Medui

Лиха не ведала, глаз от беды не прятала. Быть тебе, девица, нашей – сама виноватая! Над поляною хмарь – Там змеиный ждет царь, За него ты просватана. (Мельница «Невеста полоза»)

      – Батюшка! – воскликнула Таис и испуганно, и обрадовано, и кинулась к двери, дабы приветствовать отца, однако Трандуил поймал ее за локоть прежде, чем тонкие пальцы коснулись замка. И взгляд Короля был как никогда строг и властен.       – Останься в доме, – лишь приказал он, выходя на улицу первым.       И Таис замерла, растерянная и недоумевающая, почему ее добрый Король сделался так жесток, и почему запретил ей вдруг видеть отца.       * * *       Крепкие вороные кони храпели и нервно плясали под седоками, и колокольцы беспокойно звенели в их гривах. Князь явился с целым отрядом своих гвардейцев, и Трандуил понял, что не ошибся в догадках: княжну собирались забрать силой.       – Выходит, ты и есть тот самый лесной царь, что пленил мою дочь? – громовым раскатом прозвучал голос князя, и он спешился, высокий, ничуть не ниже самого Трандуила, широкоплечий и черноволосый. Под расшитым золотой нитью камзолом чешуей сверкала кольчуга, и ни голос его, ни взгляд, ни походка не выказывали ни расположения, ни дружелюбия. Однако Трандуил встретил его взгляд открыто и без опаски, отметив лишь, что свои удивительные сапфировые глаза Тая унаследовала от отца.       – Я никогда не стал бы держать ее подле себя против воли, – был тому спокойный ответ.       Они стояли друг напротив друга: воинственный и огромный, будто медведь, государь и стройный и изящный, подобно ясеню, эльф.       – Я не позволю! – прогремел князь, и его окружение одобрительно зашумело. – Кем бы ты ни был…       – Это решение принимать не тебе. И не мне, – Трандуил же, наоборот, говорил на диво тихо, однако каждое его слово было отчетливо и верно. – А Тая свой выбор сделала.       – И я хочу услышать это от нее.       – Вот только ты ведь не слушать ее приехал.       Гнев охватил князя после тех слов, и он уже был готов отдать приказ своим воинам, но тут дверь хижины вновь отворилась. На пороге стояла его дочь. Та самая, которую он так заботливо нянчил в младенчестве, которую баловал и учил ездить верхом, ради которой даже научился петь колыбельные, тихо, чтобы окна в спальне дочери не дрожали. Он смотрел на свою маленькую, задорную и капризную Таю, которая всегда так любила наряжаться, но чьи волосы теперь были заплетены в простую косу, одетую в крестьянское серое платье, и отцовское сердце заходилось от жалости. Она стояла там, на ступеньках, тихая и покорная, так не похожая на себя, однако печали на ее лице не было. Только усталость.       – У нее жених есть, – вновь говорил князь, однако гнева его как ни бывало.       – Не его она любит.       – А кого тогда?       Трандуил молчал, непоколебимый в своей уверенности, а вот князя охватили сомнения: меньше всего на свете он хотел оставлять свою дочь в той глуши, в холоде, в запустении, но еще больше он боялся сделать ее несчастной. Он вновь взглянул на Таис.       – Претендуешь на нее, значит?       Трандуил кивнул все так же бесстрастно.       – Что ж, – медленно проговорил князь, огладив густую бороду – было видно, что он все еще сомневается. – Тогда… быть поединку.       С этими словами мужчина подошел к своей лошади, но вместо того, чтобы вскочить в седло, стянул что-то, какую-то вещь и вернулся к Трандуилу, протягивая.       – Возьми и укрой ее, – озвучил князь свой наказ, а вещью той оказались соболиные меха, темные и гладкие, будто зеркало. – Мерзнет она.       Казалось, государь озвучил решение, и разговор был окончен, но тихие и страшные слова разрезали стылый воздух подобно стреле:       – Я же убью его, князь.       Однако даже они не остановили князя и не напугали, он лишь бросил твердо:       – Будете биться. Такова моя воля.       * * *       Это случилось в первый весенний день, когда мир еще укрывали сугробы, а солнечные лучи не били так ослепительно и горячо. Природа лишь только готовилась к пробуждению, но ночь уже стала короче, а дни – теплее, и в воздухе нет-нет да плыли запахи талого снега да мокрой земли.       