»…новенькая…»
«… жаль, …-сан была…»»… красивая…»
«… не разговаривала ни с кем…»»… взгляд испепеляющий…»
»… ну и ладно…» Похоже, речь шла о какой-то ученице, которая перевелась также быстро, как поступила, но Сейе было откровенно не до этого: лишь бы звонок поскорее прозвенел, чтобы этот гул, напоминающий жужжащий рой бесполезных ос, прекратился. Впав в довольно отстраненное состояние, парень пропустил последующие уроки мимо ушей, лишь на автомате записывал что-то, требуемое учителями, в то же время совершенно не вникая в суть. Мысли представляли собой разрозненные, спутанные сети дорог: какую бы ни выбрал, все ведут в тупик. Каниэ настолько увлекся, продолжая искать выход, что был буквально выдернут из ловушки сознания громким грохотом отодвигаемых стульев и вновь начавшимся гомоном: последнее занятие на сегодня было окончено. Не спеша, стараясь не тревожить больную голову, он тихо, без лишнего шума и движений выбрался из-за деревянной парты, медленно поднялся, когда перед глазами внезапно начали скакать чёрные мушки. Они стремительно слеплялись между собой, образуя один непроницаемый экран, за которым ничего не видно, накатила подгибающая ноги слабость, а ладонь против воли заскользила по столешнице в попытках удержать равновесие. Последнее, что Сейа почувствовал — ощущение невесомости, растянутого до бесконечности падения. И обволакивающая темнота. Весьма неприятно приходить в сознание, когда голова ощущается словно отлитой из свинца. Вдвойне — обнаружить себя на жестковатой, стерильно-белой койке в школьном медпункте, когда за незашторенным окном уже явно смеркается. Кровать издает предательски громкий скрип на попытки принять хотя бы сидячее положение, и Сейа устало трет осунувшееся лицо, когда слышит громкое пыхтение и, спустя мгновение, видит отвечающую за учеников медсестру — строго выглядящую, худощавую женщину лет сорока, облаченную в наглухо запахнутый кипельно-белый халат. Она бегло сканирует тело Каниэ сквозь толстые линзы очков и безразлично кидает, записывая что-то в небольшую папку в своих тонких руках: — Очнулся, наконец? Давно в обмороки падаешь? Последний раз это было… Кажется, когда Латифа передала ему способность читать мысли людей. Юноша внутренне усмехнулся: как будет выглядеть каменное лицо медсестры, когда он произнесет это вслух? Эти мысли настолько заняли его, что молодой человек даже забыл ответить женщине, стоящей у края кровати и нетерпеливо стучащей ногтями по металлической спинке. Она выжидающе смотрела на него пару секунд, а затем с раздраженным вздохом, слегка закатив глаза, вынесла вердикт: — Иди домой. А завтра — в больницу. Даже не думай прийти в школу, Каниэ Сейа. Твои вещи около моего стола. Развернувшись на невысоких каблуках, она безответственно покинула комнату, оставив выпавшего из реальности больного в одиночестве. До Каниэ, наконец, дошёл неизбежный и печальный факт: в попытках разобраться в том, что происходит с его памятью, он рискует положить на жертвенный алтарь не только сохранность разума, но и физическое здоровье. Стоит ли простое удовлетворение любопытства того, чтобы упустить из виду нормальную жизнь? Стоит ли девушка из снов его здравомыслия? Взвесив все за и против, измученный парень принял решение, от которого на сердце стало невыносимо тяжело: нет, не стоит.***
Самовнушение — поистине удивительная функция человеческого мозга, способная как вознести на вершину, так и в пучины Ада низвергнуть. Сейе же хватило лишь пары усилий над собой, чтобы оборвать роковую призрачную связь с жертвой своих довольно жестоких по отношению к ней снов и перестать, наконец, терзаться головными болями. Уже два месяца как ему спокойно дышится, не трясёт в лихорадке, живётся относительно легко и на удивление спокойно. Пусть и длилось это состояние всего два дня, но их хватило с лихвой, чтобы изо всех сил не желать повторения. Вот Каниэ и внушил себе — не о ком вспоминать, рыдать, некого видеть во сне, не из-за кого задыхаться от раскалывающей череп боли. Бесконечная рутина работы и учёбы протянула свою спасительную руку, принимая в объятия нежно, но крепко, не отпуская, не давая шанса на обдумывание. Но, сидя за неизменным офисным столом над очередной кипой бумаг, юноша все равно, словно ожидая кого-то увидеть, бросает мимолетные взгляды на девственно чистый, свободный стол и снова утыкается в распечатки, глуша в себе неясное разочарование и боль, свившую гнездышко не в голове, а где-то глубоко в груди. Сейе казалось, что он, незаметно для остальных, но вполне очевидно для самого себя, сходит с ума, потому что реальность, в которой он живёт, наслаивается, подобно коржу многоступенчатого пирога, на другую: ту, в которой и незнакомка вполне себе известна, и стол секретаря не пуст, а занят кем-то почти родным и необходимым. А