pensees — callovs
Тьма незаметно окутывала собой крохотный, почти незаметный на карте город, в который раз подкрадывалась слишком рано, задолго до назначенного срока, сменяя день морозным вечером. Атмосфера всеобщего восторга радостно звенела на праздничных улицах, забиралась в дома, украшенные гирляндами, задерживалась на рождественских ярмарках в шумных переулках: люди готовились к празднику. Приторно-горький запах имбирного печенья витал в уютных кофейнях, ускользал на свежий декабрьский воздух и растворялся в насыщенном ельном аромате, наполняя сердца духом Рождества — самого волшебного, самого чудесного торжества во всём свете. Так считала и Эльза. Рождественские каникулы для неё были поистине особенными: в Сочельник они вместе с мамой обычно готовили традиционные блюда для большого застолья, тепло посмеиваясь над воспоминаниями из детства; тем же вечером вся дружная компания собиралась за ужином в одном доме, как огромная семья, а на следующее утро в праздничном носке, подвешенном около камина, девушку всегда ожидали замечательные подарки, будь то фарфоровая кукла, свитер с оленями или уютные домашние тапочки — от любой мелочи Разенграффе приходила в восторг. Щурясь от тёплого света дневного солнца, пока остальная часть дома только начинала просыпаться, Эльза принимала из рук тёти Натали кружку кофе, счастливо улыбаясь и наконец чувствуя себя дома. Эльза любила возвращаться домой — иногда даже не нужно было чувствовать под ногами слегка проминающийся паркет: домой её возвращали дорогие, необходимые её жизни люди, сердечно избранные в особую группу с греющим названием «детство». А «детство» всегда откликалось в душе чем-то глубоким, густым и оттого почему-то щемящим. До Рождества оставалось чуть больше недели, когда девушка, ёжась от промозглого скандинавского ветра, волокла за собой чемодан, который то и дело застревал в снегу, только вернувшись из-за границы в родной Осло. Пальцы не слушались, немели от холода, но Разенграффе, предвкушая тепло родительского дома, терпеливо поджимала губы. Снег, косо мажущий по щекам крупными хлопьями, забивался в ресницы и оседал на шапке, превращаясь в мокрую паутину капель, затем противно стекая прямо за ворот дутой куртки. Зима в Норвегии временами бывала просто несносной. «Вот чёрт», — мимолётно подумала девушка, стоило ей только взглянуть на расписание пригородных электричек, — «почему следующая только в семь часов?.. Отлично просто, тогда без кофе я точно не протяну этот час.» В местной кофейне оказалось не так уж и многолюдно, но ароматно и довольно тесно. Поморщившись, Эльза полезла ладонью в объёмный карман, доставая оттуда бархатный, совсем чуть-чуть потрёпанный временем кошелёк с кошачьими ушами, приобретённый, наверное, лет пять назад. Одинокая купюра в сто норвежских крон сморщенно выглядывала на поверхность, и студентка тут же схватилась за неё пальцами, предвкушая обжигающее тепло свежесваренного капучино. — Капучино будьте добры, — вымученно улыбается Разенграффе, пытаясь игнорировать пытливый взгляд бариста напротив. На часах шесть вечера, усталость от длительной дороги накатывает от внезапной перемены температуры всё больше, а на кассе какой-то худощавый юноша заторможенно отзывается на просьбы, отсрочивая долгожданный момент ощущения кофеина на языке, пусть и в третий раз за день. — У вас линзы классные, вы где такие купили? — без капли смущения срывается с его рта, и Эльза резко втягивает воздух через нос. Ну, вот опять. Наверное, следовало бы носить футболку с надписью «это не линзы, иди дальше». — Это мой настоящий цвет глаз, — будничным тоном незамедлительно отзывается девушка, наблюдая за переменой лица молодого человека. Тот сначала поднимает брови, еле заметно кивая, а потом его словно прошибает, и нездоровый шок, смешанный с восторгом, отражается в совершенно обыкновенных грязно-серых глазах. Таких же, как и у