О том, что будет великий бой, гудели все княжества целую зиму. Многие даже не знали, кто будет биться и за чью руку, однако поединка ждали все как один. По приказу князя от снега было расчищено целое поле (работники трудились неделю, то и дело попадая в метель и начиная все заново), а в его середине огорожен боевой плац. Гости стекались со всех окрестных земель, и за день до события, как и предполагалось, жилых мест в трактирах да гостиных дворах совсем не осталось. Были там и знатные дамы в мехах и красивых, причудливых шляпках, и бравые витязи, явившиеся не столь смотреть, сколь показать свою удаль, и артисты да торгаши, которые не могли упустить столь заманчивый шанс заработать, и простая деревенщина, что с любопытством ждала появления «змеиного короля». Казалось, на том поле, в тот самый первый день весны собрались все. А в центре, на высоком помосте сидели князь с женой и Таис, облаченная в темно-зеленые бархатные одежды да шляпку с недлинной вуалью, скрывавшей, однако, взволнованный блеск синих глаз. Княжна пристально наблюдала за происходившим внизу, и все никак не могла разобрать: к чему весь этот балаган. К чему танцоры, конный парад и силачи, лихо тягавшие нагруженные зерном телеги, будто кони?       – Ты только на них посмотри! Вот это ловкость! – то и дело восклицала княгиня, указывая дочери то на акробатов, что парили над землей под звон оркестровых тарелок, то на танцовщиц, кружащих в облаке пестрых шелковых юбок.       – Ох, маменька, простите, но я нахожу это скучным, – то и дело отвечала Таис, впрочем, не совсем искренне. Она бы тоже с радостью поахала и поохала, будь представление после поединка, но сейчас, до, она волновалась, и судьбы танцоров с акробатами интересовали ее меньше всего.       Наконец, час пробил. Удар тяжелого колокола возвестил о начале, и поле опустело. Могучий князь поднялся с места, галдеж стих. Все обратили взоры к прибывшим.       Первым на поле явился тот самый принц, которому была обещана княжна давным-давно. Он въехал на огромном гнедом жеребце, звеня доспехом на каждый такт рыси. Сталь его лат сверкала в бледных лучах будто смазанная маслом, и на нагруднике можно было рассмотреть рычащего тигра – герб его государства. Всадник грузно спрыгнул на землю и снял шлем, обращаясь взглядом к княжне, но та лишь вымученно улыбнулась, подмечая про себя огромный двуручный меч, что висел на поясе витязя. Однако девушка решила не переживать раньше времени и, досчитав пять раз до десяти, смогла справиться с дрожью в пальцах. Да, тому воину не было равных в бою – все это знали. Не было равных среди людей.       Звонкое ржание послышалось с другой стороны, и толпа загалдела – к ним приближался тонконогий, серый в яблоко жеребец с серебряными копытами да лентами в длинной гриве. Но не конь вызвал удивление в толпе, а всадник, что сидел на его спине.       – Смотрите, это тот самый… змеиный король… – слышалось отовсюду.       Но, Трандуила, казалось, нисколь не смущало подобное. Он спешился на ходу да отпустил коня, и в воздухе вдруг почувствовалось волшебство, что заставило толпу вновь умолкнуть.       Он шел по полю, и под его шагами таял снег, являя темную землю с островками молодой травы да подснежники, что, разбуженные, немедленно поднимали свои белые головки навстречу солнцу. Казалось, он сам источает солнечный свет, а, может, дело было в венце, украшавшем его голову: в серебро были вправлены бриллианты и яркие хризолиты, напоминавшие о том, самом первом, весеннем дне и о том, что холода скоро отступят.       Наконец Трандуил встретился взглядом с Таис, и та робко ему кивнула. Тогда он скинул подбитый барсом плащ, и стало понятно, что под плащом нет никаких доспехов, лишь тонкая шелковая рубаха, а на месте тяжелого меча – изогнутая сабля.       Воины стали напротив друг друга, угрожающе запела сталь о ножны, и тогда сердце Таис не выдержало накала, и она крепко зажмурилась. Девушка слышала лишь, как княгиня ахнула рядом с ней и, очевидно, лишилась чувств. А мгновение спустя толпа зашумела.       