На смерть

      Элиссе восемнадцать, и в глазах у неё зола.       Когда-то давно — или, может быть, только вчера? — Фергюс, глядя в искристые зелёные радужки сестры, говорил, что в них — весенний лес, сочность луговых трав и сияние изумрудов. Что сказал бы он, глядя на неё теперь?       Элисса долго, задумчиво вглядывается в собственное отражение: в осунувшееся бледное лицо, в упрямо сжатые — совсем как у мамы — губы, во взгляд с отблесками металла — вглядывается и не находит ответа. Потому что Фергюса нет, и ответа тоже нет.       Элиссе восемнадцать, и она кажется себе древней старухой. Даже Винн, что раза в три старше, не выглядит такой вымученной и усталой, как она. Хотя, в общем-то, что тут удивительного: на дворе Мор, в Ферелдене гражданская война, а она — неожиданно! — единственная, кто может всех спасти. Давай, Элисса, ты же сильная, и плечи у тебя какие крепкие — вот тебе на них вся страна и парочка городов в довесок.       Элисса улыбается и тащит всё на себе. Не жалуется, не ноет и с каким-то больным азартом ввязывается в чужие проблемы. Снять многолетнее проклятие с оборотней? Легко! Найти чокнутую Совершенную на Глубинных Тропах? Да без проблем! Очистить башню Круга от демонов? Какой вопрос, ребята!       — Знаешь, мам, — говорит она как-то ночью, в который раз бесцельно глядя в звёздное небо, — если бы я знала, что оно всё вот так вот, я бы ни за что не взяла в руки меч.       Элисса улыбается, и нет ничего страшного в том, что улыбка её напоминает оскал.