Darkly Dreaming Vergil

      Мое сердце бьется, повиснув в пустоте, а раны на нем исчезают. Звучит как строчка из поэмы, но это не аллегория — так было на самом деле. Мое альтер-эго безмолвно наблюдало за тем, как затягиваются дыры в нашем общем кровоперегонном органе. Он просто наблюдал своими черными глазницами, улыбаясь совершенной новой вариацией радости на лице. И я даже знаю, чему он так рад.       — Я убил его, — я готов повторять эти слова опять и опять. Пока их смысл окончательно не потеряется в пустоте, окружающей меня. И только через какое-то время до меня дойдет вся тягость того, что я совершил, а пока… От того, что я сказал их вслух, стало невероятно легко. Как будто я признался, что эту дорогую для кого-то игрушку сломал я.        «Ты забрал его амулет».       Не вопрос. Утверждение. Нет ни доли сомнения, что он знает о произошедшем со мной. Может быть, он даже знает, о чем я думаю, или, возможно, слышит мои мысли. Если это на самом деле так, то он должен знать что со мной происходит. Но другой я молчит. Держит в театральном неведении. Его спектакль утомляет. Зрители желают уйти с постановки.       — Он бесполезен. Он предназначен только для Данте, — зачем я захватил с собой этот бесполезный кусок цветного стекла на потрепанной веревке? Трофей? Проклятые сентиментальности. Ненужные, бестолковые чувства. Но… может у другого меня будет запасной план, которого нет у меня?        «Она подарила ему этот амулет, помнишь? Он всегда был ее любимчиком, ты знаешь. То, как она потакала его импульсивности, выборам, которые он делал… Тебе нужно найти ее. Показать, что ты сделал. Завершить начатое!»       Мне нравится идея моего нового друга. Но одновременно пугает, сколько он знает, но скрывает от меня. Он знает мое прошлое, как свое. Если раньше я думал, что это просто призма моего внутреннего голоса материализовалась в этом исковерканном мире, то теперь я сомневаюсь. Это существо притворяется мной, причем, крайне удачно. Оно — испорченное отражение на поверхности стекла. Выглядит как я, говорит как я, ведет себя как я…       Но есть в нем одно «но». Я знаю, что я — это я, единственный экземпляр… Единственный ли? А что если он — настоящий Вергилий? А я лишь порождение больной фантазии самого себя, думающее, что оно настоящее существо? На шее неисправного отражения висит то, что по праву мое. То, что доказывает, что я настоящий. Мой амулет. Не его, нет. Я не люблю, когда кто-то берет мои вещи. Мы обязательно обсудим это с другим я, но чуть позже. Сначала дела. Развлечения потом.       Нет и не будет места ужасней для ангела, чем сам ад. Мало того, что ты чужд этому месту всем своим естеством, так еще и все живое здесь норовит доставить тебе как можно больше страданий. Не убить, но замучить. Мертвый ты никому не нужен. Живи и мучайся. Заприте ангела в аду, выбросите ключ, и не будет на свете пытки более долгой и жестокой. И даже спустя пятнадцать лет он будет испытывать муки пребывания в этом проклятом месте.       Это судьба уготованная для Евы после смерти. Ее крики и вопли боли больше раздражали меня и бесили, чем вызывали искреннее чувство долга спасти мою мать-эгоистку.       — Не волнуйся, мама. Твои кошмары скоро закончатся, — я сказал это довольно спокойно для братоубийцы. С легким налетом черного юмора.       Я шел неторопливо к своей цели — кто-то бы назвал это прогулочным шагом. Все вокруг, не спросив моего разрешения, отвлекало, заставляло идти как можно дольше и слушать ее крики. Вот замечательный пейзаж, вот — уродливые порождения врат ада. Удивительный контраст обыденности.       Спускаясь в крипту, я слышал, что звуки становятся громче и ближе. Коридор больше напоминал подземные туннели в средневековых замках, по которым обычно убегали низложенные монархи от разъяренной толпы или, еще хуже, — от победителя на авансцене войны. Огонь на факелах дрожит, как от страха. Я практически рядом.       