Чернее черного

— Каррьяра! Ричард не успел пересечь двор Алвасетского замка, как вдруг один из встречающих ткнул в него пальцем и яростно выкрикнул что-то, поминая соберано. Рука метнулась к эфесу, хотя шпаги там, конечно, давно не было. Кэналлиец казался смутно знакомым, хотя все они для Ричарда были на одно лицо. — Филиппо! — а этот голос определенно был знаком, хотя Ричард надеялся никогда больше его не слышать. Хуан оборвал первого и спустился по лестнице, пристально глядя на Ричарда. — Добро пожаловать, дор… Матиас. Соберано предупредил, что вы приедете. Простите Филиппо, что спутал вас с другим человеком, для нас все северяне на одно лицо. Хуан не был кэналлийцем, но темные глаза буравили Ричарда так же неприязненно. — Герцог?.. — В отъезде. Велел вас встретить и все достать, что для дела потребуете. Встреча, которой он втайне боялся, откладывалась. Ричард готовился к дуэли, хотя бы на словах, и вместе с облегчением почувствовал даже некоторое разочарование. — Анита вас проводит и ужин подаст, — Хуан, как ни в чем не бывало, кивнул девушке в белой косынке. — Отдохнете с дороги, а завтра место посмотрите. Девушка говорила на талиг с чудовищным акцентом, но понимала хорошо. Ричард объяснил, что ужинать не хочет, отказался от помощи при раздевании и умывании и, оставшись наконец один, выглянул из окна. Алвасете лепился к скале, как ласточкино гнездо. Со стороны дороги казалось, что он буквально врастает в нее — или вырастает, складываясь из прихотливых выступов камня. Из окна хорошо было видно дорогу по узкому каменному мосту над обрывом. Сейчас она была темна — замок был обращен к восходу — и пуста. Уехал ли Алва нарочно, чтобы не встречаться, пока не будет готова работа? И куда: в Талиг, на Марикьяру, куда-нибудь неподалеку. В дверь постучали, и Ричард насторожился, но это всего лишь принесли шадди: видимо, на него понятие «ужин» не распространялось. Он хотел спросить, где герцог, но этот слуга талиг не понимал совсем. Море под обрывом вздыхало — и похоже, и непохоже на Эпинэ, запах соли и водорослей примешивался к запаху шадди. Ричард с неохотой признал, что сварен он был не хуже, чем у Фрэнки, и при всей черноте не слишком горек. Голова прояснилась, и одновременно накатила усталость. Он лег и только теперь разглядел свою комнату: простую, если сравнивать с особняком в Олларии, и роскошную, если вспомнить домик, где он прожил последние несколько лет. Ричард глубоко вдохнул и выдохнул, слушая убаюкивающий шум волн, прыснул, вспомнив, что жилистый Хуан раздобрел, над широким поясом нависла складка — и незаметно для себя погрузился в сон. Алвасете состояла из «главного» замка и башни, вырубленной в скале еще выше. Хуан повел Ричарда с утра именно туда, высоко по лестнице между каменных уступов. Башню опоясывала узкая открытая галерея. Здесь никто не жил, а несколько внутренних помещений могли быть как пристанищем для дозорных, так и последним убежищем защитников: взять это укрепление можно было только измором — или порохом, если не бояться разрушения всего замка. — Смотрите, — Хуан указал на бухту. — Это самая высокая точка, отсюда можно увидеть сердце Кэналлоа. Берег здесь вдавался вглубь, образуя широкую бухту. Один край ее ограничивал заходящий далеко в море утес, второй был пологим, пестреющим цветущими садами. Море сияло лазурью и зеленью под солнцем, ветер врывался в грудь. — Соберано хочет, чтобы этот вид был у него в кабинете. Ричард вздрогнул, вернувшись в реальность. Картина перед ним была бы прекрасна, если бы не Хуан, даже в молчании которого чувствовался подвох. — Когда он возвращается? — Об этом знает только соберано. Идемте вниз, я покажу кабинет, — по смуглому от загара лицу ничего нельзя было прочесть. Хуан держался так, словно и не он когда-то запихнул Ричарда в карету. Ричард выбросил из головы лишние тревоги, полностью отдавшись делу. Он никогда не жалел времени на огранку самоцвета, но выплетать узор оправы ему нередко казалось утомительным. Сейчас можно было заниматься одними только камнями, и какими камнями! По списку, составленному для Хуана, доставили в два раза больше: на выбор-де. Прихоть или насмешка Алвы — кабинет располагался локтей на четыреста ниже, и вид из него был не менее прекрасен — но Ричард был счастлив больше, чем когда-либо. Никто не вмешивался в его работу, не торопил, даже когда он целый день просидел на утесе, раздумывая, чем передать изменчивый цвет моря. За этот день Ричард поплатился солнечными ожогами. Служанки охали и стрекотали по-своему над молодым дором, прикладывая смоченные в каком-то отваре тряпки, нос потом шелушился, но Ричард не обращал внимания, только чесал рассеянно пыльной рукой, когда замешивал раствор, скрепляющий камни. Если бы он оказался здесь осенью, гранатовые рощи можно было бы так и изобразить — гранатами. Но сейчас они были в цвету, и Ричард долго выбирал между турмалином и шпинелью. Розовый топаз тоже был бы хорош, но солнечные лучи непоправимо портили его цвет, превращая весеннюю сказку в унылую осень. Порой изобилие камней из удачи превращалось в проблему. Раньше он редко сочетал в одном изделии больше двух-трех и не догадывался, как могут «спорить» те же турмалины с гранатами. Кристаллы играли