Воспоминания

Солнце, взошедшее над уже ожившей Кельсингрой, нашло и окно комнат над купальнями; озорной лучик, перебравшийся через подоконник, ярким пятнышком полз по смятому одеялу, пока не уперся, наконец, точнехонько в прикрытый лиловым веком глаз, вынуждая спящую Старшую поморщиться и повернуться на другой бок, чтобы свет перестал бить в глаза. Впрочем, Вимани все равно уже проснулась и теперь только нежилась в полудреме, пытаясь удержать легкие, как газовая ткань, обрывки приятного сна. Все тело художницы сладко ныло после проведенного вместе со старым другом вечера в банях, плавно переросшего в ночь в этой самой комнате над роскошными драконьими ванными. Вставать ей не хотелось отчаянно: лежала бы себе целыми днями под легким одеялом и наслаждалась покоем, лишь вслушиваясь в шум за окнами — неумолкающий гомон молодых, ярких Элдерлингов, крики торговцев, свист ветра под крыльями Повелителей трех стихий. Кровать в точности повторяла изгибы длинного, странного для человеческого глаза чешуйчатого тела, которое и сейчас, в двести с лишним лет, считалось красивым и привлекательным, пестрое покрывало было в меру теплым, и Вимани точно знала, что под ласковым лучом солнца ее лавандовая чешуя становилась еще ярче, чем была обычно. Она выпростала руки наружу, вытянула их над собой, потягиваясь, и рассмеялась, заметив на пальцах пятна от краски, которые она вчера и пришла смыть в компании с Белоокой, когда ей повстречался Дагорн. Сначала они просто собирались поговорить, как старые знакомые — в конце концов, они оба не так уж мало жили на этом свете, и их роднило общее прошлое. Молодость они провели в объятиях друг друга, наслаждаясь своей красотой и юностью. То время давно прошло, но художница и воин все равно возвращались друг к другу раз за разом — и снова расходились утром, чтобы не вспоминать ни о чем до следующего раза. Он смотрит внимательно, и в его черных глазах отражаются блики на ее серебряных рогах, словно луна — в черной поверхности реки, несущей свои воды мимо Кельсингры. Она знает этот взгляд — так он смотрел на нее годы назад, так смотрит иногда сейчас, словно коснувшись камня памяти. И, как годы назад, она чувствует клубящееся в груди предвкушение, ничего общего не имеющее ни с одной вещью в этом мире. И снова, как раньше, первой тянется к нему за поцелуем, запрокидывая голову так, что кончики рогов задевают ее плечи. Губы у него, как и раньше, жесткие, обветренные и неподатливые, словно ему и не нужно ничего, словно он с неохотой принимает ее интерес, но она точно знает — виноват во всем он, первым всегда начинает он. — И опять, как годы назад… — задумчиво промурлыкала Вимани первую строчку одной песни, снова потягиваясь. Дагорн уже ушел, забрав с собой свою красную тунику, делающей его похожим на статую красного, как кровь, камня, и лежать в одиночестве художнице стало скучно. Ранхас, ее лиловая госпожа, наверняка уже пробудилась, и ждет ее, чтобы взглянуть на новую картину. Морщась, Старшая откинула одеяло и села. Воздух в комнате оказался чуть прохладнее, чем ей казалось, и, если бы не тонкие пластины чешуи, ее кожа немедленно бы покрылась мурашками. Сброшенное вечером белое одеяние лежало рядом на стуле, зацепившись рукавом за спинку; прежде чем натянуть его через голову, Вимани пришлось его встряхнуть. Одежда сидела, как влитая, и, поглаживая мягкую ткань, в которой всегда тепло, она в очередной раз подивилась тому, как их мастерам удалось такое создать — сшитое одинаково, оно с равным изяществом смотрелось и на мужчинах, и на женщинах и не стесняло движений. Художница спустилась по лестнице, ведущей в бани, где в ваннах лежало несколько драконов разных расцветок и размеров. Большинство еще дремали — только несколько приоткрыли глаза-водовороты, чтобы взглянуть на явившегося Элдерлинга, и снова погрузились в свои мечты, мысли или сны о прошлых жизнях. Старшая