул ему чашку шадди. Напиток был невероятно горек, от него заломило в затылке и в груди, и он начал падать. — Вы отравили меня? — еще успел сказать он. Может быть, Алва во сне ответил, а может, и нет — на этом Ричард проснулся. Как было бы хорошо, если б рядом был кто-то, кто сказал бы: «Ничего не было, Дикон, это только дурные сны». Где-то там впереди, в темноте, лежала Кэналлоа, родина Алвы. Он в очередной раз напомнил себе, что это герцог Окделл ненавидел, любил своего эра, восхищался им и проклинал его же. А ему, Ричарду из Надора, нет дела до Алвы — и Алве, к счастью, нет дела до него. Впереди приветливо мигнул свет. Ричард подвел лодку к борту и тихо свистнул. — Все в порядке? — Все, залезай, — отозвался сверху знакомец Фрэнки. Мешки надо было пересчитать, затем отдать деньги и подождать, пока кэналлиец с подручным спустят шадди в лодку. В первый раз Ричард ужасно волновался, стоит ли подниматься, не ограбят ли их, а потом выбросят за борт. На обратном пути он поделился опасениями с Мэтью, но тот только рассмеялся: — Ну заберет он у нас один раз деньги, а дальше что? Никто из береговых с ним больше торговать не будет. Зря говорят, Дик, про концы в воду, ничего без следа не проходит. Ричард ступил на палубу, и его тут же крепко взяли за плечи. — Ти-хо, — к горлу прижалось холодное лезвие ножа. Ричард скосил глаза. Держали его двое, и еще несколько человек угадывалось в темноте вокруг, а хозяин корабля с подручным стояли рядом связанными. Стража?! Но те, кто его пленил, вовсе не походили на солдат, скорее — на кэналлийских разбойников: платки на головах, завязанные под грудью рубашки — так одевался Алва в Варасте. Он ничего не успел предпринять, когда его подтолкнули вперед, к слабо освещенному изнутри квадрату люка. Еще один вывернулся из темноты и спрыгнул туда, заслоняя свет. — Поймали птичку! Внутри, видно, ответили, он выглянул и махнул: — Давайте сюда. Ричарда быстро и грубо обшарили, вынули пистолет и кинжал и уперли в спину дуло: — Спускайся и не дури. Он спустился по лестнице и чуть не упал с последней ступеньки. Герцог Рокэ Алва сидел на бочонке посреди мешков с шадди. На соседнем бочонке горела высокая свеча. Ричард прилип спиной к перекладинам лестницы. Бровь Алвы высоко вздернулась, и Ричард мог поклясться, что в его глазах было непередаваемое изумление. Он успел глупо и неуместно подумать, что совсем забыл, какие синие глаза у Рокэ. Даже здесь, среди трюмной ночной темноты, их синева поражала. — Оставьте нас, — Алва обрел голос. — Соберано, да как же... — Оставьте. — Итак, — Алва разглядывал его с холодным любопытством, — что вы можете сказать... юноша? Ричард молчал. — Вы онемели или вам отрезали язык? Раньше у вас хотя бы хватало смелости задираться. Еще раз: что вы делаете на корабле контрабандистов? — А вы? — Ричард незаметно ущипнул себя. Он не удивился бы, если б его пристрелили на месте, но губы Алвы искривила усмешка. — О, мне неоднократно жаловались, что эти воры совершенно обнаглели после Излома, и я решил убедиться лично, — светским тоном пояснил Алва. — Судя по всему, вас тоже прельстила вольная жизнь? Роскошно. Старина Дидерих непременно удостоил бы герцога-контрабандиста монолога в «Пасынках Талига». — Я... Герцог Окделл погиб в Надоре. — Так считают в Талиге. В таком случае вы первый известный мне призрак подобного рода. Поздравляю, вы переплюнули Бальтазара — он еще ни разу не смог утащить свои обожаемые горшки. Ричард сжал зубы. Все это было знакомо до мелочей, Алва будет издеваться сколько пожелает, а потом... На этот раз ничего хорошего ждать не приходилось. — И кто же вы теперь? — Алва обежал его взглядом от потрепанных сапог до волос. — Никто. — Прелестно. Вы — никто, ожидающий в море корабль с шадди, а другие «никто», должно быть, ждут вас на берегу. Кто они? — Я ничего не скажу. — Юноша... Хотя какой вы уже, к кошкам, юноша! Вы думаете, так трудно будет узнать, кому принадлежит ваша лодка? В горле у Ричарда пересохло. Если он погубил Фрэнки и Мэтью — особенно Мэтью... — Мон... герцог Алва, я прошу вас помиловать этих людей. — Просите? — Алва вздернул бровь. — Эти люди когда-то были надорцами. Они спасли меня. Вы подарили мне свободу, когда я покушался на вашу жизнь, — они покушались только на ваш шадди. Казните меня, но отпустите их. — Вы по-прежнему непоследовательны. Вы утверждаете, что герцог Окделл погиб, — и просите о помиловании ваших бывших подданных. Хоть чему-нибудь вы научились за эти годы? Ричард глубоко вздохнул. — Проверьте. Вы обещали мне дуэль, когда я перестану быть вашим оруженосцем. — Верно, — Алва наконец спрыгнул со своей бочки и подошел