Руины

"Здравствуйте, Екатерина Андреевна..." "Дорогая Екатерина Андреевна..." "Екатерина Андреевна..." Словосочетания — заведомо провально-бессмысленный набор буквенных переплетений, узелками цепляющихся за шахматные клетки белоснежных пустых листов. Пиздец как символично, правда же? Черных помнит нервозно-вибрирующий отчаянный вскрик, болезненно-ярким фейерверком разорвавшийся в голове сквозь маслянистую муть наплывающей бессознательности и дурноты. Черных помнит дрожаще-прохладные пальцы, испуганно-успокаивающее "все хорошо" и "держись" и стремительно тающие айсберги в отчаянно-синих. Черных помнит, что тогда — в последний и первый раз — она называла его по имени. Черных помнит светлые волны встрепанных волос на фоне темной фирменной дубленки и чужие крепкие руки, собственнически тискавшие ее на виду благодарной публики. Черных помнит все до единого заседания-спектакли с ее постоянным не-присутствием, но с заранее отведенными всем ролями — для нее, видимо, подходящей там не нашлось. Черных помнит тюремно-больничный навязчивый дух хронически-ненужности, без единого посетителя, но с неотступно-запоздалым ощущением собственной глупости. Черных слишком-помнит. Нетронутый тетрадный лист клетчатым снежно-комком шуршаще вбивается в обшарпанную тюремную стену. И все справедливо, правда же? Небо в клеточку. И мечты соответствующие.

---

"Курсант Черных..." "Федор..." "Здравствуйте, Черных..." Екатерина Андреевна Лаврова — капитан милиции, куратор спецгруппы, вызывающая восхищенный трепет у курсантов и ядовито-жгучую зависть у некоторых отдельно взятых преподавателей, в прошлом оперативник, на счету у которого немало рискованных задержаний и обезвреженных опасных преступников, — Екатерина Андреевна Лаврова впервые не знает. Не знает, имеет ли право видеть своего курсанта, пострадавшего и увязнувшего не без ее попустительства. Не знает, что и зачем ему написать, комкая в пальцах очередной лист бумаги — такой же пустой и официально-выбеленный, как приходящие на ум отглаженно-правильные, но совершенно нелепые фразы . И самое главное — нужно ли ему вообще все это — не знает тоже.       — Кать, может хватит себя изводить-то уже?       — Катюш, ты сделала для него все, что могла, даже больше, ты не должна себя ни в чем обвинять.       — Катя, что с тобой происходит, это из-за того курсанта?.. Встревоженная участливость обеспокоенных вопросов и искренних утешений сливается в монотонно-давящий гул, в виски размеренно-ровной болью вбивающийся: неловко-успокаивающее бормотание сочувственно вздыхающего Захоронка, утомленно-убеждающе-справедливые замечания Игоря, озабоченно-взволнованные вопросы внимательно наблюдающей мамы... Все ищут ей оправдания — ищут и даже находят. Все — но не она. У Кати перед глазами заиндевевшим калейдоскопом — тридцать секунд на обледеневшем крыльце ресторана; несколько бессмысленно-убедительных аргументов, не нашедших ни отклика, ни понимания; прощально-отчужденный взгляд свинцово-серых, между лопаток насмешливым холодком выстреливающий — окончательно-непоправимый и контрольно-добивающий. Все по законам военного времени.