Наконец, я нашел ее. Тюремщик — то обезьяноподобное чучело, что прежде пыталось убить Кэт, собиралась размозжить лежащую на увенчанном мозаикой полу Еву. Да, я был бы и не против посмотреть на все это действо, но я хороший сын. Я желаю сам убить свою мать. Без посредников.       — Эй ты! Оставь ее! — тюремщик сразу же отвлекся от своей немощной добычи и, зарычав, направился ко мне. Наверное, узнал мой голос и решил отомстить наглецу за прерванное ранее веселье. Чтобы убить такой неповоротливый кусок мяса и тупости, много сил не надо. Лишь умение выжидать и вовремя наносить удары.       Когда с демоном было покончено, она чуть ли не кинулась мне на шею.        «Ты называешь ее «она», потому что даже в собственных мыслях тебе противно называть ее «мама»?»       Не после того, что она сделала — нет. Это детское упрямство и обида заставили тогда посмотреть на мир по-взрослому. Почему, умирая, она произнесла имя Данте, а не мое? Почему даже при ее жизни я был практически сиротой. Никому не нужный. Мертвый, будучи живым.       — Вергилий, я так рада, что ты здесь. Я… я… думала… Я больше никогда тебя не увижу.       Лучше бы и не видела. Своими пороками ты воспитала чудовище. Ты никогда не любила меня, так как любила его! Игнорируй тигра! Он никогда не вырвется из клетки и не свернет тебе шею.       — Вергилий? — взгляд ее потускневших глаз упал на амулет Данте, который я судорожно сжимал в руке. Немой вопрос застыл в ее очах.       — Вергилий… Что случилось?       — Он мертв.       — Как?       — Это был я. Я убил его.       — Что?       — Я убил его, — она не верит мне. Думает, я лгу. Какая жалость. Немая сцена затянулась. Уж лучше ей принять то, что Данте теперь нет, и я тому виной. Пусть знает, что воспитала не просто убийцу, а братоубийцу.       — Ты убил его? Как ты мог?! Он был твоим братом!       — Он был твоим любимчиком. Я никогда не стал бы таким, как он. Вечно идущий в его тени, всегда на втором месте. Ну, теперь то… больше нет.       Кулон с красным камнем со звоном падает перед ее босыми ногами. Но он не остался лежать на холодном мраморе — Ева моментально взяла его в руки. Аккуратно, с нежностью, как младенца.       — Но я всегда любила вас одинаково. Ты спас меня… только чтобы разбить мое сердце? Почему? Посмотри на меня, Вергилий!        «Она всегда думает лишь только о себе и о своем любимчике. Ты на вторых ролях. Но для тебя это, должно быть, привычно…»       — Я здесь, чтобы попрощаться.       — В кого ты превратился? — огласить ли тебе полный список, Ева? Или оставить в мучительном неведении? Тяжело осознавать свою вину.       — Мы дали тебе силу… а ты обратил ее, чтобы убивать! После всего того, чему мы тебя научили!       — Все, чему ты меня учила, оказалось ложью! Ты дала мне лишь силу. Ничего больше!       — Я произвела тебя на свет… я дала тебе любовь. Неужели это ничего не значит для тебя? Что стало с твоим сердцем?       — У меня больше его нет, мама… Прощай…       О, горькая ирония жизни. Чтобы видеть людей насквозь, их желания и чувства, не нужно сердце. Этот бесполезный орган способен лишь кровоточить от неловко брошенных слов, переживаний и обид. Но, если его нет, жизнь меняется. Ничего не имею — ни о чем не забочусь. Без сердца уходишь, закрыв все двери раз и навсегда, не оглядываясь назад. И даже голос, тихий и когда-то любимый, не заставит обернуться. Раньше я бы помог ей. Я бы убил за нее. Теперь…       — Нет… Вергилий… Прошу тебя… Не оставляй меня здесь! Вергилий!       Нет и не будет места ужасней для ангела, чем ад. А если у последнего разбито сердце на тысячи осколков — это еще ужасней.