ближе. — Итак, дуэль. — Линия?! — Ну нет, юноша. Терпеть не могу повторений. Вряд ли вы улучшили свое мастерство фехтовальщика — пистолеты вас устроят? Ричард кивнул. Алва не промахнется, можно не сомневаться, но это лучше, чем быть повешенным. Вот как, значит, все закончится — на кэналлийском кораблике, среди мешков с шадди... — Желаете побеседовать с Создателем или, может быть, Абвениями? — издевательски любезно осведомился Алва. — Если бы Абвении существовали, они бы не допустили гибели последнего Ракана. А Создатель... Я больше не верю в него. — А в Леворукого? — усмехнулся Алва. — Думаю, он примет меня и без молитвы. — Разумно. Есть у вас еще распоряжения? Последнее желание? «Я хочу жить, — подумал Ричард. — Хочу дождаться солнца, хочу, чтоб Мэтью поправился». — Я хочу шадди. Второй раз подряд он увидел удивление на лице Алвы. — Какой обжарки? — как ни в чем не бывало, уточнил тот. — Кэналлийской. Алва усмехнулся и, окликнув караульщика, отдал распоряжение. — Пока ваш шадди жарят, мелют и варят, у нас есть время поговорить — другого случая, вероятно, не представится. Садитесь, юноша, нет смысла изнурять себя. О ваших похождениях в Ракане я осведомлен. «Осведомлен», — будто это не его приговаривали Судом эориев. — Вы ничего не знаете... — Вот как? — Вы ничего не знаете о том, чего мы хотели! Он не собирался ничего рассказывать, в самом деле не собирался, но слова хлынули не хуже горной лавины. Не Мэтью же было рассказывать все это — Ричард носил в себе груз мыслей так долго, что теперь наконец не выдержал. Он взахлеб говорил о надеждах, сожалениях, любви, сомнениях, ненависти, отчаянии — обо всем. Сверху затопали, и Ричард осекся. — Ваш шадди. Продолжайте же. Зерна пережарили, вряд ли среди них был такой же умелец, как Фрэнки. Последняя чашка шадди в его жизни была очень горькой и терпкой, пахла углем и дымом. Фрэнки будет ждать его долго, а когда он не вернется вовремя, будет ждать и беспокоиться Мэтью. Фрэнки хитер и осторожен, он не попался бы в ловушку или придумал что-нибудь. — Неважно, — Ричард отхлебнул, пытаясь прочувствовать каждый глоток. — Альдо... каким бы он ни был, он умер. И Катари — тоже. А я жалею, что не погиб в Сагранне. — Да, — согласился Алва, — вам должно быть жаль. Жидкость в чашке была чернее черного. Лицо Алвы белело в ореоле таких же черных волос. Ричард стал смотреть в пол. Алва вновь подошел к нему, перед глазами мелькнули сапоги. — Кажется, эти вещи имели для вас некоторое значение. На колени Ричарду упали перстень и медальон. — Эр Рокэ?! — Их принесли Капуль-Гизайлю, зная барона как любителя древностей. А он был так любезен, что известил меня. После этого вас окончательно сочли покойным. Больше всего Ричард боялся, что Алва скажет еще что-нибудь насмешливое, но тот молчал. Ричард разглядывал реликвии Скал. Почему судьбе было угодно вернуть их именно сейчас? И как они оказались у Алвы, если он был так же изумлен их встречей, как и сам Ричард? По крайней мере, теперь их не снимут с мертвого тела. «Нет беды, при которой не поможет чашка хорошего шадди», — говаривал Фрэнки, а он знал жизнь лучше многих. Шадди был не настолько хорош, как дома, но здесь и сейчас он был прекрасен. Стало быть, эта встреча — не беда, а только то, что должно было произойти. Ну почему монсеньор не дал ему выпить яд давным-давно?! Тогда он был готов умереть, а сейчас так отчаянно хочет жить... Ричард поставил чашку, надел кольцо и повесил на шею медальон, спрятав его под рубаху. Прикосновение металла будто придало сил, чтоб выдержать все до конца. — Я готов, монсеньор. Палуба была освещена факелами. — Тапо, — Алва говорил громко и четко, — если этот человек убьет меня, вы отпустите его. Все слышали? — Соберано! — Стоять! — Алва усмехался, как в Варасте, Сагранне, Барсовых Вратах. — Кто сунется нам помешать, пристрелю на месте. Кэналлийцы стояли вокруг, блестя белками глаз. Зачем Алва сказал это, ясно ведь, кто станет победителем? Он постарался запомнить расстояние между факелом и головой Алвы и отступил назад, на свое место. Или лучше в грудь? Ричард совершенно не хотел стрелять в Алву, но он сам вызвал его на дуэль. И потом, если отказаться от поединка, его просто повесят. А если Рокэ захочет казнить его как герцога Окделла и повезет в Олларию, а потом суд, Занха, лица знакомых... нет! Он тщательно целился, окружающие молча ждали. Сверху раздался птичий крик — хриплый, больше похожий на карканье, чем на чаячий плач, — и рука Ричарда дрогнула. — Почти, — спокойно заметил Алва. Значит, пуля прошла мимо. Значит, сейчас все закончится. Ричард закрыл глаза и стал ожидать выстрела. Он ждал долго, а его все не было.