огнями на рассвете, когда солнце заполняло весь кабинет, бросали цветные блики на мрамор стола. Ричард сам себе завидовал, в который раз поражаясь богатству недр этой земли, и боялся думать, сколько такая работа стоила бы в Урготе или Талиге. Жемчуг он почти не использовал, но жемчуга здесь тоже было много, в том числе розового и редчайшего черного. Ричард уже «видел», как будут переливаться волны из голубых топазов и кварцев, переходя в халцедоновое небо, бледное, словно перед рассветом или в полдень, когда все выгорает от жары. На взгляд Ричарда, здесь и в разгар весны было жарко, а про лето и думать было страшно. «Сердце Кэналлоа», сказал Хуан. Ричард успел увидеть только малую часть полуострова и окрестности замка, и Кэналлоа казалась ему чужой, опасной — и завораживающей. По вечерам в утесах часто пели, Ричард не знал, кто это — прохожие или обитатели замка — но постепенно привык работать допоздна под пение, то веселое, то монотонное, и не хмуриться, когда напев казался знакомым. Кэналлоа пугала и очаровывала: жаром солнца, темными штормовыми волнами, огромными, как венки, созвездиями на ночном небе, и конечно, переливами своих камней. Ричард втайне мечтал увидеть, как работают местные ювелиры, но обратиться с этим к Хуану не решался, да и не был уверен, что чужака допустят к секретам мастерства. Он был вполне доволен, разглядывая вазы старинной резьбы в галереях, каменные подсвечники и, конечно, мозаики. В абвениатские времена мозаики выкладывали прямо по стене или полу из разных по размеру и достоинству камней. В поздней Гальтаре популярны были мозаичные картины из плиток и кубиков одного размера, чаще из смальты, чем из камня, собирались они на основу из холстины и рыбий клей. Готовая мозаика поражала тонкостью работы, но Ричарду казалось, что жизни в них меньше. В Алвасете, видимо, любили мозаики на абвениатский лад. Уже готов был угол с тем самым мысом, загибающимся подковой, и кусочек неба над ним. Ричард почти забыл и недавнюю тоску по Талигу, и страх перед встречей с Алвой — почти, но не совсем. Он не раз поднимался на башню в одиночку, подмечая малейшие детали пейзажа, но в пустые помещения больше не заходил, не желая встречаться взглядом с очередным мозаичным портретом. Изображение было выщерблено больше чем наполовину, от пестрого морисского одеяния уцелел только кусок, но лицо было нетронуто. Смальта в глазах была такого глубокого синего цвета, что поначалу он принял ее за сапфиры. Сейчас такого тона стекла не умел добиваться никто, и тем более поразительно было, что оно не выцвело за столетия. Этот неведомый Ричарду Алва больше походил на давнего ночного гостя, чем на Рокэ. Древний мастер знал, как сделать так, чтобы портрет глядел на зрителя — с какой стороны ни посмотри, ощущение наблюдения не пропадало. Втайне Ричард начал надеяться завершить работу до возвращения Алвы, но в очередной раз все вышло не так, как он предполагал. Ричард отправлялся в кабинет в рубашке — к обеду утренняя жара превращалась в пекло — засучивал рукава и надевал рабочий фартук. В увлечении он переставал замечать ржание коней, которых выводили на проездку, громкие разговоры слуг — здесь все говорили громко и быстро. Поэтому Алва застал его врасплох, в пылу работы. — Вижу, вы вполне освоились, — Алва, как ни в чем ни бывало, бесцеремонно отстранил его от стены, а сам подошел ближе, разглядывая готовую часть. — Спальня, стол — вас приняли как следует? — Да, монсеньор. — Отлично, — Алва кивнул, и непонятно было, относится это к работе или к ответу Дика. Он вышел, а Ричард присел прямо на край стола с маленькими тисками, наколотыми тессерами, миской с рыбьим клеем и прочими нужными вещами. Он растерянно поглядел на кусок мориона, который так и держал в руках, пытаясь вспомнить, что хотел с ним сделать. Добавить к картине в этот день ему удалось немного. Ричард предпочел бы оставаться голодным на ночь, чем ужинать со слугами. К счастью, если он запаздывал с работой, поднос ему доставляли в спальню, но сегодня лакей передал, что соберано желает видеть его за столом. Вышло и лучше, и хуже, чем он ожидал — за ужином было еще несколько местных дворян. Втайне Ричард удивился, что Алва не привез с собой хоть кого-нибудь из Талига. Сложность была в том, что все, кроме самого Ворона, безбожно коверкали талиг, а говорить на кэналлийском, видимо, из уважения к гостю соберано, не желали. Будто мало было местных расфуфыренных рэев — настроение Ричарду портил торчащий у дверей Хуан. — Вы ездили в гранатовую рощу? — Алва привлек внимание к Дику неожиданным вопросом. — Нет. — Напрасно. Расстояние и лучи, отраженные морем, искажают вид и цвет. Поезжайте завтра же. Выдавить из себя лакейское «как будет угодно монсеньору» он не смог бы ни за что на свете, и просто склонил голову, надеясь, что это будет выглядеть достаточно почтительно. После обеда, когда подали шадди, Ричард собирался незаметно ускользнуть к себе, но случайно встретившись глазами с Хуаном, передумал. Быстрого обмена фразами он не понял, но следом внесли гитару. Алва не мог знать об этом, но кантина была одной из тех, что звучали в «Шаддийной кантате». Ричард машинально отхлебнул свой шадди и забыл сделать глоток ледяной воды — так пили здесь. Мэтью и Фрэнки… Как бы хотелось оказаться сейчас с ними, а не в этой прекрасной и чужой земле. — Дор Матиас… Ричард меньше всего хотел знать, что за Матиаса ищут в его комнате, и зачем будить его самого. — Дор Матиас, соберано уже в конюшне. — Что? — Он сказал, вы с ним сегодня едете в гранатовую рощу. Ричард оторвал голову от подушки. Солнце едва встало. Гитара вчера звучала еще долго после того, как он сбежал к себе. Возвращаться к работе Ричард опасался, вдруг Алве понадобится кабинет. Стоило выяснить этот вопрос немедля. — Монсеньор, мозаика будет готова еще нескоро, если вам понадобится кабинет… — Если он мне понадобится, я вам скажу. Смотрите справа, видите, белое строение? — Да. — Оно обязательно должно быть на картине. Ричард давно посетил бы рощу, если бы решился попросить коня — для пешей прогулки было далековато. Даже присутствие Алвы не могло испортить впечатления от красоты гранатовых деревьев в полном цвету. — А это строение — что там? Беседка? — Не только. Сейчас увидите. Беседка стояла впереди, а за ней еще было нечто вроде полуразрушенного храма. Алва спешился у стен. — Вам стоит это увидеть. Идите, все, что могло обвалиться, здесь уже обвалилось. Ричард не боялся руин, но не нашел, что ответить, и шагнул между колонн, когда-то подпиравших навес над крыльцом. Мрамор оставшихся стен тут и там пожелтел, но роспись кое-где все еще уцелела. Ричард никогда не видел, чтобы так украшали камень: по штукатурке писали фресками, по мрамору резали — но по стенам неслись легконогие существа, неведомо как противостоящие дождям и времени. В нижнем ярусе росписи громоздились гранаты, цветы, лозы. — Что здесь было? — Абвениатский храм. В Надоре их не сохранилось? — Нет, — Алва говорил так, будто Надор все еще стоял, Ричард нахмурился, но тут они вышли сквозь остатки крытой галереи к центру. Должно быть, здесь было святилище. В центре круглой комнаты возвышалась большая мраморная чаша. Весь пол на расстоянии не меньше десяти локтей от нее был покрыт мозаикой. Ричард успел увидеть в Кэналлоа много удивительных местных работ, но эта отличалась и от них. По кругу неслись созвездия. Совершенно случайно Ричард вышел именно туда, где выставлял клыки Вепрь. За ним неслась Гончая, дальше сверкал обод Рога. Он присел и коснулся рукой удивительной картины. Древние мастера не знали правил, запрещавших сочетать в одной работе камни и смальту; пренебрегли они и пропорциями, но оттого вепрь казался еще более живым, готовым вот-вот броситься. Цвета были чистыми и яркими, почти без оттенков и полутонов. Ричард обошел весь Кайедонов круг. В нескольких местах он заметил щербинки, но для такой древней работы их было на удивление мало. Мозаика была гладка и тепла от солнца. Пол зала наклонялся к центру, и чаша стояла, как в зеркале, в озерце дождевой воды. Оно слегка искажало рисунок. Ричард наконец вспомнил о присутствии Алвы и оглянулся, но тот исчез так беззвучно, словно был духом развалин. Поколебавшись еще пару мгновений, он быстро разулся и ступил в теплую воду с легким страхом: почему-то вспомнился фонтан в Доре. От его ног разбежались мелкие волны, рябь поколебала изображение и успокоилась. Он осторожно и медленно обходил круг. Животные были выполнены с удивительным мастерством, но человеческие фигуры, он был уверен, провожали его взглядом, он даже видел, как шевелятся губы — или снова набегала рябь — будто что-то хотели сказать. Он наклонился, тронул рукой мозаичную руку, она была теплой, страх исчез… — С вам все в порядке? — голос Алвы разрушил наваждение. Смутившись, что его застали босым, Ричард быстро выбрался туда, где пол был простым черепичным. На обратной дороге Ричард не смотрел ни на шелестящий прилив, ни на поднимающийся впереди замок. Он ясно сознавал, как далеко будет его мозаике до этой бессмертной красоты. С чего он вообще взял, что способен на такую работу? Умение огранить и оправить камень или даже изготовить из него изящную безделушку — малая, малая часть того, что надо знать. Кроме того, надо обладать такой же душой и талантом, как те древние мастера… Признать себя неспособным перед Алвой претило до глубины души, но лучше вынести его презрение и насмешки теперь. Даже если он заметит, что Ричард так ничему и не научился, — лучше услышать это сейчас, а не перед завершенной работой. — Монсеньор, я вряд ли смогу выполнить ваш заказ так же хорошо. — Конечно, не сможете, — Алва не обернулся, когда он поравнялся. — Еще никто ни в Золотых Землях не смог повторить то, что делали при Абвениях. — Но меч Раканов был хуже наших! — Меч сделали немного позже. Примерно на десять Кругов. — Монсеньор, но если вам не понравится мозаика? — Если мне не понравится, я прикажу все сколоть и закажу изображение кому-нибудь из местных мастеров. Свою оплату вы получите в любом случае. Как всегда, ответить на оскорбительное замечание было нечем, а не ответить — нельзя. Жаль, что он не Мэтью, тот нашел бы острое словцо. — И какова будет оплата? — точно, именно так бывший контрабандист и спросил бы. Алва обернулся, смерил его взглядом и усмехнулся. — Вы возьмете из замка все, что пожелаете и сможете унести. На следующее утро Ричард долго стоял перед мозаикой, разглядывая мыс и