«Твой человек — он твой везде По временам и измерениям, Нигде не будет изменения, Нет версий «тех» или «не тех».» (с) И. И. Зайцев
Светловолосая девушка сидела на бетонной плитке, которая находилась под крутым углом и омывалась местной рекой Припятью. Неподалёку от этой реки находилась станция. Невзорвавшаяся АЭС спокойно и мирно стояла на том же самом месте и, в отличие от станции из другой, будущей реальности, она не была отреставрирована. В ней, ничего не подозревая, ещё работали люди, даже не задумываясь о том, что ночью по их вине случится катастрофа. Втягивая с замиранием сердца поглубже воздух, который был совершенно безвреден для организма и чист, Аня по-детски болтала ногами, туда-сюда гоняя их по воде, и зелёная гладь плескалась, создавая уходящие волны. Солнце садилось за горизонтом, от чего лиловый и даже местами оранжевый оттенок покрывал только половину неба, тогда как на другой стороне ещё не сошла чистая голубизна небесного полотна. Антонова улыбалась лесу, такому зелёному, наполненному наверняка множеством незаражённых зверей и ягод; улыбалась Припяти, такой живой и красивой, что дух захватывало. Улыбалась слишком инфантильно, от чего любой проходящий бы сейчас мимо человек тоже бы улыбнулся, думая, какая же она всё-таки счастливая. Счастливая… Она бы истерически рассмеялась в глаза любому, кто бы только допустил такую мысль у себя в голове. Если бы они знали, если бы только знали, сколько боли и печали она хранит в своём сердце и в своих притворно радостных глазах: они утопились бы в море отчаяния, скорби и горести. Да, она улыбалась, да, это ненормально. Но кто сказал, что ты останешься нормальной и обычной после всего, что произошло? После всего, что пережила и потеряла Аня, ей просто-напросто казалось, что это конец, что жизни уже больше не будет и что она в последний раз видит такую красоту города любимого СССР. И улыбалась она только потому что плакать уже не могла, потому что слёзы уже закончились от бессмысленных рыданий, которые явно не помогли бы никого вернуть обратно к жизни.___
Тогда, когда Антонова облокотилась о джип Сергея, сотрясаясь от всхлипов, она потеряла счёт времени настолько, что даже не заметила, как солнце сменилось звёздами и луной. Иногда она смотрела на ребят, осознавая всю ту реальность событий, которая говорила ей, что они уже никогда не заговорят с ней и никогда не смогут к ней прикоснуться. И всё, что оставят после себя — воспоминания. Больше ничего. Потом спустя какое-то время она начала всматриваться в тело Костенко, не желая отводить свой взор, словно это его бы смогло воскресить. И только тогда, когда у неё перед глазами уже всё резко начинало темнеть и плыть от пристального неотрывного взгляда, тогда Аня наконец неохотно меняла положение, начиная упорно буравить глазами, полными ненависти, злобы и вражды труп Вершинина. Быть может, на неё тогда повлияла незаметная смена суток, быть может — рациональность, но она, вытерев набухшие от постоянных слёз глаза, встала и пошла. Но пошла она не к джипу и не к выходу из города, а наоборот. Блондинка даже не собиралась уходить отсюда, ведь она помнила, Аня прекрасно помнила, что Паша что-то говорил о станции, но не помнила, что именно. Зато она совершенно точно понимала, что это что-то очень важное для него и для его свершений, ведь он так показывал ей эту станцию, будто это — нечто драгоценное и нечто нужное. Может, там она найдёт что-то, что сможет ей помочь? Она не помнила, как дошла до АЭС, но зато отчётливо помнила внутри неё режущий свет, совершенно белый и чистый, такой, что глаза заслезились от боли. Помнила непонятную комнату, блокнот, который она бездумно взяла и засунула в карман плаща, пульт управления, нажатие кнопки и темноту. Пожирающий непроглядный мрак, так знакомый ей, как тогда, в Мэриленде при путешествии во времени, охватил всё её тело и существо. Воздух на время словно перестал существовать, пространства не было никакого. Ничего — только невесомость, пустота и тьма как в космосе, но здесь даже не было и намёка на свет в виде звёзд. Казалось, что прошла вечность, но на самом деле прошла всего одна секунда — и вот ты стоишь посреди нового места, в другом времени. Антонова ошеломлённо стояла за воротами работающей станции, где когда-то над чёрным безоблачном небом лежали умершие друзья и Сергей.___