провела рукой по каменной стене с серебряными прожилками, вызывая к жизни цветные образы минувших дней — их слабое подражание кровной памяти Повелителей, которое всегда вдохновляло ее рисовать еще и еще. У одной из дальних ванн на бортике сидела долговязая багровая фигура Элдерлинга, и отличить чешую от ткани туники Вимани смогла только благодаря привычке различать тончайшие оттенки цвета. Она снова улыбнулась: Дагорн, несомненно, умел привлекать внимание, и в юности часто пользовался этой невинной уловкой, вызывая вокруг себя скопление шокированного общества. Как, неужто явился без одежды?! Славные были времена, славные, хотя с сегодняшним днем, конечно, не идут ни в какое сравнение. Мягко ступая босыми ногами, она приблизилась к нему и опустилась на колени рядом, осторожно перебросив прядь его жестких волос через плечо. Он покосился на нее и улыбнулся слегка в знак приветствия; ей самой пришлось коснуться губами его щеки, словно в просящем жесте, хотя оба они знали, что это было не так. Слова им давно нужны не были — все было понятно и без них, совершенно лишних и бесполезных. Лежащий в ванне Рубин недовольно фыркнул. — Приветствую, Повелитель, — поздоровалась Старшая, склонив увенчанную рогами голову. — Так это из-за тебя мой Элдерлинг вчера позабыл о своем долге? — не очень дружелюбно поинтересовался дракон. — Увы, — Вимани спрятала улыбку. Они с Карниосом были, если можно так выразиться, знакомы не меньше, чем с самим Дагорном — и каждый раз дракон упрекал ее в том, что его слуга пренебрегал своим долгом. Несмотря на то, что ее бордовый любовник был воином, Карниос не позволял надевать на себя седло, презрительно шипел при одном упоминании этой унизительной процедуры и, как можно догадаться, заботился исключительно о себе самом. Почему каждый раз, когда они встречались с Дагорном, он должен был быть с Повелителем, а не двое других его слуг — для нее оставалось загадкой. Художница поднялась на ноги и склонилась в низком поклоне перед красным драконом. Хотя он и был самцом, Ранхас не одобрила бы грубости к одному из своих собратьев. Лишь выпрямившись, она кивнула Элдерлингу и направилась к своей драконице, млея от теплого пола под босыми ступнями. В этот камень не было заключено никаких образов или воспоминаний — однако у художницы он все равно вызывал определенные ассоциации, заставлявшие ее улыбаться и замедлять шаг. Истории в Кельсингре уделялось невероятное внимание. По улицам, наряду с живыми Старшими, бродили бестелесные призраки, неотличимые от своих живых собратьев. Они сами жили будто бы в выдуманном мире, наслаждаясь своими задумками и развлечениями, и увековечивали каждый повод повеселиться в памяти вещей. Маленькая, нежно-голубая девушка, беззвучно скаля острые зубки в манящем смехе, тянет за собой наверх золотистого юношу, хватает его за руки, говорит что-то, быстро шевеля губами. Рукав ее белой туники сползает, и сопротивление партнера немедленно ослабевает, словно вид округлого плечика подействовал на него сродни самому могучему заклинанию, разве что дракону подвластному. Ее тонкие пальцы лежат на его предплечье властно и по-собственнически, так что сомнений не остается — она его сама выбрала и никому не отдаст, даже если ей пообещают всю Кельсингру. Из таких воспоминаний, заключенных в стенах, полах, колоннах — из них всегда получаются отличные картины. Живые, исполненные простоты и знакомой всем задорности. Надо будет побродить по городу в поисках нового сюжета. Ранхас нашлась все в той же ванне. Из воды поднималась изящная шея, узкая голова лежала на бортике; длинное, худое тело смазалось под пенной поверхностью воды и казалось темным пятном на далеком дне. Глаза драконицы, два живых водоворота серебра, распахнулись, едва Вимани присела рядом, опустив ступни в воду. Она оказалась обжигающей — как и накануне, когда ванна только начала наполняться с приходом