небо над ним: все казалось грубым, блеклым, несовершенным. Какой смысл браться за работу, зная, что ее уничтожат? Если заказчику не понравится украшение, его просто не заберут, но не отправят в переплавку. Ричард даже не сможет выкупить свою мозаику и забрать с собой — даже если бы у него было столько золота, кусок стены не вырежешь. Он перебрал приготовленные для моря камни: голубые топазы и кварц — для просвеченных солнцем волн, морисская бирюза и аквамарин — для глубин, жемчуг — для «барашков». Вчера оттенок камня был немного иным, должно быть, скоро сменится погода — Ричард выглянул в окно, но пока на небе не было ни облачка. Он взглянул вправо, на розовое облако гранатовой рощи с белой капелькой-беседкой, вздохнул и отвернулся. Приложил к стене камешек, повернул, ловя гранями солнечный свет, взял другой… Не зря сьентифики считали голубой аквамарин талисманом смелости. Ричард сам не заметил, как полностью углубился в подбор подходящих «соседей», осторожно и точно заполняя подготовленный кусок стены узором. Древние не всегда соблюдали правила, и это не портило их работу, наоборот, делало живее. А что, если поступить так же? Собрать контур без клея, на столе, и посмотреть, как выйдет? Взять для замка камни светлее, чтобы он не «перевешивал» своей громадой нежные тона розового и голубого в другой половине? Ричард спохватился только, когда в сумерках стало трудно отличать оттенки, с удивлением обнаружил на столике у двери давно остывший обед. Можно было спуститься вниз или позвонить в колокольчик, но он умирал от голода и был вполне доволен холодным мясом, апельсинами, сыром и вином. Темнело быстро. Когда Ричард доел, он уже не смог бы без свечи отличить сапфир от рубина. Внизу глухо шумело море, луны не было: прогноз аквамаринов сбывался, шел шторм. Сперва он решил, что ему показалось. Плеск волн мешал слушать. Не в силах бороться с любопытством, он тихо вышел из кабинета и прокрался в галерею, осторожно нащупывая дорогу в темноте… Наверху, на башне, негромко звучала гитара. Конечно, не только Алва здесь владел морисским инструментом, в первые дни Ричард вздрагивал, заслышав, как во дворе замка конюх ублажал кантинами поденщиц. Но так играть мог только один человек. Он превзошел себя в осторожности, пока крался по открытой узкой скальной лесенке, так же тихо и ловко, как когда-то в Сагранне. Алва сидел на подоконнике башенного окна, свесив ноги наружу, в обнимку с гитарой. Сорвавшись вниз с такой высоты, даже если не считать скалистого берега, выжил бы только настоящий ворон, а отнюдь не человек. Достаточно пары шагов, одного движения, и… Безумно давно, в Сагранне, на берегу Барсова Ока он, Ричард Окделл, уже представлял себе такое. Упади Алва тогда — на берегу Биры до сих пор жили бы люди, и жил бы Адгемар, и никто бы не отпустил Робера Эпинэ, а он сам, наверное, погиб бы в Октавианскую ночь. Все пошло бы не так, но Ричард не мог поднять руку на своего эра. Не так. Он застыл на месте, боясь испугать резким звуком: тогда не понадобится и толчка. После кантины, которую Ричард про себя так и называл «Шаддийной», была еще более знакомая «Расскажи мне о море, моряк». Здесь она звучала еще более странно, чем среди камней. Потом Рокэ начал подбирать что-то незнакомое и почти сразу прижал струны ладонью. — Не стойте на пороге — загораживаете луну. Луны не было, только кое-где в тучах сияли одинокие звезды. — Хуан показывал вам библиотеку? — Нет, монсеньор. — Я скажу ему завтра утром. Там есть несколько иллюстрированных описаний храмов вроде того, чьи развалины вас так пленили, правда, на гальтарском. — Я читаю по-гальтарски, — в темноте он не мог видеть, усмехнулся ли Алва. — Тем лучше. Алва, должно быть, не только знал кошачье слово, но и обладал кошачьим зрением — он спрыгнул с окна и подошел, остановившись, судя по шагам, в паре локтей. — Ричард, что вы намерены делать, когда закончите работу? — Вернусь в Ардору, — он удивился про себя. — Меня там ждут. — Ах да, ваши… вассалы. Или какая-нибудь дочка булочника? — Эр Рокэ! — Вы можете остаться в Кэналлоа, если пожелаете. Здесь ценят хороших ювелиров. — Вы шутите? — Вы выбрали крайне неудачный род занятий для того, чтобы хранить инкогнито, или вам стоило довольствоваться деревенскими ярмарками. Скорее поздно, чем рано, но кто-нибудь догадается, что настоящий Матиас Урготский не способен отличить необработанный алмаз от булыжника. Кэналлоа — последнее место, где будут искать Ричарда Окделла. — Мне не нужно милосердие, — Ричард вспыхнул, забыв про все смирение, приобретенное с таким трудом за все эти годы. — Вы что-то путаете, юноша. В милосердии меня еще никто не упрекал, — он мог поручиться, что глаза Алвы сверкали. — Вы слишком внезапно появляетесь там, где вас быть не должно. Желаете — возвращайтесь в Ургот. В Талиге слишком много хлопот и без вас, вряд ли кто-нибудь постарается, чтобы в вашем шадди оказался яд. Пока он собирался с мыслями Алва легко, словно в ясный день, сбежал вниз по лестнице. Ричард спускался намного медленнее. — Соберано велел показать вам библиотеку, — хмурый по обыкновению Хуан ждал Ричарда в кабинете. В другом случае он предпочел бы потратить драгоценный утренний свет на работу, но любопытство было