И вот теперь она сидит у красивой реки, держа в одной руке помятую тетрадь, взятую из станции того времени, а в другой держа несколько клочков шерсти собаки. Иногда она поглаживала по голове «Черныша», который ещё не успел сотворить ничего такого страшного с Костенко. Овчарка смирно сидела, явно удовлетворённая поглаживаниями, которые ей были так незнакомы с самого младенчества, когда та ещё была щенком. В самом деле — злиться Ане на собаку за то, что она сделала в другой реальности и ещё не успела стать тем, кем стала — крайней глупо. Не пинать же Черныша с надрывными криками «ты убил того, кто мне был дорог». Поэтому она просто заботливо пригрела его у себя на коленях бродящего здесь неподалёку, кажется, в поисках хоть какой-то еды. Антонова убрала руку с головы пёсика, начиная с интересом листать совсем тонкую тетрадь, в которой не было написано практически ничего, слишком мало, а дальше даже последовали пустые листы. Всматриваясь в записи, она поняла, что числа стёрты, но вот то, что было написано после них, вполне можно было разобрать. Она невольно улыбнулась, заметив тот самый почерк СССРовского Паши, который она так любила. Удивительно, даже сменив реальность и сущность, Вершинин не изменял своим привычкам, прописывая буковки с характерными только ему закорючками. «Я начинаю чувствовать, что я начал терять над собой контроль намного чаще, чем раньше. Кажется, ещё несколько суток — и вирус поглотит меня. Хоть бы ребята успели.» Блондинка почувствовала укор совести и укол в сердце, но продолжила читать. «Мне страшно. Я почти не помню, что в последнее время со мной происходило. Я как шизофреник, который имеет провалы в памяти. Сегодня проснулся и увидел рядом с собой труп оленя, разодранный на части, а голод, который присутствовал долгое время, неожиданно после этого исчез. Повторяюсь ещё раз — мне страшно. Надеюсь, ребята уже в пути.» Сердце блодинки болезненно сжалось от понимания того, что они могли бы помочь ему, если бы не медлили. «Они не успели. Я чувствую, как теряю полностью контроль над своим телом, как кровь, которая течёт во мне, управляет мной, мозг уже не хочет меня слушаться, глаза закрываются сами собой. Возможно, это моя последняя запись. Хотя нет — это точно последняя запись. Если это кто-нибудь прочтёт из ребят, то знайте — вы были мне очень дороги и я всегда…» Дальше она ничего не понимала. Почерк становился всё непонятней, слова были расположены иногда слишком близко к друг другу, либо иногда слишком далеко, в конце концов вообще превратившись в тонкую ровную линию, как будто сердце потеряло свою активность, как на кардиографе. Не хватало только свойственного пиканья аппарата, оповещающего об остановке. На тетрадь капнула одна единственная скудная слезинка, если брать в расчёт то, что плакать она уже просто-напросто не могла — это было чудом. Угрызения совести не давали ей нормально и разумно думать. Возникла даже мысль пойти утопиться прямо сейчас же в этой чёртовой речке, ведь только она, Аня, и виновата во всех смертях. Если бы она ещё тогда уговорила Костенко остаться и пойти к станции — ничего бы этого не было. Паша бы не стал Зоной и не убил бы всех до единого. Они бы забрали его, вылечили как угодно и снова зажили бы хорошо, привыкая к новой реальности. Но теперь всему этому не быть. Мысль о том, что можно попытаться предотвратить