the 1975 — robbers
24.12.2005
Наспех стирая с фотографии тонкий слой пыли, Эльза испуганно таращится в сторону двери, за которой уже слышны голоса первых гостей. Она крепко сжимает в своих детских пальцах деревянную рамку, а после с трудом заталкивает драгоценную вещь на шкаф, отряхивая руки. Пара ребяческих улыбок исчезает в ворохе пыли, безмолвно уставляясь в потолок. На застывшем моменте снимка мальчишеская рука приобнимает худое плечо, шоколадные глаза улыбчиво сощурены, чёрная футболка будто на два размера больше забавно висит на нём, и маленькая светловолосая девочка даже не догадывается, что когда-то через несколько лет увидит ту же футболку у Тима, Его младшего брата. На фотографии — самый счастливый момент совсем ещё короткой жизни Разенграффе. Она бежит вниз по лестнице прямо к нарядной ёлке в гостиной, пока сердце отчётливо стучит у самого горла. Предвкушение встречи с Джеком для неё сродни только ожиданию Юлениссена с мешком, до отказа набитым подарками. И Эльза даже не помнит, когда это началось. Ему всего одиннадцать, на нём традиционная красная шапка Санты из шерсти, а на тёмной чёлке мокрым следом таят снежинки; Он улыбается, он немногословен, но девочке кажется таким взрослым: она видит в его глазах целое звёздное небо, свет, который сияет ярче других. Парень смотрит на Разенграффе всего несколько секунд, такой красивый и поменявшийся за те несколько месяцев, что они не виделись с летнего отпуска. И Эльза уже точно знает, какое желание снова будет загадано, когда часы пробьют двенадцать. Рядом совсем ещё маленький пятилетний Тим, уставший от дальней дороги, вымотанный и сонный. Смешно хмурясь, он снимает объёмную куртку без посторонней помощи, лениво стаскивает ботинки и сразу же вешается на мать в немой просьбе отдать ему новенькую Nintendo. Потом они со светловолосой пойдут в отдельную комнату и в ожидании Виктории просидят над игрой с увлекательной готовкой ещё полчаса: так проходило, кажется, каждое Рождество, хотя Эльза помнила лишь одно, где дядя Алексис пускал петарды под всеобщий смех. «Как ты выросла!» — воскликнет тётя Натали, увидев цветочное платье с лилиями и милое подрумяненное лицо, когда девочка вернётся на кухню за очередной пачкой сухариков, а после стеснительно улыбнётся, замечая восторженный взгляд тёмных глаз. Запечённая индейка уже будет стоять на столе, когда семья Франтсен явится на пороге, стряхивая снег с обуви. Виктория обязательно тут же полезет обниматься и визжать, как она по всем соскучилась, а Эдвин только закатит глаза, переглядываясь со своим другом, мол, задолбала эта развязная сестра — тот странно улыбнётся и исчезнет среди мерцающей нити свеч — все наконец усядутся за стол; Эльза совершенно случайно окажется напротив своей главной слабости, зальётся краской и перестанет дышать, а сердце сначала замрёт в сладкой муке, а потом забьётся так сильно, как только может. И Джек снова обязательно посмотрит на неё умилённым взглядом — такой обычно дарят детям, ещё совсем маленьким и трогательным. Разница в пять лет станет ощутимой чуть ли не физически, представляясь огромной бездонной пропастью, куда нещадно летят наивные детские мечты, надежды и вера в то, что когда-нибудь звёзды сойдутся, вселенные соприкоснутся, и они будут вместе, гармонично дополнят друг друга, как инь и янь, как мята и шоколад. Но луна не затмит солнце, ночь никогда не встретится с днём, и Эльза навсегда останется недостаточно взрослой в его глазах, какие бы платья не надевала, как бы ни причёсывала волосы. Ребёнок.24.12.2010
