остаться в прошлом или чужая среди своих

«Мне вас не жаль, неверные друзья, Венки пиров и чаши круговые Мне вас не жаль, изменницы младые, Задумчивый, забав чуждаюсь я.» (с) А.С. Пушкин

      — Паш, с тобой всё хорошо? — запаниковала Настя, пытаясь подойти ближе, как будто так она была бы уверена, что с ним всё в порядке, но собака или, точнее, как её назвал сам хозяин, «Черныш» — тут же напряглась и внушительно зарычала, готовая в любой момент накинуться как некий телохранитель.       Горелов тут же взволнованно спохватился, побежал за Мадышевой и, взяв её под локоть, вернул в обратное положение подальше от Вершинина, туда, где она стояла до этого с ребятами.       — Не видишь, что ли? Не всё хорошо, — прошептал Лёха Насте, не отрывая взгляда от глаз бывшего лучшего друга, или, точнее, то, что у него осталось от них.       Синие подтёки, кровавые зрачки, мешки и безумный взгляд действительно давали знать, что с ним уже давно не всё в порядке. Паша смотрел на них то ли с презрением, то ли с высокомерием, и ходил туда-сюда, заложив вальяжно руки за спину в «замок».       От него так и исходила энергетика чего-то нового, чужого. От него в воздухе витали и ощущались ненависть, боль, презрение и отвращение — всё это чувствовалось чуть ли не за километр. Стоя рядом с ним, можно было почувствовать вражду и неприязнь в такой сильной форме, что никто и никогда такого ещё не ощущал и уже не сможет ощутить.       Он резко остановился, окинув всех взглядом, переполненным гнева. Потом, наконец, через долгую мучительную паузу вновь заговорил своим ледяным голосом, который пробирал до мурашек.       — Ну что? Даже не хотите напоследок объясниться, почему не удосужились вовремя забрать любимого Пашеньку? — с фальшивой растроганностью сказало существо.       — В смысле? Разве ты не Паша? — промямлил, ничего не понимая, Гоша.       — Ох, какие же вы, однако, глупые. Прямо скучно с вами, — грустно сказал блондин, не по-настоящему отчаявшись, а потом приторно улыбнулся и продолжил. — Нет, я лишь оболочка Паши. А так — я Зона, — уши ребят даже заложило от последних двух слов, которые он выкрикнул с такой силой, что, казалось, все животные и птицы встрепенулись. — Но от него ещё кое-что осталось, представляете? Я чувствую его. Я чувствую то, что чувствует он по отношению к своим любимым друзьям. Хотя, точнее, нет — уже не любимым, — с усмешкой и злорадной улыбкой произнесло то, что когда-то было Вершининым. — К друзьям, которые его предали, к друзьям, которые оставили его гнить здесь, доживать последние свои жалкие дни. Вы, наверное, думаете — а чего он не сбежал? Но то, что живёт в нём теперь, навечно задержало его здесь. Он не мог и не может больше покинуть свои владения.       Аня в замешательстве смотрела на когда-то своего парня и не двигалась, переваривая информацию с трудом. Сергей же, ничуть не удивлённый таким, казалось бы, неожиданным для всех обстоятельством, стоял и прикидывал в голове план, который никак не хотел придумываться. Если честно, он предполагал, что после того, что случилось у бассейна, будет что-то подобное и что ему не удастся выжить, сколько бы он ни старался что-либо сделать. Это ведь Зона, и даже оружие против неё бессильно. Настя и Лёха же просто не верили своим ушам и стояли как вкопанные, не понимая, что теперь делать дальше и как спасаться. Гоша просто стоял позади всех, за спинами ребят, дрожа от испуга, который полностью его поглотил.       — И что теперь? Что ты хочешь от нас? — не показывая своей тревоги, которая вообще-то, присутствовала и, скорее всего, не за себя, а за ребят, вызывающе прокричал Костенко.       — Убить тебя, — прошипело существо и харкнуло ему под ноги неестественной, слишком чёрной слюной, а потом искривило губы в отвращении. — Ты — жалкое ничтожество, которое воспользовалось отсутствием — стоило Паше только остаться здесь, как ты сразу засмотрелся на Антонову. И ты расплатишься. А ты, — он указал пальцем на блондинку. — Ты даже не попыталась его оттолкнуть. Пережила муки совести и вины — и думаешь, всё? Можно вот так забыть Пашу? Ну уж нет, — его холодный тон, враждебный взгляд и слова, которые он сказал, заставили Аню задрожать, почувствовав мурашки по всему телу. — Ты теперь навеки его запомнишь, и будь уверена, что будешь просить и молить меня о смерти, и о пощаде, — Зона истерически рассмеялась, от чего сердце, казалось, вот-вот упадёт в пятки. — Глупые, вы даже не представляете, что приехав сюда, подписали сами себе смертный приговор.       Гоша, кажется сообразивший, что спасения нет, решил попытаться сбежать, но не смог сделать и малюсенького шажка, как почувствовал, что его тело налилось свинцом. Паша постарался. Это же случилось и с остальными.       Антонова, немного поразмыслив и вспомнив, как ей удалось тогда привести Вершинина в секундное сознание у бассейна, не думая более ни секунды, с желанием спасти всех и вернуть Пашу, тут же рванула к нему. И странно — она не чувствовала, что приросла с земле, как это чувствовали все трое- Настя, Лёха и Гоша; Костенко хотел было её ухватить, чтобы не отпускать навстречу этому чудовищу, но та лишь убедительно посмотрела на него, говоря как будто взглядом: «Всё хорошо. Я справлюсь».        Сперва она примчалась, но когда дойти до него оставалось совсем ничего, она пошла тихим и размеренным шагом, аккуратно перебирая ноги, словно боясь, что Черныш может, что-либо предпринять. Но собака видимо не собиралась ничего делать, а просто завороженно и внимательно смотрела на блондинку.       — Паш, ты меня слышишь? Паша, я знаю, ты здесь, внутри, дай знак, — настойчиво, но тихо говорила Аня, когда оказалась с ним вплотную. — Очнись, слышишь?       Она смотрела умоляюще в его пустые, стеклянные и потерянные глаза, которые более не излучали добра и любви, как когда-то. В глаза, от которых в груди нарастал только страх, в глаза, которые имели кроваво-красный безжизненный цвет. Аня словно хотела найти в них что-то человеческое, но даже не понимала, что это совершенно бесполезно.       Для пущего эффекта она осторожно положила, немного с опаской свою руку ему на грудь, туда, где должно биться человеческое сердце. И Антонова так удивилась, когда ощутила лишь совсем слабое сердцебиение с большими задержками, которого практически не было, что её глаза тут же широко распахнулись. У нормальных людей так не бывает. Она не на шутку испугалась. Аня с самого начала боялась его, но сейчас это был предел паники.       Существо почувствовало прикосновение человека, которое когда-то любило его, но ключевое слово здесь «любило». От зоны ничего не скроешь, а сейчас — тем более, когда она позволила прикоснуться к его телу, раскрывая все карты наружу.       Вершинин, от которого хоть что-то осталось внутри, лишь почувствовал от Антоновой много страха и боли. Больше ничего. От неё больше не излучалось то тепло, которое раньше спасало его. Больше в ней не было любви к нему. Не было всех тех воспоминаний, что отогревали душу Паши, что давали побороть зону, осознавая себя, как личность.       