аварию и изменить реальность, посетила её с самого начала, но она её сразу же отсекла. Смешно ведь совершенно. Как ей удастся предотвратить катастрофу? Её никто не послушает и даже на станцию-то не пустит. Знакомых у неё нет, а одна она не справится. Тем более, что если даже каким-то чудным и невероятным образом ей бы и удалось это сделать, она бы испортила всё. Тогда бы ей пришлось вернуться в реальность лишней, у неё бы был двойник, как и у Паши; конечно, хорошая плата за всё, что она натворила, но рисковать не стоит. Кто знает, что будет в той реальности и будет ли жив Костенко. Из раздумий её вырвал Черныш, который уткнулся своим носом ей прямо в карман джинс, что-то нашаривая. Аня удивлённо потянулась к месту, где так активно что-то искала собака, и ощутила завёрнутый в целлофановом прозрачном маленьком пакетике завёрнутый хлеб с колбасой. Тот самый бутерброд, который приготовил Сергей с утра в бункере и который она не успела съесть, слишком спеша на миссию по спасению Паши. Она вытащила его, но прошло немало времени и еда была явно не первой свежести. А собака вроде бы не против была съесть, поэтому она отдала всё Чернышу. Через минуту он всё слопал, жалобно скуля и прося ещё. — Прости, у меня больше нет, — сказала расстроено Антонова, пожав плечами, словно собака её поймёт. — Может, в городе что найдём? Хоть у меня и не имеется собой денег, но вдруг повезёт. После этих слов она выкинула тетрадь в реку, даже не посмотрев, как та начала тонуть поглощённая водой — Аня желала полностью отпустить прошлое. И её осенило. Если Черныш не виноват в том, что им управлял Паша и заставлял убить Костенко, то почему Паша должен быть виноват в смертях? Он не осознавал, что делает, и было глупо на него злиться. Это ведь был не он, а Зона, и записи в тетради были тому подтверждением. Ненависть не приведёт ни к чему, и всё, что Аня может — оставить о нём в своей памяти хотя бы светлый след. Запомнить его героем, а не убийцей.___
Антонова шла по закоулкам незнакомых улиц, любуясь городом, который успешно процветал, и было как-то прискорбно понимать, что в скором времени всех людей эвакуируют, а город станет пустырём. Увидя перед собой жёлтый бочонок неподалёку, Аня остолбенела, войдя в самый настоящий ступор. Здесь стоял квас, стояла продавщица, стояли неподалёку маленькие пионеры и взрослые люди. На этой чёртовой улице стояло всё, а она — падала. Падала прямо в пропасть от разнообразных ощущений и эмоций где-то внутри, которые она испытала прямо сейчас. Неужели? Неужели это стоит он? Молодой и великолепный, такой притягательный со своей рыжевато-блондинистой шевелюрой? Юный и мечтательный, он стоит и попивает квас, а на лице — ни капельки серьёзности, которую она привыкла видеть у Костенко постарше. Он прямо как будто ожил и вышел с учебников «История СССР», но только явился в множество раз красивее, чем показано на страницах книги. Блондинка даже забыла о собаке, ради которой пришла сюда, и тут же бездумно рванула в его сторону так, словно прямо сейчас накинется на него, на его шею, в его сильные и крепкие объятия. Но вовремя вспомнила, что таких объятий не будет, ведь он её даже не знает совершенно. Капитан кинул на неё недоумевающий взгляд, когда она подошла ближе с таким лицом, будто была готова заговорить, но при этом то ли боялась, то ли стеснялась. — Вы… Эм… У вас не найдётся… денег… на… квас? — запинаясь говорила Антонова, слишком часто бегая глазами то к его персоне, то к стоящей продавщице. Аня удивлялась тому, как она вообще смогла что-либо произнести, судя по тому, какой ступор испытала. И ступор этот был вызван не его присутствием в этом мире, ведь она знала, что в это время он уже жил, по истории, преподоваемой в школе, а скорее потому что тогда, когда они в машине с Вершининым все втроём направлялись в логово Киняева, старший Костенко