потом парень остервенело трясёт головой, злится на себя за безделье и вновь целиком окунается в тяжелые рабочие будни. До одного определённого дня, переворачивающего все устройство хрупкого, и без того неустойчивого, шаткого мира с ног на голову. С самого утра небо серело тяжелыми темными тучами, предвещающими если не ливень, то хотя бы небольшой дождь, и настроение, как и стремление работать, неуклонно катилось вниз. С недавнего времени Каниэ принял кажущееся ему правильным решение ненадолго обосноваться на библиотечном этаже замка Латифы, потому как находиться в офисе день ото дня было все невыносимее. В минуты абсолютной сосредоточенности ему мерещился мерный стук клавиш клавиатуры, шуршание листов, даже тихий шепчущий голос, доносящиеся от совершенно пустого офисного стола. Около месяца Сейа стойко и мужественно терпел, потом попытался перебраться в кабинет бухгалтеров, и, в конце концов, оказался здесь, окруженный стеллажами с различными папками, коробками, даже свитками. Это место оказалось самым удобным и располагающим к работе (после его кабинета, конечно же), что нашлось на огромной площади парка. Настолько комфортным, что царящая здесь тишина невольно влекла к философски-праздным размышлениям. Например, к тому, что здравомыслие потихоньку, капля за каплей, покидает его. Это довольно пугающе: осознавать, что теряешь свой главный инструмент, своего верного помощника на пути жизни, понимая, что поделать с этим ничего нельзя. Отстраненно уставившись в высокое окно библиотеки замутненным мыслями, взглядом, Каниэ откинулся на спинку мягкого бархатного кресла, потирая холодными ладонями затёкшие шею и плечи. Юноша заметил, как за окном, постепенно набирая силу, полил дождь (как он и предполагал). Просторную комнату наполнил мерный звук разбивающихся о выступы здания капелек, навевая ещё более меланхоличное настроение и погружая в легкую дремоту. Прикрыв уставшие, сухие от перенапряжения глаза, менеджер с удивлением почувствовал, что действительно засыпает. Точнее, заснул бы, если бы темная деревянная дверь не отворилась с такой силой, что громыхнула металлической ручкой о стену. Невольно дернувшись, Каниэ распахнул глаза и вопросительно взглянул на запыхавшегося, опирающегося на пушистые колени, мокрого Тирами. Тот беззвучно открывал и закрывал рот, сверкая обеспокоенными глазами и пытаясь что-то сказать, пока не выдал реплику, отдаленно напоминающую вразумительную речь: — Латифа-сама!.. Моффл!.. Анимус! Не слушая дальше, парень направился за уже развернувшимся, паникующим маскотом, оставляя дверь открытой и отвлеченно замечая, что огромный кот пахнет мокрой шерстью, дождём и немного цветами.***
Даже если бы Сейа находился в том же душевном равновесии, что и раньше, он очень сильно сомневался, что смог бы понять сложившуюся ситуацию. Следуя за стремительно промокающим под ливнем Тирами, парень чувствовал волнение о маленькой, хрупкой принцессе, стараясь как можно быстрее оказаться на месте. Мысли, одна страшнее другой, роились в голове, показывая худшие возможные сценарии, тем самым подгоняя вперёд. Добравшись до цветущего дерева в рекордно короткие сроки, он увидел картину, которая никак не поддавалась осмыслению, и, к счастью, не была воплощением ни одного из его представлений. Латифа, в своём неизменном воздушном розовом платье в пол, стояла под Анимусом, почва рядом с которым превратилась в мерзкую жижу, отчаянно цепляясь за кору худыми пальчиками, словно пыталась влезть по веткам наверх. Подол платья стал грязным из-за размокшей земли, а с золотистых волос целыми водопадами стекала вода. Она упрямо отмахивалась от пытающихся сдержать её лап обеспокоенного, не менее промокшего Моффла, который был явно очень близок к панике, пытаясь образумить племянницу. Каниэ удивила не столько сама ситуация, сколько выражение лица принцессы, которое он мельком заметил, когда та повернулась к маскоту: кожа вокруг глаз явно покраснела от слез, губы упрямо сжимались, да и весь облик девушки был необычно тверд и суров. Она несколько раз ткнула пальцем в сторону кроны дерева, что-то громко говоря, но слов было не разобрать из-за шума ливня. Круглые мультяшные глаза встречаются с удивленными карими глазами менеджера, и, кажется, маскот вздыхает от…облегчения? Мотнув крупной, даже на вид тяжёлой головой, Моффл подозвал парня к себе, и, оставив девушку на попечение друга, обхватил плечи парня неприятно мокрыми лапами, униженно сказав: — Пацан, мне нужна твоя помощь, мофу. Там, на одной из веток есть…кое-что, принадлежащее очень дорогому для Латифы-сама человеку. Она боится, что предмет испортится под дождём, и стремится самостоятельно снять его, — он позволил себе взять небольшую паузу для того, чтобы с теплом посмотреть на то, как Тирами, тихо воркуя над дрожащей от холода