слишком сильно. — Откуда это здесь?! — проходя через парадный зал, он встал столбом. Если глаза его не обманывали, на стене над черно-синим креслом висел очень старый, широкий и короткий меч. — Соберано привез, — Хуан поторопил, а Ричард жаждал рассмотреть поближе, прикоснуться и удостовериться, что это меч Раканов. Даже библиотека потеряла часть ценности в его глазах, но с Хуана станется потащить за плечо, если он застрянет здесь. — Вот. Это была не просто библиотека, а огромное помещение, перегороженное шкафами, колоннами, балконами, к которым вели лестницы — настоящий книжный лабиринт. Искать здесь определенную книгу можно было целую жизнь. Хуану приказано показать библиотеку — он показал, а теперь будет насмешливо смотреть, как герцог Окделл бродит между шкафами?! — А где гальтарские книги? — все же спросил он. — Наверху, — Алва остановился на верхней ступеньке одной из лесенок. — Поднимайтесь, юноша. — Могу я взять книги в комнату, монсеньор? Пока светло, я лучше займусь работой. Свечи меняют цвет камней, — зачем-то добавил он. — Можете. Ричард надеялся, что Алва останется, но тот вышел вместе с ним. В большом зале он слегка замедлил шаг. Алва усмехнулся и остановился. — Старая железка стала старше еще на несколько лет, только и всего. — Дело не в этом, — Ричард упрямо нахмурился. — Монсеньор, кому вы заказывали привести его в порядок в Олларии? — Почему вас это интересует? — Среди камней, которые доставили для мозаики, есть несколько самоцветов лучше. Я мог бы их заменить. — Можете развлекаться, как угодно. Насмешка не тронула. Ричард бережно снял меч со стены. Вряд ли кто-то в замке решился бы обокрасть гостя соберано, но, уходя, он прикрыл меч полотном. Ричард по уши погрузился в работу, как было до приезда Алвы. День он отдавал камням, вечер, точнее, ночь, когда не обойтись было без свечей — книгам. Работа была тяжелой, тяжелее, чем все, что приходилось делать раньше, тем более, что дни становились все жарче. После обеда весь замок от мала до велика укладывался отдыхать. Ричард поначалу пытался противостоять местному обычаю, но зубило выскальзывало из мокрых от пота пальцев, надоедливая пыль так и лезла в нос, прилипая к влажному лицу. Напоминая себе Жанно-мокрого, он сдавался и шел умываться и отдыхать. Обиднее всего было, что Рокэ жары будто не замечал, одевался в неизменное черное и лишь завязывал рубаху под грудью, как в Варасте. Шло лето, местные отмечали какие-то свои праздники, то венсии, то альегры, то еще что-то. Ричард смотрел сверху на заполненный хохочущими танцорами двор, но спускаться не решался: внизу оглушала круговерть цветастых юбок, бус, кушаков, сверкающих улыбок. Местные праздники не оставляли различий между господами и слугами так же, как в Алате, последняя кухарка висла на шее у Хуана, а то и у Алвы. Когда темнело, веселье продолжалось, вспыхивали факелы, и в их свете Ричард следил за гибкой фигурой герцога, по-кошачьи огибающего толпу К обеду в столовую, слава Создателю, не требовали, разговоров тоже больше не удостаивали, и Ричард благополучно пропустил бы приготовления к приему гостей, если бы Алва не сообщил об этом сам. — На Летний Излом соберется половина Кэналлоа. — Я должен уехать на время? — Не стоит. Половина из них не бывала в Талиге, и никто не встречался с Окделлами. — А Салина? — Диего занят, вместо него приедет Хулио Салина. Можете спокойно продолжать. Перед выходом Алва окинул взглядом готовую часть работы — уже три четверти — и у Дика екнуло сердце, но тот не сказал ничего. В этот вечер, удостоверившись, что герцог занят, он поднялся на башню, приготовив отговорку про вид на закате, но вместо того, чтобы выглянуть в проем, свернул в комнату с мозаичным портретом и долго смотрел в синие, удивительно живые глаза. Под ногами послышался шорох, Ричард обернулся в страхе — если его кто-нибудь застанет, особенно Рокэ, лучше сразу броситься в море, — но это всего лишь ласточка выпорхнула из песчаной норки и унеслась вверх. В первый вечер он повертелся среди гостей, одинаково удивляясь свободе обращения, принятой между мужчинами, и количеством драгоценностей на женщинах, особенно тех, что были одеты по-морисски. Впрочем, ни одного безвкусного или неподходящего украшения он не заметил, а некоторые вечером даже зарисовал, чтобы потом, дома, попытаться повторить. Дома… Ургот был его домом только потому, что там жили Мэтью и Фрэнки. Ричард не питал любви к этой стране, как, впрочем, и к Фельпу, Йерне, Кагете или Гаунау. Кэналлоа тоже была чужой, но если Рокэ предлагал серьезно… Ричард примерил на себя возможность остаться здесь навсегда. Фрэнки не раз говорил, что на старости лет неплохо бы погреть кости на солнышке. И шадди здесь хорош и дешев, а Мэтью любит приключения, он легко найдет общий язык с местными. Может быть, даже будет ходить в море, пряча фонарь под плащом, и ловить контрабандистов — Ричард хихикнул. Поселиться в каком-нибудь небольшом, выбеленном солнцем городке, покупать вино у смешливых черноволосых девушек, работать с лучшими в мире камнями… Он нахмурился. Оставшись здесь, он вынужден будет вступить в местную гильдию, если таковая имеется в Кэналлоа; платить налог гильдии и соберано, то есть Алве; преподносить ему