Поле тысячелистника

      Княжна Гринёва, девица двадцати одного года, сидела, окутанная морем белых цветов и читала вслух книгу. У ее ног примостилась пара детей: Анна Александровна, девочка пяти лет, положив голову на руки, с обожанием взирала на читательницу, дивясь ее красоте и мечтая вырасти хоть в половину такой же очаровательной. Петр Николаевич, мальчик трех лет, не слушал тетушку, поглощенный сценой, разворачивающейся по правую руку от него: колонна муравьев тащила кажущийся громадным в сравнении с ними труп кузнечика.       Был август, но поле тысячелистника цвело свежей белизной и одурманивало сидевших в траве людей. Даже Варя на мгновение прервалась и заворожено огляделась. Она выросла в этом месте и знала тут, кажется, каждый листочек. Когда-то она училась здесь танцевать — с ее наставницей мисс Жаксон, сидевшей сейчас на террасе за вязанием. Если не знать, что та была англичанкой — невозможно было бы предположить этого, так как выглядела она, как русская барыня, носящая чепец и балующаяся чаем, отчего ее щеки постоянно пылали румянцем. Здесь же она часто играла с братом — покойным вот уж как три года Николаем Кирилловичем, тело которого нашло успокоение на семейном кладбище рядом с могилой матери и жены, Елизаветы Алексеевны, покинувшей этот мир чуть ли не в ту же минуту, что и он. Варвара Кирилловна часто навещала места их захоронений, принося тот же тысячелистник. Она бывала там заметно чаще, нежели ее отец, Кирилл Андреевич, так и не смирившийся с ранним уходом единственного сына, но души не чаявший во внуке, так что, если бы не присмотр дочери, обязательно испортил бы мальчика. Хотя в воспитании племянника ей приходил на помощь и соседский барин Александр Гаврилович Курагин, отец Аси, получивший разрешение императора признать дочь законной — в том его направила Варвара Кирилловна, которую он также считал за дочь.       Кончина сына пошатнула здоровье Кирилла Андреевича, поэтому дочь заботилась и о нем. Князь Гринёв больше не требовал того, чтобы Варя вышла замуж, считая, что она заменяет Петруше мать. А Варвара Кирилловна и не рвалась под венец — сердце ее давно было отдано человеку, три долгих года сражавшемуся с французской чумой, гоня Наполеона по Европе. Она не знала, когда он возвратится, довольствуясь лишь редкими письмами, приходившими с месячными задержками, но от того не утрачивающими той нежности, с которой влюбленные относились друг к другу. Они слишком много пережили вместе, чтобы тревожиться о таких мелочах, как опозданий почты, и если Григорий Александрович писал, что любит Варю «бесконечно и несказанно», значит, так и было.       Ася подскочила на месте, когда Петя незаметно подсунул ей муравья под рукав платья, и принялась отряхиваться, то и дело бросая на друга красноречивые взоры.       Дети действительно дружили — схожие нравами, они всегда находили, чем занять друг друга. Хотя княжна Курагина порой и принималась поучать князя Гринёва, утверждая, что раз она старше, значит ей виднее. Девочка была на чудо хороша со своими темными волосами, вившимися крупными кольцами и юркими пронзительными глазами, как и у старшего брата — она скучала по нему немыслимо. А Петр был страшно похож на отца, так что, когда иногда тетя высказывала ему свое неудовольствие, забывшись, называла его «Ники», как звала брата. У мальчика были такие же светлые волосы, как и у отца, те же черты лица, только глаза — малахитово-зеленые — выдавали в нем кровь Лизаветы Алексеевны. Петя видел портреты своих родителей, держал на прикроватной тумбе миниатюрку матери, которую когда-то носил при себе его отец. Он был славным ребенком. — Петрушка, — осадила племянника Варвара Кирилловна — так она называла его, когда хотела намекнуть, что мальчик ходит по тонкому льду ее расположения и ему нужно срочно исправляться.       Княжич понял ее с полуслова — лепеча извинения, начал помогать Асе приводить себя в порядок. Однако девочка тут же в отместку щелкнула его по носу — как когда-то ей делал брат — и бросилась наутек вглубь поля, в направлении своего дома. А Петр Николаевич не остался в долгу — рванул следом. Княжна обернулась, проводив спины детей улыбкой, и вернулась к чтению, прислушиваясь изредка к отзвукам смеха.       Неожиданно раздался вскрик — то была Ася. Должно быть, Петя-таки настиг ее и повалил в траву. Послышался и мальчишечий возглас — дети начали борьбу, решила Варя. Закрыв томик, она поднялась и, поправив шляпку, направилась туда, откуда донеслись звуки.       Однако еще издали она заметила трех человек: двое детей — девочка в платьице и мальчик в костюмчике — стояли перед взрослым мужчиной в мундире. Ася вцепилась в него, обнимая за пояс, Петя вел себя сдержаннее, хотя интерес к человеку читался во всем его теле — он так и вытянул шею, рассматривая его. Варя вся обмерла, приглядевшись к молодому человеку: она знала эту фигуру, этот мундир, эти кудрявые волосы, это лицо, немного уставшее, но такое родное, излучающее радушие и спокойствие. Девушка невольно принялась расправлять платье, поправила поясок на нем.       Гриша заметил ее, когда она коснулась лент на шляпке, приглаживая их, и, отставив сестру в сторону, широким шагом подошел к ней. Дети неслись следом, во все глаза таращась на бравого офицера с медалью на груди и орденом на воротнике. Солнце играло в его волосах, и Варе до смерти захотелось поймать этот лучик, но она отчего-то замерла, безвольно наблюдая за его приближением. Он остановился в полушаге от нее и протянул руки к тем же лентам, на которых так и застыли ее пальцы. Ослабив их, он аккуратно откинул шляпку ей на спину и коснулся уложенных локонов — улыбка расцвела на его лице, будто только ради этого он и вернулся. — Тетя Варя, — пролепетал Петя, оторвавший взгляд от Григория Александровича, — почему Вы плачете?       А она и не заметила, что слезы орошают ее щеки. Она улыбнулась и всхлипнула, утерев ладошкой капли. Гриша непременно поймет, что плачет она от счастья — он вновь улыбнулся ей, притом столь ясно и открыто, что, не сдержавшись, она припала к его груди, вцепившись пальцами в спину, и уткнулась в его пыльный мундир — плечи ее дрогнули. А Григорий обнял ее так, словно хотел соединить их тела, чтобы больше ничто не смогло разлучить их.       Курагин обнимал Варю и понимал, что счастлив как никогда и что не хочет ничего в этой жизни больше, чем стоять вот так, слушая приглушенные всхлипы и гладя рыжие пряди.       Двое молодых людей обнимались. Двое детей кружили вокруг них.       Ветер резвился, катясь волной по полю тысячелистника.