Разенграффе с рваным выдохом ставит тарелку с салатом на стол, вслушиваясь в разговор матери с тётей Натали на кухне. Виктория, демонстрируя свои пышные формы, вальяжно лежит на широком диване, бесцельно пялясь в экран телевизора. Только увидев перед собой торможение, она сейчас же поднимает смеющиеся глаза, косо глядит на Тима, уставившегося куда-то сквозь игровой джойстик, и только потом спрашивает так, что на душе кошки скребутся: — Всё нормально, милая? Ты почему зависла? А светловолосая просто не знает, что ответить, пока в голове нещадно, будто пластинка, которую заело, крутятся две последние услышанные фразы: «моя Эльза безнадёжно сохнет по Джеку, мечтает, чтобы он был её предназначенным» и «он вот-вот только нашёл себе девочку, Паулиной, кажется, зовут». «Всё в порядке, тут волос в салате»? «Просто считаю оливки на блюде»? «Тушите свет, любовь всей моей жизни нашёл себе девушку»? Или всё же «всё в порядке»? Но Разенграффе ничего не говорит, лишь почти беззвучно стонет, чувствуя тяжёлое, как плавленый свинец, огорчение в пальцах, шее, даже плечах, и в итоге уносится в уборную, оставив невнятное «сейчас» грязной кляксой расплываться в воздухе. Вообще-то не так она планировала встречать Рождество, но никто не сказал маленькой девочке, что с годами её безответные смиренные чувства станут крепчать, тяжелеть и болеть только сильнее. Никто не сказал, что из детского восторга эти чувства в конце концов перерастут симпатию и одержимость, распустятся, как цветки японской вишни по весне, и будут цвести так долго, как светловолосая будет жить. Весь год, кроме зимы, если честно, живётся просто отлично. Он там в своём Бергене подальше от её глаз, она — отлично учится в родном Тронхейме, смеётся с мальчишками и даже позволяет за собой ухаживать: провожать до дома, покупать жвачку и дарить валентинки на четырнадцатое февраля. В своей обыденной жизни Эльза в самом деле и не вспоминает человека с именем Джек, прячет подальше от чужих глаз, но с наступлением декабря всё равно заболевает. И эта болезнь похуже гриппа или обычного кашля. Потому что Джек — недосягаемость, морская бездна, где не видно земного света; тот, из-за кого девочка с мятными глазами жертвенно поставила на собственной жизни крест. — О, Эльза, хочешь сыграть в прикольную игрушку? — слышится позади, и девушка слишком резко разворачивается, вся раскрасневшаяся и возбуждённая. Взгляд такой небрежный и раздраженный, что хочется заехать себе по лицу, однако светловолосая только обожжёнными чужим взглядом глазами уставляется в пол и больше не в силах их поднять. В детстве было легче смотреть на него. Парень стоит посреди коридора, выглядывая из-за приоткрытой двери, взрослый, с отращенной чёлкой, шестнадцатилетний. И уже чей-то. От этой мысли неожиданно зудит в лёгких. Да, наверное, так бывает — всю жизнь страдаешь, мучаешься и просто опаздываешь, когда человека, от которого сердце выкипело, закалилось и выварилось, уводит кто-то едва ему знакомый. — М-м-м… Не сейчас, — жалко мычит Разенграффе и кидается прочь, пряча щекастое лицо за волосами. Пора бы уже принять, что она одна берегла в памяти совместные моменты: когда с родителями их вдвоём оставили на «ночь любви» в отеле, когда они бегали в сауну после плесканий в бассейне, когда он, чуть ли не прижимаясь к ней, показывал способ управления игровым героем, когда бегал и искал её, чтобы забрать с детской дискотеки по поручению взрослых. А… к чёрту! К чёрту это всё! Она мелкая. Мелкая, и пора бы поставить на этом точку. Ребёнок.24.12.2012
В зашторенной комнате прохладный и бодрящий мрак. Эльза нечитаемым взглядом смотрит на Тима — он что-то рассказывает — смотрит и не видит. Виктория смеётся, иногда даже прихрюкивает, вызывая ещё большую волну смеха. Эльзе не до смеха. Вкус недавно выпитого липтона с лаймом и мятой неприятно горчит на языке, в глотке жжёт и в переносице, к слову, тоже. Эдвин и Джек не приехали. Впервые за столько лет остались дома, со своей компанией, с «удивительно хорошенькой» Паулиной. И всё волшебство из Рождества куда-то неожиданно пропало. — Нет, серьёзно, хватит преследовать меня в школе. Это не прикольно, когда ты выруливаешь откуда-то из-за угла и пытаешься дать мне пять, — парень чуть приподнимает уголок губ, слыша заливистый смех подруги. Разенграффе вяло улыбается и снова погружается глубоко в свои мысли. Ей бы родиться Викторией — девочкой без