Прикоснуться к его телу была большой, нет, просто огромной ошибкой Ани, она только дала силы Зоне и разозлила даже самого Пашу. Теперь Вершинин, а точнее, то, что от него осталось, и Зона как будто стали одним целым, объединённые одними и теми же обуявшими их чувствами — ненавистью и гневом. А это было выгодно и самой Зоне, теперь она полностью и до конца имела власть над этим телом. Вершинин полностью слился с Зоной с тех пор, как из-за Аниного прикосновения в сознание существа тут же врезались мимолетные картинки — это были воспоминания Ани, где она была с Костенко. Где они целуются, где он делает ей предложение, где она удивляется и кидается ему на шею. Каждая секунда их времяпровождения добивала его, и хоть у них было всего между собой катастрофически мало, это всё равно оставило неизгладимый отпечаток и след.       — Паши. Здесь. Уже. Больше. Нет. — отчеканил каждое слово Вершинин, и одним взмахом руки поднял Аню в воздух, со всей силы откинув куда-то неподалёку от ребят. — Дура, ты ещё разве не поняла? — прокричал он в гневе, трясущийся от злости. — Твоя херня больше не действует на меня. Совсем. Ты же не любишь меня. Ты любишь своего мента, дура.       По льняным волосам потекла струйка крови, Антонова старалась держать себя в руках, и сквозь боль привстала, нащупывая рану.       — Ну ты, сука, — прокричал Сергей в бешенстве, и ловко перезарядив автомат, тут же прицелился, чтобы выстрелить, но, как и стоило ожидать, оружие лишь упало с металлическим треском на асфальт, на котором теперь валялись лишь его мелкие детальки.       Тогда он, приготовившийся к такому стечению обстоятельств, вытащил нож и попытался наброситься на Вершинина.       — Черныш, ужин, — тут же скомандовал Паша с азартной улыбкой, понимая, что сейчас будет что-то интересненькое.       Собака, которая всё это время была почти неподвижна, тут же с диким рычанием кинулась на Костенко, защищая своего хозяина. Началась нешуточная борьба. Сергей оборонялся ножом каждый раз, когда Черныш пытался укусить его. Для собаки такие незначительные ранения от ножа Костенко были совершенно не страшны, тут же заживая на ней, как только появлялись.       Ребята на всё это смотрели с удивлением и страхом, боясь, что ФСБшника сожрёт это чудовище, так как собака являлась, кажется, бессмертной. Один раз уже умирала, и вот, снова жива ведь.       — Так вот, продолжим нашу беседу, — сказал Вершинин, уже более не обращая своего драгоценного внимания на неравную битву, оценив всю живучесть генерала, словно понимая, что это надолго. — Кстати, мне интересно, мои предатели, которых я терпеть не могу — вы бы так и не ломанулись сюда, если бы не те липовые новости по телевизору? — он снова залился смехом. — Ну что, опять эти глупые непонимающие лица? Не составило огромного труда найти шестёрок Киняева на станции, немного их припугнуть, выломать несколько пальцев на прощание, чтобы они уж точно исполнили свой долг, а потом лишь с удовольствием наслаждаться тем, как вы через день въезжаете в Припять. Хорошо они поработали, быстро даже, не как я ожидал. Только интересно, как это им удалось попасть в администрацию и заставить сделать такое объявление о Припяти в телевтзоре. Хотя- не важно, важнее лишь то, что вы эти новости даже, быть может и, не увидели бы. Но увидели. Судьба, что сказать.       — Так это всё ты, — процедил Горелов сквозь зубы, иногда посматривая на Костенко, который безрезультатно боролся за свою жизнь. — Отпусти нас! Зачем мы тебе, раз мы такие предатели?       — Ну уж нет, — Паша отрицательно покачал головой, — Если бы хотел, то тогда бы вас просто оставил, жили бы себе спокойно не тужили, не зря же я всё это затеял. Думаете, я вас действительно сюда припёр, чтобы просто так убить и обвинить вас во всех грехах?       Лёха тут же прервал его, с ненавистью выкрикивая каждое слово.       — Нас? Обвинить во всех грехах? Ты не охуел ли? Это разве, блять, не ты заявился в нашу реальность, вынудил нас поехать с тобой в Америку, разрушил наши жизни, сломал прибор и оставил нас неизвестно где? Во всём виноват только ты!       — Это ваша правда, — слишком спокойно сказал Вершинин, даже не вступая в спор. — Моя правда совсем другая. Но вообще, хватит разговоров, пора приступать уже к делу, — торопливо заговорило существо. — Сорокин заждался меня, нужно его поскорее вытащить из саркофага, а для этого мне нужна кровь и один ритуал. Ваша кровь. Кровь виноватых во всех этих изменениях реальностей. И не просто кровь — я хочу, чтобы вы были убиты, а потом я только возьму её.       После этих слов и взмаха рукой защитные костюмы всех пятерых тут же разошлись пополам и улетели куда-то далеко. Сначала Паша поднял самого невинного.       Гоша теперь беспомощно висел в воздухе, барахтаясь ногами и руками, умоляя опустить его на землю, но всё было тщетно. Вершинин сжал ладонь в кулак с безумной улыбкой на лице, и в это же мгновение Петрищев уже хватался рукой, хрипя, за своё горло, не в состоянии сказать, хоть, что-нибудь.       — Отпусти, его! Хочешь я что угодно сделаю, — кричал Костенко, но существо будто и не слышало, слишком занятое своим делом. — Только отпусти!       Глаза Гоши тут же закатились, лицо посинело, сопротивление ослабло, руки повисли, и он с грохотом безжизненно упал на асфальт. То же самое через секунду произошло и с Настей, а потом и с Лёхой. Горелов, видя, как умирает последний для него дорогой человек, даже умолял взять его вместо неё, чтобы она осталась жива.       Аня держалась за свою рану в голове и плакала, так плакала и рыдала, что, казалось, скоро осипнет. Смотреть, как умирают может и не самые любимые друзья, но с которыми она пережила столько всего, было невыносимо. Невыносимо и больно, так что хотелось самой скорее попасть под руку Паше, чтобы и её он тоже убил. Но он не спешил, да и, видимо, не собирался.        — Сюда иди, — выкрикнул Вершинин Антоновой, когда расправился со своими бывшими друзьями, но та лишь пустилась в ещё большие рыдания, судорожно мотая головой из стороны в сторону, что означало «нет».       Аня и сама не почувствовала, как с помощью его силы оказалось уже у его ног. Он взял её за волосы и рывком поднял, откинув её голову назад, хрипло шепча ей на ухо:       — Смотри, смотри внимательно на эти трупы. Смотри, говорю! — прокричал он ещё сильнее, от чего она опять жалобно покачала головой.       Вершинин теперь держал её за шкирку, придерживая её челюсть, чтобы девушка не смогла отвернуться и посмотрела наконец на своих умерших друзей. Но Антонова боролась до последнего, и, зажмурив глаза, говорила себе, что всё это сон, хотя и сама не верила в эту свою чушь.       — Они умерли из-за тебя! Умерли, потому что ты нашла выход из дома Костенко и вы поехали спасать Пашу, которого уже не спасти никогда, — сопел он ей на ухо, говоря слова, которые разрывали её на частички.       — Ты безумен! — прокричала она ему в лицо, когда, наконец, разомкнула веки. — Отпусти меня, тварь! — она брыкалась, пытаясь бороться, но хватка Вершинина за волосы была стальной и цепкой.       Тут же она увидела Костенко, который был ещё жив и ещё старался убить собаку, чему Аня была несказанно рада, а потом увидела мёртвые тела ребят, лежавшие в ряд, синие и совершенно безжизненные, от чего её потянуло блевать.       — А ты что, думала, будет, когда вы оставили Пашу почти на две недели здесь? Что он кинется к вам в объятия и вы будете жить счастливо? Что ты будешь жить с Костенко, а он тебе простит измену? Глупая девчонка. Это не ваш мир, не ваша реальность. Вы — ошибка, созданная им и пришедшая из другого мира, вы должны умереть! Но, как я сказал прежде, ты не умрёшь, ты мне нужна для более изощрённых издевательств, которые ты заслужила, — жалобный лай собаки прервал его речь, и Паша, который уже устал от генерала, лишь вздохнул, недовольный тем, что тот ещё жив. — Черныш, добей уже его. А ты смотри, смотри, как последний в твоей жизни дорогой человек умирает у тебя на глазах, как Лёха смотрел на умирающую Настю, — теперь Вершинин теребил её за волосы, силой заставляя смотреть на произошедшее.       Один рывок, один длинный прыжок собаки — и тело генерала падает на асфальт. Костенко обессиленно держится за горло, из которого льётся маленькими струйками кровь. Он ещё дышит, он ещё пытается уцепиться за жизнь, тщась остановить кровь у горла. Собака, наконец сделавшая свою работу, отходит обратно на своё место, к хозяину. Генерал дышит всё чаще, но остаётся немного. Скоро дыхание остановится, потеря крови — и смерть.       «Нет, нет, нет» — только и повторяет лихорадочно Аня, стуча со всей дури кулаками в грудь существа, совершенно не понимая, что ему не больно. Она истерит, плача навзрыд как ребёнок. Вершинин лишь улыбается, удовлетворённый своей работой и её жалким состоянием, будто упиваясь этим.       Паша поворачивает плачущую Аню с силой к станции, теперь встав спиной к трупам и еле доживающему свои последние минуты с покусанным горлом Костенко. Поворачивает к той самой станции, где когда-то Киняев делал реставрацию. Красивая, но мрачная картина: большой синий купол, какие-то разные приборы на фоне жуткого забытого города.       Но блондинка ничего пред собой больше не видит, всё плывет перед глазами, превращаясь в незначительные непонятные силуэты. От слёз, которые льются солёным градом из глаз, она не в силах вообще что-либо разглядеть перед собой. Дыхание вот-вот остановится. В груди предательски болит и сверлит.       — Знаешь, я посмотрел на то, какая ты жалкая, и готов дать тебе второй шанс, — убедительно заговорил тот, держа до сих пор её за волосы, чтобы Антонова не рванулась к умирающему Костенко. — Да, да, я сам в это не верю, но всё-таки. Смотри на всё это. Это всё может быть нашим с тобой. Тебе только нужно извиниться, сделать для меня кое-какую жертву и добить ещё пока не умершего Костенко, чтобы я точно поверил в твою любовь. И всё закончится, слышишь? И мы совершим великие дела, ты мне пригодишься, а иначе твоя жизнь превратиться в ад, — он говорил это на полном серьёзе, совершенно не шутя, и показывал ей руками весь масштаб власти.        Показывал станцию и город, говорил какие-то сладостные речи, на которые поведётся любой, говорил беспрестанно, но она его даже не слышала. Да и совсем не хотела слышать. В её ушах до сих пор стоял гул рычания, прыжок и глухой стук тела Сергея об асфальт. Она заливалась беспрестанными слезами, но то, что вывело её из транса, дало новое дыхание.       Неожиданный спасительный выстрел пистолета позади, и Антонова увидела немного удивлённое на миг лицо Вершинина, а потом хватка его пальцев ослабла и тело повалилось на асфальт. Собака лишь жалобно заскулила, кружась возле уже мёртвого Паши. Не долго думая, Аня тут же спохватилась и побежала к генералу и упала перед ним на колени, теперь тоже придерживая его горло.       В его руках был пистолет, который он, видимо, запрятал на всякий случай, если Паша попытается разрядить автомат, отправив в воздух.       — Его главная ошибка, как и Киняева — не до конца оценили мою живучесть, — улыбнувшись через огромное усилие, сказал Костенко, с каждым разом приобретая оттенок лица всё белее, и белее…       — Всё будет хорошо, слышишь? Я-я-я сейчас позвоню в МЧС, в полицию, в скорую, в 112, куда угодно, слышишь? Они приедут, прилетят, спасут тебя. Мы заживём счастливо и хорошо. Я-я выйду за тебя замуж, а потом у нас будут дети, — успокаивающе дрожащим, прерывающимся от плача голосом произносила такие далёкие от реальности слова Аня, и даже сама не верила в свои неубедительные речи.       