Прилетай скорей

Поднимаясь по лестнице на свой этаж, я столкнулась с мамой, которая вела за собой Леню. У обоих были неестественно бледные и обеспокоенные лица, они даже не сразу заметили меня. – Мам, что случилось? – мой встревоженный громкий голос эхом раздался по всему подъезду. – Ох, Любовь, привет, – рассеянно поздоровалась мама, быстро спускаясь вниз и вынуждая меня идти следом. – Позвонили от бабушки. Она упала со ступенек у своего подъезда и сломала ногу. Ее отвезли в Боткинускую. Мы сейчас туда. – Как это, ногу сломала? – такие новости всегда возникают из ниоткуда, обрушиваются на голову оглушительно и совершенно не укладываются в голове. Бабушке было уже восемьдесят, а переломы в таком возрасте чреваты, и я могла сказать, что у меня сразу похолодели пальцы, когда я подумала об этом. – Оступилась – как еще? – на бегу ответила весьма взволнованная мама. На улице было уже темно и прохладно, мы торопились к метро в напряженном молчании. Я мысленно прокручивала дальнейшие варианты развития событий, и мне они совсем не нравились. – А с бабушкой же все будет в порядке? – подал голос испуганный беготней и нашими понурыми лицами Леня. – Конечно, сынок. Мы ей будем помогать. И это ведь всего лишь перелом. Как выяснилось, не всего лишь. Перелом шейки бедра. Самый коварный и сложный перелом из всех возможных. И особенно он плох для пожилых людей, имеющих хрупкие, слабые кости. Мы все были в больнице уже около двух часов, дожидаясь результатов обследований и времени, когда бабушку положат в палату. Я с клюющим носом Леней сидела на банкетке в коридоре, в то время как мама бегала, что-то у кого-то узнавала и вообще не могла усидеть на месте. В итоге я не выдержала и подошла к ней, стоящей возле двойного, наглухо закрытого окна, за которым виднелся редко освещенный фонарями темный внутренний двор. – Бабушка не будет тут лежать больше десяти дней, если ей не сделают операцию, – мама говорила медленно и тихо, глядя на наши расплывающиеся в стекле отражения. – Тогда ее выпишут и отправят домой, где за ней нужен будет постоянный уход, потому что она не сможет ходить долгое время… Или вообще никогда. – Мам, – расслышав в ее тоне нотки отчаяния, я погладила ее плечо, – все будет нормально. У нас же самая передовая медицина. Ее вылечат обязательно, она бегать будет. А с уходом как-нибудь выкрутимся, пригласим сиделку, например… – Как будто ты не знаешь бабушку! – резковато перебила мама. – Она ни за что не пустит кого-то постороннего в свой дом, особенно если будет прикована к кровати. – Значит, мы ей поможем! – заявила я, начиная злиться из-за таких нелепых упаднических настроений. Еще толком ничего неизвестно. Мама только прерывисто вздохнула в ответ. Вскоре нам разрешили навестить бабушку. Мы втроем столпились в палате, стараясь не слушать стоны старушки, покрытой зелеными синяками и лежащей на соседней койке. Бабушкино лицо было землистого цвета, и говорила она, с трудом разлепляя губы. Леня присел на край матраса и стал гладить ее морщинистую руку не переставая. Мама, вернув себе прежнюю деловитость, сразу поправила подушку под головой своей матери и подоткнула одеяло. Я стояла на месте и слабо, но ободряюще улыбалась. Бабушка обратила на меня свои прозрачно-голубые глаза. – Любочка, – хриплым, болезненным голосом проговорила она. – Что ж ты все такая строгая и неженственная? Часы – отца, чемодан этот несчастный, который ты все время таскаешь, – деда. Вечные брюки, какие-то отвертки. Когда же я увижу тебя в платьице и с накрашенными глазками? Я только пораженно ресницами захлопала. Она, понимаешь, ногу сломала, в больнице лежит, но все равно тянет ту же волынку про мой внешний вид. Я уже устала с ней спорить на эту тему, которую еще с подросткового возраста воспринимала в штыки. – Почему это прозвучало как просьба