принцессой, спешно уводит её в замок, прикрывая от дождя своей драгоценной сумкой. Заметив взгляд Моффла, цветочная фея показала большой палец и ответила не менее серьёзным (как ни странно) видом милой мордашки. Каниэ также проводил парочку глазами, пока те не скрылись в дверях, после чего сразу же повернулся к собеседнику. Маскот, теперь уже более расслабленный, но будто не уверенный, продолжил, — так вот, мофу. Достанешь его…пожалуйста? Спустя десять минут более или менее отошедший от шока, но вымокший насквозь Сэйа, уже в одиночестве, стоит под шелестящим от падающих капель деревом и примеряется, с какой ветки стоит начать взбираться. Темная земля под грязными ботинками неприятно хлюпает, напоминая топкое болото, срывающаяся с потяжелевших волос потоками вода застилает глаза, и юноша одним раздраженным движением пропускает отросшие волосы сквозь пальцы, зачесывая их назад. Кора Анимуса под мокрыми ладонями твердая, будто немного тёплая, шероховатая и приятная на ощупь. Лишь прикоснувшись к стволу, Каниэ чувствует, словно его окутывает коконом чарующих, причудливо переплетающихся ароматов нежных цветов, дождевой воды и молодого дерева. Слегка приседая, парень с резким вздохом хватается за самую нижнюю ветку, скользя ботинками по недостаточно изрезанной углублениями коре, подтягивается и аккуратно усаживается на ветвь, высматривая в непроглядной гуще листвы хоть какой-нибудь намёк на посторонний предмет, но, увы, ничего — только бесконечная изумрудная зелень. Взбираясь все выше и выше, расцарапывая ладони о поверхность дерева, стирая подошву ботинок, он чувствует, как с непривычки неприятно тянет мышцы, и готов сдаться, потому как уже на протяжении пятнадцати минут рыщет по растению, но, наконец, замечает чуть ли не на самой верхушке что-то неприметное, вымокшее и висящее мокрым куском тряпки. Опасно балансируя на заметно более тонкой, чем внизу, ветке, Сейа самыми кончиками дрожащих от промозглости пальцев дотягивается до предмета и, с облегчением выдыхая, зажимает его в слегка кровоточащей руке. Стремительно спускаясь с осточертевшего дерева и ощущая, наконец, под ногами привычную твердость, парень облокачивается на тёплый ствол, переводя дух, попутно рассматривая лёгкую, мягкую ткань, зажатую в поврежденной руке. Ради этого он запачкал костюм и вымок насквозь? Ради…шарфа? Черно-белого, полосатого, совершенно бесполезного… И немного знакомого? Воспоминания, словно мощная молния, прошивают все его существо, заставляя схватиться за трещащую по швам голову: в ней внезапно поднялся невообразимый шум, похожий на звук помех сотни включенных старых телевизоров. Мозг услужливо подсовывает картинки единственного брошенного теплого взгляда янтарных глаз, поджатых в недовольстве губ, привычно раскачивающегося перед его взором русого хвоста, перехваченного этим самым чертовым шарфиком в его судорожно сжатых пальцах. И полная откровений и чувств сцена на балконе замка, которая, всплыв сейчас, разом обретает смысл. И столь интересующая его незнакомка из снов, оказывается, как ни удивительно, вполне себе знакома, и гляделки Моффла с принцессой ясны, будто день, и тоска, ощущаемая при взгляде на секретарский стол, тоже вполне себе объяснима. То, о чем он так упорно старался не думать, всплыло в памяти само, стоило лишь достать этот чертов шарф. Чёрт.Чёрт.Чёрт.ЧЁРТ! Каниэ явно чувствует, как на обычно нечитаемом лице появляется горькая, полубезумная усмешка, а из горла стремиться вырваться на волю сдерживаемая истерика. Мелко дрожа, словно в припадке, парень медленно оседает на землю, скребя лазурным пиджаком о столь любезно поддерживающий его на подгибающихся ногах ствол. Становится неважным то, что он испортит одежду, то, что промок до нитки, а весь мир словно остался за непроницаемым куполом, не донося даже отголосков звуков, не говоря уже об ощущениях. Важно лишь то, что творится у него в душе, и смятый, жалко выглядящий кусочек ткани в ладонях. В какой-то момент Сейе кажется, что он слышит громкий треск чего-то внутри себя, но совершенно не обращает на него внимания. Слишком опустошенный мощным выбросом спутанных в тугой клубок эмоций, он прикрывает будто потускневшие, мутные глаза сгибом локтя, позволяя воде свободно стекать по его потемневшим каштановым волосам и искажённом гримасой боли лицу. «Я слышала, что Сэнто-сан забрала документы»«Как странно, она же новенькая…»
«Жаль, Исузу-сан была такой интересной»«Она красивая, я хотела с ней подружиться…»
«Да ну, она ж странной была, не разговаривала ни с кем»«Однажды я попросила её помочь…у неё взгляд такой испепеляющий…»
«Ну и ладно…»«Прости, что целюсь в тебя, Каниэ Сейа, но давай сходим в парк развлечений на этих выходных.»
Он, наконец, очнулся. Но долгожданное пробуждение определённо не принесло ему облегчения.