Intenebris

      Ньют Скамандер с детства имел удивительную способность — ловить взгляды и тонуть в них, заставляя совершенно незнакомого человека делать это в ответ. С ним случалось такое повсюду, особенно ярко в толпе, и в этот момент ощущалось, как тонкая нить волшебства протягивается от одного человека к другому; всё вокруг становится размытым и нечетким, кроме этого человека… Но такое случалось редко. Обычно это был всего лишь взгляд, будь то на несколько секунд или на минуту.       Но как бы там ни было, прежде всего Ньют влюблялся в глаза…       Глаза у Леты Лестрейндж были прозрачны. Прозрачны, как гладь Брайтонских озёр, с лёгким, растворённым в отражении оттенком неба. В них всегда светились солнечные блики, а внутри танцевали тени, и никогда не было ясно, что происходит там, за ними. Что творится в её голове. О чем она думает. Что ее волнует, чего боится она и как можно такую хрупкую белокурую девочку с водянистыми глазами-озёрами отпустить в змеиное логово — этого Ньют никак не мог взять себе в голову на протяжении пяти лет.       Он видел, с каким неподдельным страхом смотрела она на свой факультетский стол после слов распределяющей шляпы — они словно громом разлетелись по залу и запоздало проникли в сознание Ньюта, в то время как он уже сидел с пуффендуйцами.       А познакомились они на перроне. Он словил ее взгляд и тут же обмяк, словно окунулся в воду и расслабил все мышцы напряженного от волнения тела. Туда же отправилось сознание, и он только смотрел, наблюдал за пляшущими тенями, и думал, что больше не сможет уйти. Так и случилось, и тогда за пуффендуйским столом он мягко улыбнулся уголочками рта испуганной девочке, взглядом словно извиняясь. И тогда в его глазах читалось многое. Печаль, волнение, страх за неё и даже злость на Шляпу… Как много могут сказать о человеке глаза.       Сейчас ее глаза стали больше. И лишь потом Ньют подумал, что всё вокруг стало намного больше и имело гораздо большее значение теперь, нежели пять лет назад в Большом Зале. И она, кажется, изменилась. Стала твёрже, хотя с виду — хрупкий фарфор, но внутри ее уже так читался железный стержень, твёрдая её опора, что своим видом девушка внушала уважение…       « — Но глаза остались те же, » — подумал про себя Ньют и мягко улыбнулся, зарываясь ладонью в шелковистые перья детёныша-гиппогрифа, лежавшего между ними с Летой в лесу. На поляне с большим кедром…       Глаза остались те же. Мягкие, водянистые, с первого взгляда казавшиеся такими непроницаемыми, а на самом деле выражавшие столько эмоций. И Ньют научился читать их точно также, как читает любимую книгу по Травологии. С интересом, с некоторой нежностью и прекрасным воображением. Он крепче сжал ее руку в своей и посмотрел на самодельные кольца из зелёных волокон лира. Он знает, что не ошибся бы, если бы надел на тот же нежный пальчик настоящее кольцо, но пока ведь они всего лишь дети.       И Лета была ребёнком. Невинным, во многом отличавшимся от других. У нее было детское воображение и чистое любопытство, любовь ко всему, что ее окружало. Еще она любила думать и думала много, и часто делилась с ним личным, а больше ни с кем. Но что же в ней было от Слизерина, он долго не мог понять…

*

      Пожалуй, только фотография на покосившемся от времени столике в чемодане может рассказать вам о том, как больно бывает, когда человек давно умер внутри, стал чернее последнего гада, а любовь к нему всё жива. Такой была Лета Лестрейндж.