всех. — Нет, — светловолосая опережает немой вопрос, — я не одна из предназначенных. Привычные слова вновь с беспокойством врываются в рассудок, снова разжигают в нём пламя и бьются израненными птицами наружу, подальше от очередного осознания действительности. И, кажется, неважно, сколько времени пройдёт — Эльза не перестанет так болезненно реагировать. «Посмотрите, какие красивые глаза», — с самого раннего детства твердила мать, «моя дочь непременно избранная, ей непременно посчастливилось иметь предназначенного!». Но чем старше Разенграффе становилась, тем небрежнее размывались все её наивные мечты найти кого-то особенного — своего предначертанного, уже преждевременно ею любимого — с глазами цвета мятного перелива, все возведенные воздушные замки рассыпались на безликие призраки своей исключительности: не было ни имени на запястье, ни вживлённой голографической призмы, по легенде излучающей сияние звёздной пыли. И, по правде, никого Эльза так не желала видеть со своим именем на тонкой, почти прозрачной коже у самой ладони, как Его — ценнейшее её сокровище, запрятанное на задворках сознания, с обыкновенными карими глазами. Тот, с кем они уже, наверное, никогда не встретятся. Бумажный стаканчик с размазанным по стенкам кофе уже не грел, когда девушка бесшумно поднялась с жёсткого кресла, поглядывая на время. 18:47. Наспех намотав поверх шеи массивный шарф, светловолосая тяжело вздохнула, после чего принялась выталкивать на улицу чемодан. Метель благополучно утихла, и только мягкий снег с завидным спокойствием кружился в воздухе, оседая на белоснежную землю. И такую погоду, умиротворённую и зимнюю, Разенграффе любила больше всего. Когда до заветного города у побережья студёных вод оставалось всего несколько миль, телефон ожил, отзываясь бодрым звуком нового сообщения. Эльза, оторвавшись от холодного стекла электрички, залезла отёкшими от мороза пальцами в карман верхней одежды. малышка, я слышала ты сегодня приезжаешь домой. обязательно обниму тебя при встрече, я соскучилась ^^ «Всё ещё „малышка“, несмотря на то что я почти на два года старше неё. Виктория как всегда в своём репертуаре», — непроизвольно возникло в мыслях, отчего светловолосая закатила глаза и снисходительно улыбнулась, посылая несколько сердечек в ответ сверстнице. Виктория — одна из избранных короткого списка, неотрывно олицетворяющего, как кажется самой Разенграффе, лучшую пору в жизни. Они видятся стабильно раз в год, и каждая из них рада бы хоть что-то поменять, учащая период встреч, но то ли руки не доходят, то ли преодолеть несколько сотен километров ради дружеской встречи всё ещё является непосильной задачей. всего 10 дней до того, как мы встретимся!!! невероятно! всего 7 часов езды из Бергена, и я снова тебя увижу, понимаешь?понимаю:) кстати, мне недавно писал Тим, сказал, что вы совсем не видитесь в школе. это правда? он от тебя бегает, хаха?
да, но совсем скоро Рождество, вот мы там и увидимся. и никуда он от меня не денется! : 3:3 За холодным окном тёмной полосой неслись заснеженные угрюмые деревья, сменяясь бушующим морем, с тревожным плеском облизывающим грубые неприметные глыбы; возносились до неба, не знающего границ, чайки, кричали что есть мочи и беспорядочно носились невзрачной кучей. Уныло, одиноко. Эльза долго и бездумно наблюдает за сменяющимся горизонтом, прежде чем всё же решается задать едкий, разъедающий до костей от самого понимания вопрос, что всё в ней живо: и воспоминания, от который дрожит сердце, и ласковые шоколадные глаза, вызывающие лишь желание кричать о своей беспомощности, и нездоровая, хоть и глубоко запрятанная, истертая в прах любовь, которая связывает её по рукам и ногам всю сознательную жизнь колючими стеблями, отравляет кровь своим ядом, впивается шипами в самый рассудок. И расцветает безысходностью, болью, потерянным временем и неотвратимой невозможностью что-либо изменить.Эдвин приедет?