Ее дражайший жених – уже, разумеется, бывший – лежал ничком и задумчиво созерцал облака, а его здоровенный меч так же задумчиво покоился рядом. Но и принц, и меч совсем не волновали Таис, она не отрывала взгляда от того, кто теперь смотрел на нее и улыбался, одними губами шепча ее имя. И не было больше сил сидеть, а потому она, вопреки этикету и всем наставлениям маменьки, кинулась вниз, сквозь толпу и, упав в объятия своего Короля, рассмеялась. Она не сомневалась в нем ни мгновения, знала, что все будет так, и ей казалось, что она видела это когда-то, будто заранее подсмотрела концовку книги. И оставалось лишь пройти испытания, но выбор был сделан ими тогда, в самой глухой и сырой чаще, когда впервые зазвучал его Голос.       Долго еще народ не мог разойтись. Все пели, пили, плясали, поздравляли молодых, будто на свадьбе, и в толпе Таис то и дело видела знакомые лица. Оружейник и его сын, высокий мужчина, что рассказал ей о ведьме за холмом, и те, кто в помощи ей отказал, однако княжна не держала на них ни зла, ни обиды – ничто не могло омрачить ее радость теперь. А наверху бедная княгиня приходила в себя, то и дело вопрошая у Доктора в неизменном смокинге да престарелого Учителя: «Как же так? Я все проглядела!» И обмахивалась веером – скорее по привычке, нежели по необходимости – под ворчание мужа: «А ты почаще, мать, в обморок падай – всю жизнь проглядишь. Столько суеты ради одной минуты». Однако князь не выглядел раздосадованным, он тоже улыбался сквозь косматую бороду, любовно прижимая к себе впечатлительную жену.       А пространство вокруг звенело людскими голосами да щебетом из ниоткуда взявшихся птиц. Они садились людям на плечи, играли, клевали оставленный без присмотра хлеб и все громче и громче возвещали: «Весна пришла! Весна пришла!» И Таис знала: так теперь будет всегда.       * * *       По велению князя им построили дом на опушке леса: белоснежный каменный особняк с зеленой крышей да ставнями. А вокруг возвели сад, ухоженный, с яблонями да вишнями, что каждый май осыпали землю белоснежными невесомыми лепестками, заглядывая в окна и наполняя все вокруг тонкими, сладкими ароматами. И ароматы эти, сплетаясь с дыханием ветра, творили поэзию весны. А розовые кусты, что возникли будто из ниоткуда, цвели даже зимой, в морозы, напоминая о том, что холода не вечны. И никто, ни один садовник или цветовод, не могли разгадать их секрет, но Таис знала: на то воля ее Короля.       Неподалеку отстроили конюшни, и Трандуил лично выбрал и привез каждого из жеребят и воспитал всех сам. Таис, как и мечтала, получила целый табун белоснежных, длинноногих да долгогривых коней, однако милее всех ее сердцу так и осталась маленькая черно-белая лошадка. И ей смешно и приятно было наблюдать, как стройные удалые кони строятся и притихают, когда к ним в табун выходит ставшая абсолютно круглой на обильном питании Кукла.       – Она им глазки строит, я сама видела, – всякий раз восхищалась Таис, наблюдая подобную картину. – Она такая кокетка!       – Ей было, у кого научиться, – лишь усмехался Трандуил.       А через год, как то велел обычай эльдар, они обвенчались: в самом сердце Леса, под музыку крон и дождей, под светом звезд и луны, стоя по колено в светящемся море, они дали друг другу клятву и попросили благословения Эру. Вновь зазвучал в тех лесных сводах древний язык, и слышали его лишь далекая Большая Медведица да те, кто берег этот союз с самой первой их встречи.       Хотели отблагодарить они и старую знахарку: предлагали ей и дом, и землю, и жить с ними, однако та лишь отмахивалась и ворчала, что деревенским девкам помогать будет некому, а однажды и вовсе ушла, не взяв с собой ни вещей, ни даже коровы. Лишь попрощалась, и больше о ней никто не услышал. Таис плакала тогда три дня и три ночи, а Трандуил утешал ее, говоря про судьбу и предназначение. И мало-помалу княжна успокоилась и отпустила, но мыслями не переставала благодарить знахарку и помнить о ней.       