Руины

Дверь выскрипывает приветствие гулко-ржаво, несмазанные петли хрипят металлически. Запах машинного масла смешивается с бензиновым духом едким коктейлем, наизнанку выворачивающим легкие. Для тебя — едва откинувшегося уголовника с занюханной однушкой на окраине, без особых знаний, но с тягой к ебаному авантюризму, место автослесаря в гараже "для своих" подарок действительно царский. Лавровский.       — Вот адрес, там парни нужны с прямыми руками. Автосервис такой типа, что ли. Они кого попало не берут вообще-то, но Лаврова за тебя похлопотала, — в типично захоронковской манере речи с гребаной инверсией жалящими разрядами коротит единственно-цепляющий знакомо-болезненный набор звуков.       — Спасибо, — тянет Черных, на оптимистично-желтом листочке стикера выхватывая взглядом размашисто-торопливые строчки, чернеющие гелевой пастой.       — Да мне-то чего, это Лавровой спасибо. — Черных вторично морщится — проснувшиеся внутри черти, ехидно скалясь, разминают кулаки, вбивая резко-стремительные удары под самые ребра — хочется выть. От снисходительной доброты великодушной, мать ее, ментовской принцессы, впрочем, еще сильнее. Как это милостиво с вашей стороны, блядь. Мутная волна накативших воспоминаний швыряет на рифы с размаху, из легких кислород выкачивая — просто дышать уже фантастикой кажется.

---

      — Ты, лапа моя, не кипешуй, дело сделаешь ровно и можешь дальше жизни радоваться с биксой своей, — по-змеиному неторопливо цедит Филимон, вспарывая ножом прозрачно-зеленую яблочную кожуру. Черныху кажется, что это ему под кожу лезвие загоняют, издевательски-медленно поворачивая и наружу выпуская заиндевевшую от страха кровь.       — С какой еще биксой?       — А вот хотя бы и с этой. — Глянцево-цветным веером разлетаются по полировке столешницы стоп-кадры недавней встречи: он на крыльце ресторана и тонко-светлый силуэт в бежевом плаще контрастом рядом с распахнутым черным пальто; солнечно-золотистыми лучами пышные волосы по плечам. Спасибо хоть погон не видно.       — Ну так как, лапа моя, уговор помнишь? — вкрадчиво-хищным напоминанием давит заледеневшую тишину гребаный старый комбинатор и в ехидно-застывших мутных зрачках цепко-едкое понимание. — Все сделаешь?       — Сделаю, — голос хрипит предательски, как после вяжущей горечи нескольких подряд выкуренных сигарет и легкие саднит как от надрывного кашля, дым наружу выплевывающего. Связываться с "правильными пацанами" для здоровья категорически вредно. И для жизни вообще. Минздрав предупреждает, блядь.

---

      — Катю-юш, а знаешь кого я сегодня встретил? — интригующе лыбится Захоронок, лучась удовольствием и неиссякаемым оптимизмом, детским практически. Даже театральную паузу в духе несостоявшегося актера Саблина выдерживает по всем правилам сценического искусства. — Бывшего твоего курсанта...       — Черных? — сорвавшийся вопрос царапает горло стальными когтями и на губах даже металлически-острый вкус крови явственно ощущается.       — Ну, Катюш, с тобой неинтересно, — на манер обиженного ребенка бурчит лейтенант и в кресле откидывается, привычно-расхлябанно делая пару оборотов за столом. — Откуда ты только все знаешь? Виделась уже что ли, с ним? Молча качает головой, отворачиваясь к окну — застекленно-серое небо давит ватно-душным, дождливо-влажным облачным одеялом — обесцвеченно-хмурое настроение в тон, что тут скажешь; хотя для осенней депрессии вроде не повод и еще не сезон. Катя хронически и определенно не хочет этих воспоминаний, отдающих запыленным чувством вины, терпкой горечью сожалений и тысячей с лишним — почти что по сказочной классике — несостоявшихся встреч. Тысяча и один минувший день и ярко-воздушная беззаботная сказочность не сочетаются по определению.