подарки по случаю семейных торжеств — последнее почему-то особенно раздосадовало. Ровное обращение, установившееся между ними, ясно давало понять, что Рокэ согласен видеть в нем только ювелира, мастера, которому платят за то, в чем он хорош. Стоя перед портретом, куда он тайком повадился наведываться, Ричард думал, что предпочел бы прежний тон. — … Сам доложу соберано о себе! Он едва успел узнать голос, как его обладатель распахнул двери в кабинет. — Ри… Ричард?! Алва все-таки ошибся — или не знал, что Хулио Салина явится не один, а с племянником. Альберто Салина, повзрослевший, но все такой же, смотрел на него, как на выходца. — Пусть четыре ветра… — Тише, — разрываясь между страхом, радостью и смехом, он захлопнул двери. — Я жив, но это не… Берто, тише, пойдем, я тебе все объясню. Проговорили они до позднего вечера. Один раз Берто хватились, но он рявкнул в коридор что-то по-кэналлийски, и больше их не беспокоили. Свой отъезд из Олларии Ричард в рассказе обошел, но о событиях в Надоре и после рассказал честно, даже о встрече с Алвой на борту. — Квальдэто цера, — Берто хмурился, а может быть, это были вечерние тени, уже сгустившиеся в углах комнаты. — Дик, если бы я встретил тебя во время Излома, скажу честно, вызвал бы на дуэль. — А теперь? — Не смею опережать соберано. — Он выстрелил в воздух, я же говорил, — тихо сказал Ричард. — Это если рассуждать по-талигойски. Ты же знаешь, раньше у поединков были другие правила. Ричард знал, что раньше, до изобретения пистолетов, дуэль должна была окончиться хотя бы царапиной. Удар в воздух был немыслим. Когда пошло в ход огнестрельное оружие, выстрел в сторону приравняли к промаху, но блюстители старых обычаев считали такое недействительным. В Кэналлоа и на Марикьяре, кажется, это правило соблюдалось до сих пор. — Я не знаю, чего хочет от тебя соберано. Раньше, до Излома, он бы так не поступил, или я его не знал. — Я тоже, — от долгого разговора пересохло горло. Вода в кувшине закончилась, но в настенном шкафчике оказалась бутылка вина. Она стояла здесь с самого его приезда, но Ричарду еще никогда так не хотелось выпить, как сейчас. Берто отвел бокал, когда он хотел чокнуться с ним. — Я не стану пить с тобой, Ричард. Он посмотрел на свой бокал и будто впервые за долгое время увидел свои пальцы. Руки дворянина не обязательно могли быть белыми, над неженками вроде Валме посмеивались, но его руки не могли принадлежать ни фехтовальщику, ни всаднику — только мастеровому. Ричарда обжег мучительный стыд. — Это не из-за заказа соберано, — Берто тоже смотрел в сторону и говорил глухо. — Здесь не Талиг, здесь чтят ювелиров и оружейников. Но у нас не прощают предательство. Никогда. Я рад, что ты жив, но я тебе не завидую. — Тогда выпьем за прошлое, — Ричард с великим усилием справился с собой. — И за Старую галерею. Бокалы они опустошили молча, как на похоронах. Ричард сидел на окне на верхней площадке башни и смотрел в черноту. Тонкий еще серп молодого месяца давал мало света, только для того, чтобы ночь не была совсем уж непроглядной. Череда праздников наконец закончилась, гости разъехались. Ричард избегал людей, как мог, и с Берто они больше не виделись. После их разговора все валилось из рук, работа шла медленно, через силу, редчайшие иллюстрации в пергаментных свитках казались блеклыми. Не один вечер он провел в своей комнате в одиночестве, бесконечно вспоминая то Лаик, то Ракану, то ночь в Надоре, оборванную выстрелом Карваля. Он ведь так и не видел провал — была ночь, а потом он валялся в беспамятстве, — и теперь впервые за все годы мучительно хотелось вернуться туда, увидеть то, что осталось от его земли. Служит ли кто-то заупокойные мессы по матушке? Айрис не любила долгие службы, но матушка была бы недовольна забвением ее памяти. Дейдри и Эдит, наверное, все равно, они часто простужались в холодной церкви. Ричард не мог молиться за них, слова падали, как камни, не принося ни утешения, ни облегчения. Остались ли у Фрэнки знакомые, которые могут тайно переправить человека в Надор? «Мертвым… кхм, спать, живым — жить, — наверняка скажет Мэтью. — Зачем зря сердце надрывать? А вдруг узнает кто, что герцог Окделл живой?» Герцог… Повелитель развалин и дряхлых елок! Пусть основная часть Надора, считая земли вассалов, цела и невредима — главного для Ричарда там больше нет. Повелительство было его главным утешением во всех жизненных невзгодах целых двадцать лет. Потом он еще несколько лет пытался забыть о нем, и получилось так хорошо, что даже Алва, кажется, согласился с этим. Портрет в темноте, когда он поднимался, было не разглядеть, но Ричард знал, где он. Он не слишком удивился бы сейчас явлению призрака. — Вас сразила поэтическая страсть к луне, юноша? — сильная рука поймала его за плечо, не дав упасть вниз от неожиданности. — Вы уже битый час вздыхаете тут на всю округу. Это был, конечно, не призрак, а сам Рокэ Алва, но бледный свет, еле рассеивающий мглу, выбелил лоб и скулы, затемнил глаза, и герцог походил на призрак, являвшийся Ричарду в Олларии. Лучше бы это снова был сон, где можно было говорить все, что в голову придет. — Эр Рокэ, что сейчас происходит… в Талиге? — Ничего, — в ленивой усмешке блеснули зубы. — Дворяне торопятся