Операция "Спасти товарища по року"

Этот дождливый июльский день начался для Гарика крайне неприятно: ему на нос села муха и принялась топтать своими маленькими конечностями эту часть тела музыканта. Такое безобразие крайне оскорбило гордую душу Сукачёва, и он нанёс мощный удар по врагу, однако промахнулся и попал себе в глаз, отчего незамедлительно проснулся. Зевнув, потянувшись и сказав что-то нелестное о мухе в частности и всех насекомых вообще, Гарик пошёл в душ. Несмотря на не самое приятное пробуждение, настроение у него всё же было хорошим. В эту ночь ему снился великий русский поэт Есенин. Сергей Александрович предлагал Гарику спирт (он, естественно, согласился), плакал, говорил, что в Америке жить плохо, и только на Руси-матушке широко да раздольно. После этого поэты соревновались в написании матерных стихов, и Сукачёв, к немалому своему удивлению, проиграл. – Мерещится! То ли большая, то ли малая медведица! – Илюш, успокойся, это собака соседская. Пошли ко мне уже, — сказал Гребенщиков Лагутенко, который, судя по всему, впервые увидел тибетского мастифа. Когда музыканты вошли в квартиру БГ, сам хозяин поставил на стол тортик и сок. – Это чё?! — удивлённо спросил Лагутенко. — А где же портвейн? – Ну сколько можно бухать! Бухаете и бухаете, бухаете и бухаете... Надоело! Будем «Сады Придонья» пить. – Боря, засунь свои зады придонья себе в жопу! Мы же на бухло скидывались! – Оставшиеся деньги я пожертвовал в фонд помощи африканцам. – Так и скажи, что на травку потратился, растаман проклятый! — обиженно протянул Лагутенко, садясь за стол. В этот момент кто-то позвонил в дверь, и, когда Гребенщиков открыл её, в квартиру вошёл Шевчук. – Пламенно приветствую! — поздоровался солист ДДТ и, подойдя к столу, залпом выпил стакан сока. По его медленно меняющемуся лицу можно было заметить, что он не ожидал такого от стакана. – Что за хуйня? — философски поинтересовался Шевчук. – Это зады придонья, — тут же подсказал Лагутенко. – А с хуя ли я это выпил, когда скидывался на коньяк? – Да это Боре захотелось косячок лишний выкурить. – Ребята, ну как же вы не понимаете, что пить — это излишне! — попытался достучаться до друзей БГ. — В жизни ведь так много прекрасного! – За твоё прекрасное срок дают! — резонно возразил Шевчук. — Что-то Гарик, кстати, запаздывает. И буквально после этих слов в незапертую квартиру вошёл Сукачёв: – Всем здрасьте! — рокер засмеялся. — Слыш, Юлианыч, а чё у тебя рожа такая постная? Увидев на столе наполненные стаканы и упаковку сока, Гарик согнулся от смеха пополам: – Весело, я смотрю, сидите. – Да не то слово! — хмыкнул Лагутенко. — Ты-то как? – Как всегда: зашибись. Мне сегодня Есенин снился. Сначала ностальгировали, потом матерились. Тоже как всегда. – Есенин — это к выпивке, — грустно заметил Лагутенко. – Неа, — возразил Гребенщиков, — к бабам. – Ни черта! — вставил Шевчук. — Есенин — к самовыпилу. – Вот те на! — изумился Сукачёв. — И кого ж такое несчастье ждёт? – Я откуда знаю? Тебе же он приснился! Почему-то серьёзно воспринявший этот разговор, Гарик принялся вспоминать все подробности своего сна. – Ну сначала мы с ним пили спирт, потом он обнимал берёзы и говорил, как любит Россию. Про Америку рассказывал. Всё там мол плохо, нет раздолья для души. Вот. Ну потом мы ещё стихи матерные писали. Но к чьему самовыпилу это вообще может относиться?! Шевчук достал сигарету и, медленно затянувшись, начал говорить: – Во-первых, речь идёт о человеке творческом. Поэте или музыканте. А во-вторых, об американце. – Ох уж этот загнивающий запад! — неизвестно кому погрозил кулаком БГ. – А о каком американце? — любопытно спросил Лагутенко. – Чёрт его знает, — пожал плечами Шевчук, выпуская табачный дым. – Знаете, что? Я считаю, что мы должны спасти этого чувака, кем бы он ни был! — стукнул себя кулаком в грудь Сукачёв. – А как мы узнаем, кто он? — задал вполне резонный вопрос Гребенщиков. В комнате повисло молчание. Шевчук курил, Сукачёв яростно чесал затылок, Лагутенко, морщась, пил яблочный сок, а БГ натирал тряпкой холодильник. Было слышно, как тикают часы, жужжит комар и бьёт в оконное стекло мелкий дождик. Прошло минут пять, прежде чем Шевчук, вставая с места, сказал: – К Шклярскому поедем. Он с духами общается.