Белоокой. — Опять с тем красным Дагорном? — без особого интереса спросила драконица и широко зевнула-оскалилась. В глубине ее глотки художница увидела алые мешочки с ядом. — Как и всегда, — Вимани улыбнулась. — Что же, тебе самой выбирать, — отозвалась Ранхас и передвинула голову поближе к Старшей, распустив ядовитую гриву. Вимани касалась ее без опаски — Ранхас была всегда осторожна, и яд никогда не сочился, если это могло навредить ее собственной служительнице. Проведенная в купальне ночь пошла на пользу — все застарелые следы грязи, крови и яда отмылись, и чешуя снова была чистой. Как и положено было королеве. — Я хочу сделать мозаику, — задумчиво сказала она, поглаживая мелкие чешуйки за челюстью. — Всю серую, как грозовое небо… Которая вспыхивала бы, едва наблюдающий начнет двигаться. Темное пятно под водой расплылось — лиловая драконица решила выбраться из ванны и теперь нашаривала лапами дно. Вот острые когти зацепились за край огромного бассейна, напряглись мышцы: показались плечи, нежная перепонка крыльев, крепкие задние лапы и, наконец, длинный, будто бы бесконечный хвост. — Ты хочешь Серебра для мозаики? — чуть насмешливо спросила Белоокая, разворачивая крылья, чтобы с них стекла вода. — Я хочу передать красоту Серебра, — серьезно ответила художница. — Пусть даже это невозможно, ведь Серебро — оно… — Только Серебро, — заключила Ранхас. — Поверь, у тебя ничего не получится. Ты уже пробовала, помнишь? Вимани вздохнула, вспомнив о лежащей в углу ее мастерской куче стальных пластинок, серебряных чешуек, любезно одолженных несколькими не чуждыми искусству драконами, серых камней разных оттенков и баночках красок. Попытки и правда были — и все впустую. Она досадливо отбрасывает кисточку и отворачивается от мольберта, на котором снова — холст с тонкой аппликацией из камней, металла и краски. Это красиво — как седое море перед штормом, как свинцовые тучи перед дождем — но оно не живет, как Серебро. И она снова уничтожает начатую работу, погружаясь в темное отчаяние, которое не в силах развеять живая, яркая Кельсингра. Как можно нарисовать саму сущность магии, силы и мудрости крылатых повелителей, если никто не может сказать, что это на самом деле? Если она ни на что не похожа? — Помню, великолепная, — тихо отозвалась Старшая, наблюдая, как грациозно драконица проносит мимо нее свое могучее гибкое тело, бывшее тело морской змеи, которая смогла выбраться на сушу и пережить зиму в коконе из песка памяти и ядовитой слюны. Она помнила последний праздник вылупления, когда летом юные драконы, пригретые солнцем, выбрались из коконов, назвались и взмыли в небо, оглашая окрестности гордым ревом — Повелители пришли! Каждый раз устраивался такой праздник, и каждый раз поэты Элдерлингов состязались в своем искусстве, воспевая вечный цикл, силу и красоту, которую приобретают их будущие господа. Оранжевый дракон приоткрыл глаза, когда они проходили мимо, но снова закрыл, проваливаясь обратно в ленивый сон, который была не в силах нарушить жизнь, протиснувшаяся в купальни сквозь высокие узорные двери, приоткрытые драконицей и ее служительницей. Город встретил их невероятным смешением ярких красок, смехом и движением, от которого рябило в глазах. Вимани почти тут же накрыла тень: запрокинув голову, она увидела черного, как уголь, дракона, кружившего над улицами и постепенно набиравшего высоту. Его крылья широко раскинулись, роняя крестообразную тень на веселящихся Старших, которые приветствовали его радостными криками. — Удачи тебе, крылатый, — пробормотала художница, прикрывая слезящиеся от солнца глаза рукой. Она догадывалась, куда направится охотник — за черту города, искать достойной добычи над лесами и полями, чтобы насладиться мгновенным чистым убийством. Его можно ждать к вечеру, вернется он уже сытым и отдохнувшим — так делало большинство драконов. Убив того, кто был слабее их самих, они ели