поделить наследство, доставшееся после Излома, крестьяне — нарожать себе подобных. Вы пожелали посетить родные места? Не советую. — Почему? — Вы научились кое-чему, но не хитрости, и выдадите себя если не на границе, то в Надоре. Впрочем, можете попытаться притвориться выходцем. Какой-нибудь наследник Дидериха слепит из этого длинную балладу о герцоге, не нашедшем покоя. — Эр Рокэ! — К счастью, больше не эр. Воля ваша, Ричард, закончите работу — отправляйтесь куда угодно. Алва негромко засмеялся, Ричарда передернуло. — Тут не над чем смеяться, монсеньор. — Хорошо смеется тот, кто смеется последним. Я когда-то уже говорил вам, что вы слишком серьезны, поэтому вам никогда не будет везти в игре. Поезжайте хоть в Надор, хоть обратно в Ургот. Дворянство, увы, равным вас никогда не признает, но какой-нибудь ювелир охотно выдаст за вас свою дочку. — Никогда. — Тогда что же? Небо за спиной Алвы прочертила яркая падающая звезда, Ричард невольно ахнул. Рокэ тоже обернулся, как раз, чтобы увидеть следующую. — Всадник пускает стрелы, — равнодушно заметил он. — В середине Летних Волн всегда так. Загадывайте, юноша, вдруг что-то да сбудется. Работа не шла, и Ричард занялся огранкой камней про запас. После ночного разговора в башне он который день ходил, как потерянный и, стоило закрыть глаза, видел замок. Но не тот, что вставал над морем, — тот, который вырастал из хмурых скал, с развалиной сторожки, со ржавыми, гнутыми флюгерами… Наваждение было так сильно, что становилось сродни безумию, требовало увидеть все своими глазами. Он бросался к стене, спеша закончить мозаику, торопливо работал час-два, а потом, остывая, видел оплошности, неудачные места, грубые линии… Разум вступал в свои права. Алва прав, его поймают, да и что ему делать в Надоре, бродить вдоль обрыва? Он должен был доказать Алве, что способен сотворить достойное внимания, сколько бы на это ни ушло времени и сил. Порой Ричард готов был заплакать от отчаяния, разрываясь между противоборствующими страстями. В Кэналлоа уважают того, кому подвластны камни, так сказал Берто. Впервые в жизни Ричард хотел, чтобы Алва оказался больше южанином, чем талигойцем. Теперь он сам спускался к обеду и, если вечером наверху пела гитара, тихо прокрадывался к башне, прятался у наружной стены и слушал гортанные, непонятные напевы. В такие моменты Ричард готов был согласиться с предложением Рокэ поселиться в Кэналлоа навсегда. Исправить прошлое нельзя, но если он останется здесь… Тогда он станет для Алвы одним из тех, кто работает на него, будет есть хлеб из его рук, будет вынужден принести присягу на чужом языке — и, произнося ее, не сможет не вспомнить Фабианов день. В Надор или в Ургот, он должен будет уехать, иначе потеряет себя, как когда-то его предостерегали. Если за спиной стоял Алва, работать было вдвойне тяжело, бросало в жар, руки становились неуклюжими, но попросить оставить его в одиночестве Ричард отчего-то не решался. Поэтому в присутствии герцога он чаще занимался огранкой, подгонкой и полировкой камней, желательно тех, что попроще, чтобы не испортить и их. — Вам шадди или вина, Ричард? — В первые дни в замке мне казалось, что в Кэналлоа не пьют других напитков, кроме этих. — Мориски говорят, что мужчина должен купаться в шадди, вине и крови, — Алва усмехнулся. — Излом прошел, с кровью нынче трудно. Если желаете, вам будут подавать апельсиновый сок. Или молоко. Ричард не ответил: большой кристалл черного хрусталя требовал внимания. В Талиге черный хрусталь запекали в хлебе, чтобы вместе со своим хмурым цветом он потерял дурную силу, превратился в золотистый, прозрачный, ясный. Этот камень считался приносящим несчастье, камнем демонов, но ему всегда хотелось попробовать сохранить его природный цвет. Может быть, где-нибудь в углу мозаики он или его осколок пригодится, как скала или тень от замка… Стоило отвлечься, и лезвие скользнуло мимо, оставив царапину и на камне, и на пальце. — Ричард, бросьте его, возьмите другой, — Алва все-таки услышал его вдох сквозь зубы. — Так нельзя. Они слишком дороги. — Вы правы, юноша. Возвращайтесь в Ургот, вы уже на пути к тому, чтобы стать преуспевающим торговцем. — Вы не понимаете. — Изумительный ответ, жаль, что не новый, — Алва вышел. Ричард не хотел объяснять, что имел ввиду на самом деле. Когда-то ему казалось, что Ворон знает и понимает все и едва ли не читает мысли. Увы, к камням Алва был глух, не зная, как они могут играть и гаснуть в зависимости от того, как с ними обращаться. Он погладил теплый, нагревшийся от резца камень. «Это я виноват, не ты». Маленькие тиски и часть инструментов Ричард забрал в свою комнату. Она была достаточно далеко от других спален, шум ночной работы не должен был никому помешать. Дни он обязан был посвящать работе — и он трудился с утра до вечера, торопясь закончить мозаику, — но ночь принадлежала ему. Подниматься с рассветом стало трудно, он пил вдвое больше шадди, находясь почти все время в лихорадочном возбуждении. Картина была у него в голове, руки работали сами по себе, а мыслью он то уносился в комнату, к неоконченной задумке, то пытался решить, что делать после. — Вы выбрали вознаграждение, юноша? — Работа еще не окончена. Оставалось совсем немного, на