умирающего? – я, наверно, хотела пошутить, но получилось грубо и совсем не к месту. Бабушка бледно улыбнулась: – Посмотри на меня. Потому что я умру скоро. С этих возмутивших всех нас слов я поняла, что начались адские проблемы. Бабушку выписали гораздо скорее, чем через десять дней, отправив долечиваться перед операцией. Мама вынуждена была переехать к ней, а мы с Леней ездили из дома в дом по нескольку раз на дню. И это был настоящий кошмар. Почувствовав отсутствие сильной врачебной руки, которая никому не давала спуску, бабушка разнежилась и начала капризничать похлеще самого избалованного ребенка. Она жаловалась на постоянные боли во всем теле и отказывалась тренировать сломанную ногу, хотя при ее переломе это было просто необходимо. Она плакала, кричала на маму, теряющую с ней всякое терпение, и требовала оставить ее в покое, потому что она, видите ли, готовилась помирать. Это было невыносимо. Леня каждый раз с растерянным видом смотрел на меня, когда затевался очередной спор, заканчивающийся повышенным давлением и истериками. Я же только переводила дух с огромным усилием, понимая, что мои высказывания никому не помогут и сделают только хуже. Хотя меня это все выводило не меньше. Мне было, что сказать. И в один день я не выдержала. Бабушка снова гнула свою линию по поводу того, что мы ее мучаем, заставляем и издеваемся, что она не хочет вставать и ходить, что ей это не нужно, что ей больно и надо все оставить, как есть. Мама на повышенных тонах уговаривала ее встать через боль и пытаться, грозила атрофией ноги, но бабушка упиралась. Тогда я, закипая от вырвавшегося наружу гнева, принеслась из противоположенного конца комнаты и встала перед кроватью бабушки, которая взглянула на меня заплаканным, затуманенным взглядом. – Ну, давай купим тебе инвалидную коляску, а лучше сразу гроб! Люди с раздробленными коленями бегают и спортом занимаются, чемпионами становятся, а ты на ноги не можешь встать, что ли? Ты же войну прошла, а сейчас что за нюни тут развела?! После этого я сбежала на кухню, где принелась стучать посудой в попытке ее помыть. По шагам, раздавшимся в коридоре, я опредилила, что ко мне идет мама. Медленно водя губкой по тарелке, я стала ждать, что же мне теперь скажут. – Зря ты, конечно, так… – Ну да, разумеется, а то с ней сюсюкаться надо было! И так мы ее вконец разбаловали. Как будто тебя не бесит это нытье на пустом месте! – Да не кипятись ты, – мама позволила себе улыбку. – Вон, прогнала меня, тренируется вставать. Вот как! Мой взгляд, «намекающий на возможности паяльника», сработал. И моя эмоциональность в кои-то веки – тоже. Я удовлетворенно кивнула, радуясь, что меня наконец-то послушали. Сергей Белов оказался отличным примером для подражания. И я не удержала свои губы от улыбки. Но мама явно собиралась что-то еще сказать, помогая вытирать чистую посуду. В конце концов она решилась: – Люба, знаешь, скорее всего, годовщину придется отменить… Сама понимаешь, я не могу оставить бабушку одну на долгое время, а устраивать такое мероприятие здесь никак нельзя… После слова «отменить» я уже ничего не слышала, бросив полотенце на стол. Что? Да как так можно? Забыть папу спустя год, как его не стало? Это недопустимо! Я почувствовала, как горло закололо, а глаза сами собой увлажнились. – Нет. Я против этого! – взвизгнула я. – Люба. – Если ты не можешь, я сама все организую. Я понимаю, бабушка и все такое, но папа… же… Я закусила губу, посмотрев в потолок, чтобы слезы не лились так сильно. Я не смогла бы так просто пережить 19-ое июня, меняя пеленки. Я не смогла бы оставить папу без воспоминаний. Я ждала этого дня. Я тряслась и плакала с каждым разом все сильнее, но ждала. Я заставляла себя делать что-то: ходить в магазин, готовить еду, обзванивать приглашенных. Но когда все было готово и люди, печальные на самом