комплексов, без преград, с пробивным характером, когда любое дело по силам. Заговорить — без проблем, предложить прогуляться — как пожелаешь, признаться — давай. А не загоняться по любому поводу, как светловолосая: знать, когда наступит неловкость и поэтому не задавать вопросов, даже не пытаться сблизиться, потому что, серьёзно, есть люди и поинтереснее или терпеливо ждать своего взросления, отсрочивая изменения в жизни. Они с ним ни разу не говорили по душам, только по нужде и когда-то давно. — Эх, Эльза, тебе повезло иметь предназначенного, это же такая редкость. — Вдруг вздыхает Виктория, и Разенграффе передёргивает. Пожалуй, второй самый неприятный вопрос в её жизни — мятные глаза, для которых так и не нашлось предначертанного. — Ты с таким же успехом могла бы носить линзы, — девочка пожала плечами, не желая развивать тему. Да даже если бы и был этот предназначенный, зачем он ей? Какой в этом смысл, если карие глаза всё равно опустят на землю, привяжут к себе и в очередной раз заставят задаться вопросом «что за чушь ты себе выдумала?». От подобных мыслей Эльза поморщилась, принимая собственную глупость. Конечно, она почему-то даже слышать не желала, что шансы на спасение действительно есть. «Душу исцелить способен только Джек», — полагала светловолосая и сама себя жалела. — Но ты же слышала, что соулмейт может появиться только через какое-то время? В смысле, конечно, только если это правда произойдёт? — Тим снова что-то жевал, лёжа на большой кровати. — Да. Но это реализуется только до того момента, как первичному из таких предназначенных исполнится десять. А мне тринадцать, ребят. — Разенграффе трагично скрестила руки на груди и упала на спинку дивана. — «Предназначенные по крови, по разуму и сердцу непременно отыщут друг друга спустя несколько месяцев после появления опознавательных меток» — помните, как там написано? А у меня даже имени на запястье нет, вы понимаете? — Ой, ну не знаю, — спустя какое-то время снова воскликнула Виктория, — вот если бы мне насильно приписали предназначенного, я бы, наверное… Точнее, если бы он мне не понравился, а не понравился… Я бы, наверное, тупо скрывалась от него. Ну, там, скрывала глаза свои, имя это чёртово и главную ерунду — эту тупую сферу, которая ещё к тому же и светится если что!.. Но от тебя, Эльза, никто бы не стал скрываться, и если бы стал, то он просто полный дебил, потому что ты красивая. — Не в красоте дело, — хмыкнула светловолосая, как бы намекая, что пора закончить разговор. — Да будь ты хоть мисс Вселенная, какой от этого толк, если тот, кого ты любишь, не любит тебя? — Ты любишь кого-то? — удивился Тим, и в комнате наступила гробовая тишина, потому что ответ «я люблю твоего брата всю сознательную жизнь» показался девушке особенно глупым. Да и все эти размышления на тему высокого чувства тринадцатилетних подростков звучали так дико, что, если бы кто-то это услышал, смеялся бы долго и беспощадно, поэтому необходимо было немедленно прекращать. Безмозглые глупые дети.16.12.2017
Осторожно ступая по скрипящему паркету, Эльза шарит рукой по стене и наугад находит выключатель — небольшая комната тут же утопает в разноцветном свете ламп под потолком. Множество улыбок словно под действием проявителя в это мгновение возникает на фотографиях, кипа разнообразных рисунков: незамысловатых набросков, чёрно-белых портретов, живописных пейзажей и натюрмортов в масле и, наконец, полной и необъяснимой абстракции — вспыхивает пламенем чувства прекрасного, какой-то непреодолимой тягой усесться за холст и неторопливо, созерцая процесс творчества, наносить мазок за мазком, пока в старательно выведенных чертах лица не станут угадываться те самые обыкновенные глаза, на самом деле не имеющие цены. Разенграффе почти девятнадцать, но, кажется, звёзды в этот раз не соврали: счастье непременно найдёт её в конце уходящего года. Джек и Эдвин спустя шесть лет вновь будут праздновать Рождество вместе со всеми. И от этого в груди безнадёжно