два-три дня. Алва сидел на окне кабинета, глядя, как Ричард собирает инструменты. Солнце уже закатилось с другой стороны замка, и с моря шла глубокая ночная синева, в которой кое-где мелкими бриллиантами посверкивали первые звезды. — А потом? Талиг или Ургот? — Вы же сами отговаривали меня от Талига. — Вы все еще туда хотите? — Я понял, что не должен этого делать. — Верно. Вы вообще никому ничего не будете должны, когда закончите, только проку от этого вам не будет никакого. Поезжайте в свой Надор, если не можете без этого. Хотите? — Эр Рокэ! — Хотели бы вы вернуться, Ричард Окделл? Как герцог Окделл? — Эр Рокэ, вы пьяны. — Нисколько. Ненавижу письма вроде «все, что сделал податель сего, содеяно на благо Талига». Ни одна таможенная крыса не придерется к вам, если у вас будет такая бумага. Ричарду стало не по себе. Рокэ все-таки был пьян или безумен, и безумием было то, что он предлагал, — но это была свобода. Это было прощение, больше никто не укорит его предательством, не отшатнется при встрече… — Но зачем это вам?! — Вы не представляете, юноша, как забавно смотреть, когда вы на что-нибудь решаетесь. Стойте! Так просто вы не уйдете. Алва взял со стола перо и быстро набросал несколько строк. — Или так, юноша. Слава Повелителю Кошек, я еще не забыл руку Квентина Дорака. Подпись покойного кардинала оправдает все, что вы сотворили в Олларии и Ракане. Хотите? — Это награда за…? — Ричард, лишившись дара речи, указал на трудно различимую в темноте мозаику. Алва не изменился, у него по-прежнему не было ничего святого! — Нет, юноша. У нас с вами есть что проигрывать… и находить, если желаете, кроме золота и булыжников. Берите же, Леворукий бы вас побрал! Он медленно покачал головой. Алва засмеялся и разорвал письмо на мелкие клочки — они полетели в море, почти невидимые во мраке. — Ну, Ричард? Кем вы хотите стать заново? Владетельным герцогом? Чиновником? Военным? Ювелиры делают награды, но получают их не они. Алва вдруг взъерошил его волосы, как на Дарамском поле. В полном смятении, Ричард пытался понять, кто из них двоих сошел с ума. — Кем вы хотите стать? — повторил Рокэ. Ричарду казалось, что все вокруг затаилось в ожидании ответа, даже море и звезды. — Я уже стал, монсеньор. Последний день работы над мозаикой был тихим. Еще не настал вечер, когда он протер каменную картину тряпочкой, придирчиво отряхнул крошку засохшего раствора, пощупал, хорошо ли высохла краска в швах, отошел к самому окну и посмотрел издали. Не было необходимости вырезать и увозить кусок стены: он запомнил ее умом, глазами, ощупью до самого последнего камешка. Плохо или хорошо она получилась — подобного он еще не делал и, может быть, никогда больше не сделает. Все было готово: и заказ, и подарок для Алвы, над которым он трудился в последние ночи. Никто его не беспокоил: Рокэ уехал рано утром после ночного разговора. Все так же перекликались во дворе слуги и пели по вечерам девушки, но Ричарду казалось, что на замок опустилась глубокая тишина, такая же, как у него на душе. Он позвонил в колокольчик и попросил позвать Хуана. — Заказ монсеньора готов. Он надеялся увидеть хоть малейшую тень одобрения, но Хуан просто кивнул. — Я могу уехать, — это было и вопросом, и утверждением. — Соберано приказал выдать награду, когда закончите. Сказал, сами назовете, что. Ричард долго выбирал, что попросить. Он мог насыпать полную седельную сумку золота, ошеломив Мэтью и Фрэнки; мог набить ее всеми камнями, оставшимися от работы, и это стоило бы намного больше. Мог забрать меч Раканов, в котором заменил-таки камни; любой кубок, вазу или кинжал редчайшей и бесценной гальтарской работы… И только сейчас он понял, что хочет взять на самом деле. — Книгу. Она в моей комнате, я еще не успел вернуть ее в библиотеку. Эту книгу он успел перечитать вдоль и поперек не один раз, не ради наставлений ювелирам, и не ради изображений драгоценностей, уже исчезнувших в войнах и катастрофах былых Кругов. Многое в ней теперь не считалось верным, например, строки о том, что алмаз раскалывают при помощи козлиной крови, или что змея плачет, глядя на изумруд. Ричарда подкупали волшебные истории о тайной жизни самоцветов, их мистических сочетаниях между собой, легенды о камнях, которых никто еще не видел, вроде философского или камня вечной жизни. Хуан внимательно смотрел, как он оборачивает книгу суровым полотном и убирает в сумку. — А это для монсеньора, — Ричард указал на сверток на столе. Как он и думал, Хуан тут же развернул, проверяя, нет ли тайной угрозы. На столе оказалась небольшая статуэтка: черный мориск с взметнувшейся гривой, вставший на дыбы. Хуан невольно прицокнул языком. — Счастливого пути, герцог Окделл. — Рей Суавес, а почему вы живете здесь, а не сопровождаете соберано? — за минуту до того Ричард совсем не собирался о чем-либо его спрашивать. — Он так приказал. — Давно? — Перед вашим приездом. — Прощайте. К вечеру ехать было легко и нежарко. У гранатовой рощи, где одновременно поспевали плоды и распускались цветы, Ричард обернулся назад, оглянувшись на замок, с одной стороны подсвеченный лучами заходящего солнца, с другой — темный и сумрачный; а потом снова поехал по прибрежной дороге. Море провожало его ласковым шепотом.