чётко и ясно сказал: «Я за год до аварии перевёлся в Москву». Что же он сейчас делает здесь, чёрт возьми? Тревога и беспокойство охватили её. — Да, конечно. От нескольких копеек я не обеднею, — сказал он, при этом доброжелательно улыбнувшись. — Ещё одну, пожалуйста, — попросил вежливо Костенко, отдав несколько копеек. — Девушка, а что это у вас на лбу? — сказал он, уже переведя своё внимание снова на неё. Аню тут же передёрнуло, от непривычки слышать от него, такое официальное обращение к себе. — Где? Что? — не понимая произнесла блондинка, когда он ей размыто указал то ли на глаз, то ли на лоб. — Кровь, что ли, — Костенко ухватил её за локоть, заставляя подойти к себе поближе, как только можно, и теперь она дышала ему прямо в грудь. — Засохшая, странно, раны то нет, — он намочил палец слюной и попытался заботливо стереть. — Откуда она у вас? Аня болезненно улыбнулась, с иронией осознавая то, что молодая версия Костенко стирает с её лба кровь, оставленную старшим Костенко из другой реальности. Она вспомнила, как он тогда напоследок её поцеловал, а потом… Блондинку тут же передёрнуло и она чуть не впала в рыдания, но нашла в себе силы и проговорила: — Эм, ну я… Так собака поранилась, которая со мной рядом ошивалась, а я ей пыталась помочь, только она уже убежала. Руки-то я после этого помыла, а вот видимо лоб задела ещё окровавленными руками, — только после произнесённого она поняла, какую же дикую чушь она сморозила, но сразу же забыла об этом, млея от близости к нему. Через некоторое время он отошёл на достаточное расстояние от девушки, улыбаясь своей неповторимой улыбкой, от чего где-то чуть ниже живота всё переворачивалось. — А, ну да, собака поранилась, — легко сказал тот, и Аня поняла, что он ей не поверил, но и предъявить ничего не мог. Продавщица, которая всё это время наливала квас и стояла за стойкой, удивлённо смотрела на этих двоих, готовая поклясться, что с обеих сторон почувствовала какую-то искорку, когда расстояние между ними сократилось. Разговор не клеился. Антонова, не знавшая даже, что сказать, просто попивала сладкий напиток, желая, чтобы эти минуты никогда не заканчивались. Смотреть на него, лучезарно улыбающегося и потягивающего квас, было как снисхождение Бога на её утомлённую от переживаемой боли и утраты душу. Аня и мечтать не могла, не то, что думать над тем, что снова сможет его увидеть, и вот он сейчас стоит рядом с ней. Казалось, что всё это сон. Некоторое спокойствие, которое пришло ненадолго на смену шоку, снова пропало, сменяясь потрясением. Блондинка ошеломлённо смотрела на идущего неподалёку Сорокина, которого видала в планшете Гоши как умершего в саркофаге инженера. Виталий с самым спокойным видом шёл и что-то довольно присвистывал, держа в руках рабочий портфель. Видимо, он шёл работать на свою смену. Прямо день старых, а точнее новых знакомых, если считать, в каком она времени находится. Капитан изумлённо смотрел на Аню, которая, повергнутая таким ходом событий, совершенно случайно дала волю эмоциям и обрызгала его всего квасом от удивления. Чистая бежевая рубашка, которую он сегодня надел вместе со своим новым костюмом, была полностью испорчена. Костенко хотел было выразить всё своё негодование в приличной форме, но и моргнуть не успел, как она убежала, даже не оставив стакана с квасом на нужном месте.___