теплеет. Девушка приближается к стене, когда-то бережно заклеенной фотографиями, распечатками, постерами, помятыми листочками с рисунками от друзей, какими-то давними твитами любимой группы, их же цитатами с концертов до бессрочного «перерыва». Улыбаясь, светловолосая рассматривает стилизованный под полароид снимок её школьных друзей, сделанный в один из тёплых майских дней на свежем воздухе, когда они плели венки из одуванчиков под песни Ланы Дель Рей, пачкая ладони в беловатом соке. Ей тогда было пятнадцать, и всё, о чём она думала — экзамены и парень из параллельного класса, высокий, воспитанный отличник. Всё это имело место быть в её жизни, хоть и казалось, по сравнению с детством, чем-то инородным и приобретённым. Так бывало и будет всегда — Карла, Кристен и Майя, самые близкие и дорогие люди, в особенный вечер Рождества отчего-то становятся чужими, когда глаза будто видят гораздо больше, сквозь года смотрят в прошлое и цепляются за воспоминания, где слышен детский смех и звон бокалов, где всё до боли родное; где Джек, невероятно добрый и ласковый, ребёнок, подросток, её главное олицетворение детства. эй, Эльза мои родители уезжают к друзьям на Рождество, я совсем одна ( не хочешь вместе отпраздновать? Разенграффе тяжело вздыхает, уставляясь в экран смартфона. Измазанными в грифеле карандаша пальцами она аккуратно придерживает металлический корпус, задумчиво переводя взгляд от окна, за которым вечер плавно перетекает в снежную ночь, к деревянному мольберту с листом для акварели, ещё влажным от проступающей краски. На полу небрежно валяется куча скомканных бумажек с карандашными эскизами, в голове — пусто. Но ответ отзывается из глубины грудной клетки такой ясностью, что не требуется даже прикладывать усилия, чтобы уловить его на задворках сознания.извини, Рождество, оно такое семейное что ли… не знаю, как объяснить, но я снова встречаю с родственниками. прости меня, напиши Кристену, он, кажется, звал нас к себе на январские праздники
боже, ну все меня бросают ладно, я всё понимаю, повеселись тамспасибо, Майя, счастливого Рождества! файтин люблю тебя <3 xx
да-да, и я тебя жду фоток ох, если Джек в этом году приедет, я буду улыбаться весь оставшийся день КАНООООН!!!!! пока-пока, я пошла писать этому еноту Эльза хмыкает, пытаясь удержаться от улыбки, расползающейся по лицу. Перед глазами стоит ухмыляющийся профиль подруги, которая вечно сетует на то, что с рождения обделена предназначенным. Единственной, кому из их компании действительно повезло — это Карла, нашедшая соулмейта с тёмно-васильковыми глазами, глядевшими на неё из зеркала с самого раннего возраста, в шестнадцать лет. Правда, её судьба оказался по-смешному нелепым и неуклюжим, вечно нарывающимся на приключения, но это нисколько не помешало русоволосой милейшей девушке утонуть в нежных чувствах к этому недоразумению. Сейчас они по-прежнему вместе гуляют, смотрят фильмы ужасов и мелодрамы, засыпая в полумраке гостиной, желают друг другу доброй ночи и встречают Рождество. А Разенграффе смотрит на них и в какой-то степени даже завидует. «Мы сегодня были в музее современного искусства» — гласит подпись под совместным фото двух предназначенных, первым делом отправленным в общую беседу на facebook. Светловолосая отправляет несколько восторженных смайликов и блокирует телефон. На бумаге почти сразу же расплываются тёмные капли: сапфировые, перламутрово-ночные, глубокие пурпурные и совсем чёрные — образуя калейдоскоп прелестной звёздной ночи. Слегка корректируемые кистью, словно по волшебству растекаются два молочно-белых силуэта. Пусть хотя бы где-то они будут рядом. Пусть в своей выдуманной Вселенной или Галактике. Рядом, вместе и сплетены узами. Ложась спать этим вечером, Разенграффе чувствует, что всё изменится в Рождество, она взрослая и поры бы уже начать отвечать за собственную судьбу, а не пускать всё на самотёк. Это Рождество непременно станет особенным. Ведь станет. Потому что она взрослая.