Она терпеливо ждёт отрицательного ответа до нервной дрожи в пальцах: ради этого и спрашивает. Чтобы выдохнуть с облегчением (и досадой), и вновь усесться за большим столом, зная, что два места обязательно останутся пустовать и на утро, потому что они не приедут. Те, с кем неотрывно алыми лентами переплетено сердце, запутано, изранено и обожжено когда-то первым праздником в их отсутствии, пониманием, что время, чёрт его побери, это время утекло как вода сквозь пальцы, бесследно исчезло, и они повзрослели. В жизни так случается. Но ты никогда не бываешь готов. Эдвин — практически единственная связующая нить с Ним, что-то очень хрупкое и едва уловимое, совершенно недоступное. То, за что никогда нельзя было ухватиться, но знать о нём — как едва освещённый во мраке путь, где видно только самую суть без детального освещения. Эдвин и Он — как единое целое по жизни, а Виктория — бесценный источник необходимой информации, который даже об этом не догадывается. не знаю ／(˃ᆺ˂)＼ прости, не хочу с ним разговаривать, он недавно снова назвал меня жирной!!! ненавижу своего брата! но родители вроде говорили, что он снова собирается со своей компанией куда-то… а что? Эльза ожидаемо вздыхает, потягивается на месте, быстро печатая в ответ «нет, ничего», и обессиленно откидывается на спинку кресла, придерживая в ладони ручку чемодана. Разенграффе просто не знает, что с собой делать, ведь в её жизни уже который год всё идёт как по накатанной. Всегда так: целую весну, лето и осень жить на полную катушку, упиваться юностью и веселиться с друзьями по вечерам, а потом, с наступлением Рождества, вновь вспоминать об этой больной одержимости, тянущейся с самого детства — оттуда, откуда она сама не помнит, да и не могла помнить. Наверняка в этой вселенной девушке предопределили подобные чувства к Нему, заложили в генотип, потому что иначе просто никак. И зиму она так любит только благодаря ему. Тронхейм встречает приятным морозцем, несильно кусающимся за щёки, разноцветными огнями на фонарях и блестящей в огнях, будто гигантское прозрачное зеркало, Нидельвой — прохладной скандинавской рекой. Родные места отзываются теплотой внутри, наполненные самыми разными моментами. Здесь они катались на коньках с папой, здесь — покупали пряники, гуляя по ночному городу вместе с Тимом и Викторией в рождественскую ночь, а здесь… ей когда-то улыбался Он, от холода пряча голову в ворот пухового пальто. И от этого в груди сладкой, липкой патокой растекается нежность, до того сильная, что заполняет всю грудную клетку без остатка, забивается в лёгкие, отчего нечем дышать, и боль так по-знакомому вкрадывается под кожу, пульсирует в венах, что на губах невольно появляется кривая улыбка — и почему-то болит сильнее. Закрывая за собой калитку ворот, девушка даже немного волнуется, представляя лицо родителей: мягкое, ласковое и такое любимое. И когда открывается входная дверь, на глаза от неожиданности наворачиваются слёзы: она дождалась. — Эльза! — вопит мама, принимаясь расцеловывать дочь прямо на пороге дома. — Эльза, моё солнышко, моя хорошая, ты вернулась! Разенграффе счастливо улыбается, чувствуя жжение в переносице, и не может оторваться от женщины в домашнем халате — самой дорогой женщины на свете. Она дома. Не в далёком Копенгагене, где одиночество своими холодными щупальцами хватается за конечности, окутывает со спины и учит жить по своим правилам. Дома.***
— Я недавно разговаривала со специалистом по предназначенным, — анонсирует Сильвия, нагибаясь над столом, чтобы поставить около дочери чашку с чаем. — Мне сказали, что такого цвета глаза — это явно метка. Ошибки насчёт того, что тебя наделили необыкновенным цветом глаз, но не послали соулмейта, быть не должно. Точнее, таких ошибок в природе вообще нет. Так что, моя милая, бродит где-то на земле твой предназначенный, всё хорошо будет, ты его встретишь. Эльза хмурится, смотря на мать, и ясно слышит в её голосе утешение. «Это особенность всех мам», — думает Эльза, «вот так, любым образом поддерживать дочерей и сыновей, дарить крылья или приделывать их насильно». — Мам, мы уже так много разговаривали на эту тему, давай просто забудем, хорошо? Был бы предназначенный — было бы и имя, и призма на запястье. А раз не было ошибок, значит непременно должны быть, я же всё-таки сижу перед тобой, — Разенграффе смотрит на мать в надежде, что та её непременно поймёт. Хоть когда-нибудь будет с ней солидарна в этом вопросе. — И вообще, почему ты так расстраиваешься? Нет предначертанного — не надо мне исцелять душу значит. Всё в порядке у меня. Девушка полузадушенно рассмеялась. И сама себе не поверила. — Всё ещё страдаешь по своему Джеку, да? — грустно хмыкнула женщина, и незримая стрела вместе с именем, которое Эльза не в силах произнести, вонзилась прямо в грудь светловолосой — воздух в лёгких болезненно исчез, а сердце зашлось в стыдливом ритме.