Она шныряла по своему плащу одной дрожащей рукой в поисках телефона, а другой держала кровавое горло.       — Ань… — он потянулся к карману, еле как вытащил свои ключи от машины и протянул их блондинке. — Держи, — слова давались с трудом, но он старался изо всех сил преодолеть боль в связках и говорить дальше. — Едь домой, ко мне. Квартира переписана на вас, все мои деньги и финансы — тоже. Так как ребят объявят пропавшими, всё наследство передастся тебе, — так вот зачем он так долго задержался у себя на работе, прежде чем ехать сюда. Он уже был готов ко всему и писал завещание на случай, если что-то произойдёт. — Обещай мне, что будешь жить как прежде. Что забудешь обо всём этом ужасе и заживёшь полной жизнью. Найди себе кого-нибудь и живи как все обычные подростки. Паспорта я вам сделал, они лежат в моей тумбе, в спальне. Я люблю тебя, — после этих слов он потянул её к себе, поцеловал в лоб, и Антонова почувствовала на коже его ещё тёплое дыхание.       Из рта Костенко даже потекла напоследок кровь, как бы давая знать, что разорванная глотка имела последствия. Аня ещё не знала, что она замарала не только руки его кровью, но и лоб тоже, незначительным, еле заметным мазком от поцелуя.       — Нет, нет, ты что такое говоришь? Я с тобой буду, не нужен мне никто, слышишь? Мы вытащим отсюда тебя, я доеду до больницы и… — она старалась тянуть тело, которое уже издало свой последний вдох, скончавшись.       И она даже не была в курсе, что он всего этого уже не слышит.       — Я люблю тебя, не должно всё закончиться вот так, — продолжала говорить девушка.       Она пыталась его хоть как-то сдвинуть, плакала, но пыталась, и продолжала его тянуть по асфальту к машине, но только через минуту, с ужасно расширенными глазами, поняла, что всё. Это уже давно конец. Его не спасти.       Она посмотрела на умершего Вершинина с пулей в затылке, на ребят, на Костенко, и наконец осела по дверце чёрного джипа, владелец которого был мёртв. Она снова пустилась в рыдания, бесслышные рыдания на грани сумасшествия.       Верилось во всё это с трудом.       — Лучше бы я умерла, а вы все остались бы живы, — прошептала Аня, не в силах что-либо предпринять. — Я недостойна этого, недостойна, — повторяла она как ненормальная.       Аня придерживала трясущиеся коленки, часто всхлипывала и хныкала, смотря безумным и испуганным взглядом на умершие тела, на всё то, что сделал заражённый Паша. И снова она чувствовала виноватой во всём только себя, слыша эти его слова: «Они умерли из-за тебя. Они умерли, потому что ты нашла выход из дома Костенко». И убаюкивала себя, пытаясь не слышать его навязчивый убивающий голос, что не давал ей покоя.       Хлопчатые снежинки, тающие сразу же при прикосновении, перестали падать, как только Вершинин словил пулю. Волосы, мокрые от снега, и кровавые от раны, слиплись, запутались. Выглядела она ужасно, чувствовала себя — ещё ужасней.       Аня пыталась воспроизвести последние слова Сергея снова и снова, будто её это могло успокоить: «Я люблю тебя». Осознание того, что эти слова она от него, да и вообще любые слова от него, слышала в последний раз, не давало ей нормально мыслить, и взяться за выживание. Она могла бы сейчас же воткнуть ключи, которые до сих пор лежали на её ладони, в автомобиль, сесть и поехать в Москву, спасая свою шкуру, но не могла. Ей так не хотелось оставлять их здесь всех, даже несмотря на то, что они умерли.       Неужели, неужели всё так должно было закончиться?