Зарисовки. Часть 4

Дом полнился звоном бокалов, веселыми разговорами, разбавляемыми всплесками смеха и грохота, когда Финн, что никак не могла усидеть на месте, вновь что-то сшибала с полки, переполненная праздничным восторгом. Казалось, что это не Нед появился на пороге дома-на-дереве этим праздничным вечером, а все они только-только прибыли из различных уголков мира. И теперь спешат поделиться друг с другом тем, что накопилось за многие месяцы. Сам же Мелоун, незаметно отрешившись от праздничной суеты, что стала непривычной за время странствия, взирал на них со стороны. После долгой разлуки все воспринималось иначе, полнее и даже как-то острее. Дом казался просторнее и вместе с тем уютнее, друзья дороже (хотя казалось бы куда еще!) и роднее, краски ярче, а впечатления насыщенней и глубже. Неизменной оставалась лишь она. Задумчивая, загадочная, ни на кого не похожая. С легкой полуулыбкой отделившаяся от шумной компании и затаившаяся на балконе, украшенном в честь праздника цветочными гирляндами. Потому что совершенство от встречи с ним не может стать лучше. Оно не меняется, а лишь преображает все вокруг себя до неузнаваемости. Он и не помнил, когда оказался рядом и как решился на богохульство, наконец коснувшись ее. Почерневшая от загара ладонь, замерев поверх белоснежного шелка, обтягивающего спину, казалась грубой корягой, посягнувшей на свободу хрупкого цветка. Она же и не подумала оскорбиться или отстраниться. Лишь, обернувшись, взглянула. Да так, что слова, до того камнем застревавшие в горле, вдруг полились рекой. Слетая с губ, обгоняли друг друга в сумбуре и хаосе взволнованной речи. О детстве и любви к Рождеству; о том, что довелось встретить ему в своем одиноком странствии; о мыслях и переживаниях, преследовавших с первого дня на Плато. Все то, что никому не смел доверять прежде. И в первую очередь о чувствах, своих истинных чувствах к ней, что теперь можно было и не облекать в слова, - столь явственно проступали они на румяном, не по возрасту, лице и лихорадочно блестящих глазах. Подернулся прохладой вечер, синеющие сумерки уступили место черноте ночи, обрамляемой сиянием звезд, щедро усыпавших небосвод. Казалось, что там, вдали, они скрываются от глаз не за горизонтом, а осыпаются в бурный, пенящийся океан. Тот, что током крови грохотал у него в ушах, отдаваясь в груди гулким сердцебиением. Вероника же по большей части молчала, внимая его растревоженному рассказу и жарким признаниям. Отрешенно вычерчивала большим пальцем замысловатые узоры на коже запястья, крепко прижатого к груди. Все ответы и пока еще не высказанные признания она уложила в движение руки, стиснув их переплетенные пальцы. Прикосновение губ к обветренной коже. Всего лишь два слова - не уходи. Больше никуда и никогда. Друзья, продолжив шумное веселье, переместились на улицу, где запускали теперь в чернеющую высь огненные фейерверки, распускающиеся диковинными соцветиями. Старательно исчезнув как можно тише и незаметнее, тактично оставив их наедине. Не поняв, что сейчас на всей планете для них, опьяненных близостью и откровением, и так существовали лишь они двое. Мелоун не видел ничего, кроме ее прозрачных глаз, наполненных непролитыми слезами. Вероника не слышала ни звука, помимо его вкрадчивого голоса и клятв, звучащих под звездами веками. Пожелать бы, чтобы не было у этой ночи конца и края. Чтобы распростерлись дурманящие чары праздника на целую вечность, не имеющую измерения. Но к чему это, если впереди у них еще сотни и тысячи таких ночей? Тысячи дней, наполненных счастьем и любовью... Сияли звезды, шумели джунгли. Таяла черная южная ночь. Двое влюбленных, сливаясь в единое целое, растворялись в ней и друг друге, любуясь отражением сверкающих огней в глазах самого дорого человека напротив.