Антонова как загнанный в угол котёнок сидела в кабинете КГБ для допроса, напряжённо ёрзая на стуле и не находя себе места от тревоги. На стене висел портрет Горбачёва, по радио играла Пугачёва, а цвет, который преобладал в помещении, был кроваво-красным. Наконец за хлипкой дверью раздался какой-то говор и послышался знакомый голос, который она могла узнать из тысячи. Аня тут же навострила уши, с интересом прислушиваясь к беседе. Половину сказанного было не понять, но услышанной информации для неё вполне хватило, чтобы начать ликовать. Незнакомое лицо, с которым беседовал Костенко, заявило, что тот не имеет здесь никакого права устраивать допросы, ведь он уже перевёлся на должность в Москву, на что Сергей упрашивающе его уговорил дать ему некую вольность по старой дружбе. Потом речь зашла о том, что тут делает Костенко, на что сам Костенко ответил, что приехал чисто навестить своих родителей, которые очень по нему соскучились и что по наступлению темноты он собирается выезжать из города. Антонова тут же обрадовалась, понимая, что его здесь не будет во время катастрофы. На душе сразу стало легче. Тикающие с раздражающим шумом часы давили на неё, она страшилась своей участи и того, что ей скажет Костенко после произошедшего инцидента. Через секунду дверь со стуком открылась, отчего Аня чуть ли не подпрыгнула. Оторванная от раздумий, она вздрогнула. — Ну, давай, признавайся, — грозно начал капитан, не дожидаясь и слова из уст блондинки. — Что тебя сподвигло ударить мирного гражданина Виталия Сорокина и почему ты орала на весь околоток «ваша любимая станция взорвётся», когда я пытался схватить тебя? — от его лучезарности не осталось и следа, а появилась привычная серьёзность, которая как казалось Ане, ему сейчас совсем не подходила. — Ну… Вы знаете, просто… — запинаясь, под его строгим и суровым взглядом говорила Антонова. — Так мы играли с местными в «Правда или Действие», и мне задали такое до ужаса дурацкое задание — избить любого прохожего, а потом закричать эти глупые слова, — после этого она слабо и неуверенно улыбнулась, словно дожидаясь его снисходительности. — Ты мне дурочку не строй! — гаркнул тот, и тут же подошёл прямо к ней вплотную. Между ними был только стол, а лица находились буквально в сантиметре, а то и миллиметре друг от друга. Она вцепилась в стул, на котором сидела. — А не странно ли, что ты так быстро убежала к нему и даже меня облила квасом? И почему же это был не я, почему не меня стукнула? — приподняв бровь, спросил тихо мужчина, от чего девушка почувствовала нестерпимое желание поцеловать его прямо здесь. Но это была бы вершина безумия, поэтому она просто сдержалась, выдохнув ему прямо в губы. Она и так много ерунды ему наговорила, и он, наверное, уже считает её за сумасшедшую, а это действие точно доказало бы и подтвердило её ненормальность. — Так… Вы таким добрым оказались, я бы не смогла, — промямлила Аня. — А этот ваш Сорокин, кажется, просто мимо проходил. — Такая красивая и милая девушка, а такое вытворяет, — уже менее сурово прошептал он ей на ухо, от чего она почувствовала лёгкое окрыление. — Считай, что я поверил в этот бессвязный бред, но учти насчёт тебя я на чеку, — на что Антонова захотела нагло ухмыльнуться ему прямо в лицо, но сдержалась, ведь она знает, что он здесь не живёт и проследить за ней он явно сможет. Он что — её считает красивой? Ничего себе. Костенко тут же отпрянул, кашлянув, а потом произнес слабое «можешь идти, свободна». Антонова то ли обрадовалась, то ли расстроилась, то ли всё сразу, ведь было горько осознавать, что ей придётся покинуть это место и его в том числе, но при этом было хорошо то, что проблем не возникло и он так просто отпустил её.___
Блондинка стояла на крыльце у здания КГБ, совершенно отчаявшись. Возможно, теперь она никогда его не увидит. Настроение было поганым, от одного только понимания, что скоро её просто вышвырнет в свою быть может изменённую, а быть может, и нет реальность. Всё-таки Сорокина, по глазу которому не хило прошлась со всей дури кулаком, она остановила. Теперь он не будет дежурить в ту смену, а будет спокойно отлёживаться дома, и, быть может, авария предотвратится? А что, если нет? Что тогда? Вернуться в ту жестокую реальность, где все убиты? Аня с недовольной миной, начала примиряться с таким ходом событий, попутно сотрясая руку от боли. Костяшки