Так шли годы, однако ничто не было вечным даже в бессмертии, а потому следующим ушел князь – остановилось сердце на охоте. Не успевшая попрощаться с мужем, княгиня немедленно слегла, не в силах справиться с горем и решив добровольно предать себя смерти и пойти вслед за мужем. Даже Доктор разводил руками, то и дело отправляясь в соседние княжества просить совета у коллег, но и здесь помог Трандуил. Он лишь раз приехал в поместье навестить княгиню, и вечером того же дня та стояла на могиле мужа, плачущая, но живая. После этого, вопреки всем законам наследования, но по ее желанию, княжеский титул был предложен Трандуилу, однако тот отказался. Давно его уже не привлекала ни власть, ни богатства, да и не было это чем-то значительным в сравнении с тем, чем обладал он прежде. Но был он мудр и справедлив, и много раз приезжала к нему княгиня за советом, пока и сама не ушла, а затем стали ездить и молодые князья, ее сыновья. Помогал он и простолюдинам, потому как умел исцелять одним лишь своим словом, и ни разу не припомнил им о том, как те с ним обошлись однажды.       А весть о том, что Лесной Король возродился, с птицами облетела все земли, и больше никто не посмел называть его «змеиным» и – вот смех-то! – приписывать ему козьи ноги да желтые очи. Даже самые черные, самые злые языки опасались, памятуя о всех тех деяниях, что некогда ему приписывались.       Но, чем бы ни наполнялась их жизнь, Трандуил ни на миг не забывал, что был возвращен по ошибке, случайно. Знал он и то, что не может оставлять свою кровь среди смертных, и потому разговоры о детях никогда не звучали в их доме. Всю жизнь над ним довлело бремя Последнего, и Таис разделала его со своим мужем осознанно и покорно. И чем старше становилась княжна, тем яснее чувствовал он, что время их на исходе. И такой короткой и хрупкой казалась ему смертная жизнь, будто взмах крыла бабочки, будто падение хрустальной капли росы, будто нить паутины в порывах ветра – впервые за долгие тысячелетия он остро чувствовал неумолимый, стремительный бег времени, впервые он об этом жалел. Дни и ночи складывались в месяцы, а месяцы – в года, и они уносили с собой все живое подобно быстрой горной реке, разбивая о камни.       Ведь прежде он считал смертную жизнь бессмысленной. А теперь вдруг не успевал насладиться этим даром. Не успевал насладиться блеском синих глаз и мягкостью волос, что с каждым годом становились все белее, и нежностью рук, которые теперь, подобно древесной коре, покрывались морщинами. Но он всегда видел в ней ту свою маленькую княжну, и любил ее как и прежде, и радовался ее смеху, и вытирал слезы с ее щек, и благодарил за каждый подаренный день. И восхищался ее смелости, ведь она смогла то, чего не смог бы ни один колдун или мудрец – она вновь запустила маятник его сердца.       Но для него прошел лишь миг, а ее вдруг не стало.       * * *       Лето менялось осенью, а весна прогоняла февраль – все, как и прежде. Вот только розы увяли однажды и больше не зацвели.       Он все чаще уезжал с рассветом – туда, где вдали стекленели горы, подернутые розовой дымкой. Там, за ними шумело Море. Со временем он научился не слышать, не отвечать на зов Леса, зов родного дома, что теперь стоял пустой и осиротевший, и первобытный, такой сильный и неудержимый зов Моря заставлял эльфийское сердце наполняться печалью. Каждый новый день приносил чаячий крик, и тот становился все громче, все настойчивей, нестерпим. Он медлил, раз за разом поднимаясь по рассохшимся ступеням в холодным дом, но точно знал: настало время уходить. Сквозь горы. Сквозь эпохи. Вслед за предками.       Тысячелетия, отмеренные Последнему, наконец иссякли. Последняя песчинка упала в часах его жизни, и ему даже не пришлось ехать к Морю – Мандос сам пришел и пригласил в свои чертоги. Так долго ждал он этого момента, но уходил с печалью и тоской, вновь пробудившейся старой раной – той самой, что рождает Память.       Он – последний из эльдар, сумевший познать и смертную жизнь, и бессмертную, – обрел наконец свободу.