и засыпали возле останков добычи, переваривая съеденное. Старшая пошла, держась как можно ближе к правой передней лапе Ранхас, чтобы шумная толпа не разлучила их. Скоро все эти Элдерлинги разойдутся по делам — сейчас же они наслаждались общением друг с другом, толкотней и суетой, какая наступала в Кельсингре каждое утро. Навстречу им попадались лица — все красочные, но разные. Разные оттенки, разные рисунки, разные гребни, короны и рога — все это различало их, но одновременно и роднило между собой. Людям они казались странными, слишком длинными, слишком высокими и худыми, но сами Старшие видели в этом отличии только красоту, которую им дарили драконы. Ее они и стремились увековечить в своих картинах, статуях и песнях, но больше всего — в самом городе, его улицах и домах. Посреди улицы живые обитатели расступились, глядя на двух призрачных танцоров. Вимани улыбнулась — эту пару она любила наблюдать вечерами, в загадочном свете луны и фонарей, которые выхватывали из темноты совсем иные акценты, нежели солнце. Она писала с них картину когда-то. Они с Ранхас свернули через узорную арку в неожиданно тихий дворик, на который выходило несколько больших окон. Не утруждая себя дверьми, Вимани пробралась к себе в мастерскую через одно из них, а Белоокая просунула голову следом, чтобы взглянуть на почти законченную картину. — Эта работа лучше предыдущей, — одобрила драконица после пары минут созерцания. На полотне были изображены сцепившиеся в бою самцы драконов — золотой и красный, извивающиеся в воздухе в стремлении заставить другого пасть на землю. Причина раздора была понятна — чуть выше них, в облаках парила оранжевая королева, смертоносная в своем изяществе, тогда как самцы казались массивными и, уж конечно, не такими грациозными. — Ты верно изобразила королеву, — похвалила художницу Ранхас, обратив на нее взгляд своих серебряных глаз. — На своем месте. — У меня перед глазами был бесподобный пример, — усмехнулась Старшая, беря в руки кисть. Похоже, комплимент пришелся по душе драконице — серебро в ее глазах закружилось быстрее. — И все же твои лучшие картины — со мной, — спокойно сказала она и отступила от окна, впуская в заставленную рамами с холстами мастерскую свет. Объяснять она ничего не стала, а Вимани поняла без слов. Белоокая улетала на охоту — и художница не удивилась бы, если бы следом за тем черным драконом. Они были изумительны в полете — и он, и она. За годы жизни среди драконов Старшая научилась замечать многие тонкости, которые ее юным сородичам понять было не под силу. Впрочем, Ранхас от нее и не скрывала, что этот дракон ее интересует — потому что художница все равно никому бы не рассказала. Между ними была поразительно крепкая связь - никогда Вимани еще не встречались столько же близкие дракон и Элдерлинг. И все же она не осмеливалась задавать вопросов. Алая, почти как его чешуя, туника скользит с плеча, в то время как его пальцы мягко оглаживают ее щеку. Он не торопится — у них вся ночь впереди, и еще сотни ночей после нее, когда они будут свободны любить друг друга так, как им заблагорассудится, и указом им никто не будет. Его глаза и правда черные, отстраненно подмечает она, приподнимаясь на цыпочки, чтобы коснуться губами его лба — отчего-то ей кажется, что он должен полыхать, как пламя. За окном смеются уличные танцоры, на их одежде звенят маленькие джидзиновые колокольчики, освещая их представление неверным магическим светом. Сквозь приоткрытые ставни пробивается бледный луч луны, серебрит ее чешую, и он захлопывает окно, оставляя их в почти полной темноте — только слабо горят серебряные и черные глаза друг напротив друга. Она вернулась к своей картине. Предстояло завершить распростертые крылья королевы и змеящуюся внизу реку. Между делом она заметила, что цвет красного дракона — цвет Дагорна. Но решила оставить все как есть. В конце концов, они не скрываются.