неприятно ныли от удара, который предназначался инженеру, но в кабинете она этого показывать не хотела. Из здания вышел какой-то мужчина с погонами, который явно здесь работал, при этом он выглядел таким безобидным, что было сразу понятно, что он какой-то малой должности. В звёздах же она не разбиралась и определить, кем он был именно, не могла. Незнакомец вытащил из кармана прямоугольную картонку, красненькую такую, с надписью «Прима» и вытащил сигарету, уже готовый прикурить, но Аня его остановила. — Эм, а угостите? — неувернно спросила девчонка, на что тот тут же выпучил глаза. Видимо, в эти времена в СССР мало кто из девушк курил, судя по его реакции. Мужчина немного потупился, но сигарету всё-таки дал безоговорочно, при этом не забыв дать прикурить. Скорее всего, он решил, что если она только что вышла из КГБ, то она — какая-нибудь преступница с района, загремевшая сюда не просто так, и от которой он ещё и отхватит, если откажет. Аня удовлетворённо начала затягиваться, вдыхая в свои лёгкие едкий дым. Да, она умела курить, что тут скрывать. Детский дом и всё такое. Люди там и не такому учились, но она приостановилась только на курении. Хоть это был и СССР, но детдомовские были ещё те разгильдяи. Прошло немало времени и начало темнеть. Аня немного начала потирать свои плечи и сама не заметила, как зубы начали стучать от холода. Несмотря на тёплое время суток, весенний апрель — это тебе не летний июль. Мужчина, который стоял рядом некоторое время уже скрылся за дверьми, и она осталась одна со своими мыслями. — Держи, — услышала блондинка позади себя снова до боли знакомый голос, который решила, что уже не услышит. Не успев обернуться, она ощутила, как на неё по-джентельменски накинули пиджак. — Ты в одной дурацкой синей какой-то мужской рубашке. Не холодно, что ли, совсем? Весна обманчива. Тот самый немного испачканный квасом пиджак теперь висел на её плечах. Она закуталась в нём посильнее, как котёнок ищущий тепла, пытаясь скрыть мечтательную улыбку, которую Сергей запросто мог бы увидеть. И да, на ней была одета потрёпанная синяя рубашка Костенко, только вот в той реальности она была любимой, а тут она ему чем-то не угодила. Она надела её ещё когда покинула квартиру Сергея, просто всё это время рубашка скрывалась за плащом, а в бункере она специально переодевала её на белую футболку, чтобы никто не заметил. Аня посмотрела на Костенко, который вальяжно положил руки в карманы и задумчиво смотрел на появляющиеся ещё слабые неяркие звёзды. «Спасибо» — тихо прошептала она, на что он ничего совершенно не ответил. «Надо запомнить его таким. В последний раз вижу» — с грустью пронеслось у неё в голове и она расстроено улыбнулась, чего он не заметил. — Ладно, поехал я. Можешь оставить себе на память, всё равно уже не отстирать, — усмехнулся тот, кидая взгляд на свою местами тёмного цвета от кваса рубашку, которая высохла. — И да, не кури, не красиво, — после этого он заботливо выхватил из рук блондинки горящюю сигарету и бесцеремонно растоптал прямо у неё на глазах, уничтожив в порошок. Аня даже сказать ничего не успела, как смотрела уже вслед стремительно уходящему Сергею. Он почти сел в старую для её времени машину, как тут же ей в голову пришла гениальная, как ей казалось, мысль. Конечно, она запросто могла исчезнуть в свою реальность прямо перед его глазами, но сейчас для неё это казалось таким не насущным, что она с плохо скрываемой радостью побежала к машине, в которую он уже сел. — А можно с вами? — сказала она ему, просовывая свою голову прямо в открытое окно автомобиля. — Вы ведь, кажется, до Москвы едете? Подвезёте? — произнесла Антонова, растягивая улыбку чуть ли не до ушей, от чего Костенко опешил. Провести последние минуты в этом мире с ним, разъезжая по безлюдной тёмной дороге, под плеядами горящих звёзд. Что может быть лучше?