деле или только изображавшие печаль, заполонили мою квартиру, то меня задушила эта атмосфера. Я боялась зайти в гостиную, где стоял накрытый стол, и увидеть там гроб. Только оказавшись на скамейке возле своего подъезда, я пришла в себя вечером 19-го, который был одновременно и теплым, и холодным. Я обхватывала себя руками как можно крепче, но слезы лились так же, как и год назад. Ровно год назад. Я так старалась. Отвлекалась и пыталась видеть хорошее в мире без папы. И у меня даже временами получалось. Я занималась, чем хотела, не думала о том, что случилось, гуляла, хорошо ела и спала, занималась Леней. Но все равно дыра в сердце, оказалось, ни на миллиметр не заросла. И все принятие жизни было иллюзией. Хлопнула тяжелая дверь подъезда, и рядом со мной кто-то тихонько сел. А потом обнял за плечи, притягивая к себе. Я подняла глаза, перед которыми все расплывалось, и увидела скорбное лицо Владимира Петровича. Он молча потрепал меня по плечу, и я опустила голову ему на грудь, беззвучно всхлипывая. Внезапно у меня возникла потребность выговориться, выплеснуть кому-то свои чувства. – Знаете, мне иногда так хочется сбежать отсюда, от проблем и воспоминаний. Потому что стоит только на секундочку остановиться, как все – ты понимаешь, что ты в болоте и тебя засасывает. И выхода нет. Только предаваться отчаянию и безысходности. Ты ни на что не влияешь, и никто тебе не помогает. Я шмыгнула носом и прерывисто вздохнула, прокручивая в голове свой только что отзвучавший жалкий монолог, понимая, тем не менее, что мне больше не хочется реветь белугой. Владимир Петрович провел ладонью по моим растрепанным волосам, ничего не сказав. А что тут скажешь? К тому же я и не ждала. Было достаточно и того, что меня выслушивали и обнимали. – Мы с ребятами завтра летим в Грузию, но двери моего дома всегда открыты для тебя и Леньки. И Ксюша, и Шура будут в счастье, если вы заглянете, – улыбался Владимир Петрович, успокаивая меня своими низким голосом. – А в Грузию вам зачем? – заинтересованно спросила я, все еще дрожа. – На свадьбу пригласили. Я почему-то с облегчением рассмеялась. Меня это так порадовало и взбодрило. Да, Люб, страдай себе, сколько хочешь, плачь и волосы на себе рви, но, что бы ты там себе ни думала, жизнь продолжается. Отвлеченные разговоры о чем-то светлом и легком – вот, что мне было нужно. – И вся сборная прямо с вами едет? – О да, даже Паулаускас. – Это тот своенравный? – без задней мысли спросила я, ведь даже зла на него уже не держала. – Он самый. И Сергей Белов тоже поедет. Он хоть и местами высокомерный, но команда есть команда. Из-за упоминания о Белове у меня замерло что-то в животе. Уезжает. А мы ведь с ним уже больше недели не пересекались никаким образом. Ну да, а чего я хотела? Что у нас с ним будет дружба не разлей вода и пластинки на двоих? Конечно, он спортивная звезда, он вечно занят… Я сглотнула слюну, наморщив лоб. И резко себя одернула, словно услышав собственные мысли со стороны. Чего я тут вообще себе придумала? Сергей Белов. Магнитофон ему починила – и умница. Иди себе дальше и забудь об этом. Я поерзала на скамейке, включаясь в продолжившуюся беседу с Владимиром Петровичем. – Я, кстати, тебя прорекламировал своим ребятам после той злополучной тренировки. И некоторые заинтересовались. У одного паренька, Олега Архипова, барахлит радиоприемник. Он сам пытался разобраться, но не вышло. Просил тебя пригласить на встречу возле дворца спорта 26-го. – Да? Правда? Спасибо большое! – я как-то сразу почувствовала прилив сил из-за наметившегося на горизонте дела для моих мозгов и рук. Давно меня уже не просили что-нибудь починить. И я была рада такой возможности, можно сказать, загорелась. К тому же радиоприемники всегда чуточку интереснее, чем проигрыватели или магнитофоны… Будет мне чем отвлечься наконец-то!