Medui

      Тот день был серым. Однотонное свинцовое небо висело так низко и так угрожающе, что казалось вот-вот упадет и повиснет на пиках облетевших крон. Совсем недавно еще лес пестрел желтым и красным, но та палитра была столь недолговечна, и красный сменился коричневым, а потом листьев не стало вовсе. Обнаженные же ветви продолжали клониться под напорами осенних ветров и дождей, казались осиротевшими и замерзшими и ничего кроме жалости не вызывали. Извечным провожатым той поры был и сырой туман, что нагонял тоску и уныние, затапливая лес, скрывая от путников тропы. Зверье ютилось и мерзло в своих норах, оставив недавние попытки запастись чем-то на зиму, а птицы покинули те края длинными вереницами да протяжными прощальными кличами – пришла осень.       Он метался в бесконечных лабиринтах собственного Королевства. Таис больше не появлялась в лесу, и Короля грызло, изъедало смутное беспокойство. Где она была, что делала и почему внезапно пропала? Белесая дымка, так долго пытавшаяся стать туманом, теперь не могла в нем скрыться – с каждым долгим днем, с каждым новым мгновением его форма становилась все четче и ощутимей. И больше не оставалось сомнений: Король обретал плоть.       * * *       Тот день был столь же однообразным, как и все предыдущие. Король обреченно скитался и бился в частоколе тополей и осин, бесплодно стараясь скоротать свою вечность, когда среди тумана на опушке скользнула маленькая тень.       – Тебя не было так долго, – облегчение и радость встречи скользнула в Голосе, когда стоявшая на опушке девушка тихо окликнула его. – Что произошло?       Таис молчала. Она, точно вторя холодной серой осени, была одета в серебристый бархат, и туман поглощал ее силуэт без остатка. Не было на ее лице и улыбки: не дрогнули ни бледные губы, ни смешливые синие глаза. Не было и Куклы. Но как же так?       – Как ты добралась, Таис? – волнение захлестывало Короля, и он с трудом удерживал дрожь в своем голосе.       Бледные печальные губы разомкнулись, и девушка бросила лишь безразличное «Пришла».       Он не узнавал ее. Ни в облике, ни в скуке серебристого бархата ее одежд, ни в манерах, ни в безразличии ее лица и холоде голоса. Да и глаза, всегда бывшие сапфирами, что напоминали ему о глубине морей, казались теперь ледяным хрусталем. Холодным, неприступным, чужим. Таким, каким был он сам еще совсем недавно.       Но если она была чужой, тогда зачем явилась?       – Что произошло, Таис? – волнение в голосе уже не скрывалось. Король был так близко, и все вглядывался, вглядывался в ее лицо, белое, как полотно, похудевшее, с болезненными остро-очерченными скулами, но княжна не спешила с ответом. Если бы только можно было дотронуться до нее, коснуться замерзшей щеки. Все было тщетно.       – В ту ночь, – наконец начала она, и тихий надломленный голос разрезал туман, – батюшка послал гонцов с собаками на мои поиски. Меня искали все, даже мой престарелый Учитель, – она говорила четко и размеренно, будто заучила свою речь раньше, будто готовилась сказать именно эти слова, именно ему, именно сейчас. – Меня наказали, – голос ее дрогнул, и призрачное сердце Короля ухнуло вниз. – Запретили ездить верхом. Бывать здесь.       Голос ее оборвался, а последние звуки потонули в таком девичьем и непосредственном всхлипе. Губы Таис дрожали, и вместе с ними дрожало нутро Короля. И все, что он желал в ту минуту: иметь хоть что-то кроме своего голоса, чтобы утешить ее, успокоить, укрыть. Понял он, почему княжна казалась столь безразличной: она была полна боли, которую старалась укрыть. Но разве трепетное девичье сердце когда-нибудь было сосудом для горя?       Но как сиюминутный гнев родителей мог заставить ее печалиться и горевать столь долго? Должно же быть что-то еще. И, будто вторя его мыслям, Таис справилась с собой и сказала бесстрастно:       – Я попрощаться пришла. Замуж выхожу.       Вмиг зашумели причудливые переплетения лысых крон, завыли ветра меж стволами. Заморосило. Тревога в сердце Короля и смутные ожидания обрели вдруг форму. Он знал. Знал, что так будет. Знал, что дитя не принадлежит ни ему, ни лесу. Знал, что он потеряет ее так же, как и обрел.       – Это радостная весть. Отчего же ты тогда опечалена?       – Я не хочу… – голос Таис сошел на нет.       – Но ты радовалась еще совсем недавно, – запальчиво возразил Король.       Тогда горячие слезы обожгли лицо девушки и драгоценными кристаллами заблестели ее глаза.       – Вы ничего не знаете, – всхлипнула княжна и разрыдалась.       – Дитя… – прошептал он сквозь собственную тоску, совсем близко, в самое ухо. – Накинь капюшон, ты простудишься…       – Нет! – упрямо и зло топнула ножкой Таис и вдруг на секунду стала похожа на себя прежнюю: вздорную и капризную, так забавно поджимавшую алые губы. – И пусть меня схватит ангина, пусть красивый доктор в смокинге дает мне пилюли, я на все согласна! Но я не хочу за него замуж!       Ничего не мог разобрать Король в этих запальчивых страшных словах, пока Таис сама не остыла и не спрятала растрепавшуюся, уже намокшую, косу под тяжелым капюшоном и не сказала:       – Они думают, я не знаю. Но я все видела. Видела его с другими девушками, слышала, что они говорят обо мне. Считают меня маленькой и глупой, но я ведь не такая! Скажите, что я не такая! – просила Таис, вновь заливаясь слезами.       – Нет, не такая, – эхом откликнулся Голос.       – Батюшка говорит, что это выгодный брак, что так мы объединимся в одно большое государство, и у нас будет самая сильная армия, – с жаром продолжала Таис, и эмоции так захлестнули ее, что пришлось схватиться за куст, дабы не потерять равновесие. – Но скажите, разве с армией я буду просыпаться с утра в одной постели?       – Нет, – вновь откликнулся он, только теперь понимая, что княжна, которую он принял за ребенка сначала, совсем не ребенок. – Но я всегда буду ждать тебя здесь, ты сможешь приезжать сюда иногда и рассказывать мне обо всем, как раньше.       Он знал, что подобное предложение будет слабым утешением, но помочь княжне он больше ничем не мог.       – Нет, не смогу, – лишь покачала головой Таис. – Батюшка очень разозлился тогда. Он хочет вырубить ваш лес и построить нам здесь поместье.       – Значит, так тому и быть, – каждое слово давалось ему тяжело и скрипуче, словно повороты ключа в заржавевшем замке.       – Неужели… неужели вы просто так согласитесь с этим?       – Я не могу изменить решений твоего отца. Ты должна жить по законам своего народа.       Он знал: давно было пора заканчивать с этим. Чувствовал, что грядет конец всему: ему, его лесу, его дому. Что Мандос уже давно заждался его, последнего из Старшего народа, как загулявшегося допоздна мальчишку, в родительских чертогах. Потому и не стал он горевать, услышав весть от Таис. Но княжна была не согласна с подобным смирением. Найдя взглядом мерцавшую дымку, так похожую на высокий человеческий стан, она приблизилась к ней и взмолилась:       – Помогите мне…       Сердце Короля стонало от боли, что дарили капли, срывавшиеся с ресниц княжны и хрусталем разбивавшиеся о ее же одежды. Но не мог он ей дать утешения, будучи эхом прожитых эпох. Не мог дать ничего, кроме своего голоса.       – Я не в силах, дитя.       Тогда тень прошла по лицу Таис, стирая и плач, и слезы, и страдание, не оставляя за собой ничего, кроме не по-детски высокомерного равнодушия. Она не желала смотреть на него более, пряча взгляд то в мутном тумане, то в разномастном поредевшем подлеске, то в собственных ладонях. Кажется, все было сказано, когда девушка шагнула из-под полога леса, собираясь уйти. Но что-то вновь удержало ее. Таис замерла на секунду, как напуганный заяц, и чуть обернулась.       – А я… а что, если я другого люблю? – вдруг спросила княжна нарочито бодро и равнодушно, пряча лицо в капюшоне.       Молил он создателя своего, Эру Илуватара, чтобы не сказала она, не нарушила тишину его спокойствия этими смятенными, неукротимыми словами, этим исступленным порывом молодого сердца. Чтобы не звенела тишина осколками этих чувств. Чтобы не ворошил он потухшие угли своего одиночества в поисках былого огня. Король молчал, да и не нужно было слов, чтобы Таис все поняла. Так и должно было быть.       – Давно я хотела сделать это, и вот наконец смогла, – все так же спокойно произнесла она и достала из складок плаща маленький свиток. Какое-то время покоившийся в опущенной руке, он упал на голую, укрытую туманом землю. А следом за ним ушла и Таис. Не обернувшись и не обронив ни одного слова в знак прощания.       Долго витал он вокруг загадочного послания, думал и рассуждал, стоит ли его увидеть. В конце концов, так и не справившись с самим собой, он нашел одну из мирно сопящих в своих дуплах белок и бесцеремонно растолкал ту своим королевским зовом. Шустрая, уже сменившая летнюю рыжую шубку на серый мех, она заскользила к пергаменту и в мгновение ока развернула его маленькими цепкими лапками. И тогда он смог разглядеть себя. Гордого и величественного, восседающего на резном троне, с длинным посохом в руке. Каким-то неведомым образом Таис в том смутном изображении на воде смогла разглядеть всю суть Лесного Владыки. То величие, стать и надменность, которыми он щеголял так давно, что помнил это лишь древний вековечный Лес. На голове же его красовалась корона, сплетенная из гибких лоз с осенним убранством и яркими бусинками ягод.       Долго Король рассматривал себя молодого, пока туман не намочил бумагу, а рисунок не потек целой палитрой слез. Он действительно был таким когда-то. Молодым и полным силы. Был Королем. Предводителем целого народа.       А Таис действительно чудесно рисовала. .       * * *       Сам того не понимая, он оказался заточен. В страшной веренице серых дней и холодных ночей. В частоколе сырых стволов родного леса. В косых дождях, чей шорох и однообразие успокаивали его раньше, а теперь причиняли боль. Его душа стенала, металась в тесной клетке из плоти, пальцы немели и мерзли, а сердце билось так редко и медленно: он давно позабыл, как это – жить.       Он проклинал ее. За эту боль и за воспоминания о счастье. За мгновения радости при свете синих глаз и за томительные ночи в ожидании. За то, что теперь так мерзли пальцы, а сердце билось все быстрее.       Он звал ее. Так тихо, что ледяная дымка не срывалась с его белых губ. Так громко, что деревья в страхе склонялись пред его гневом.       Он проклинал себя. За то, что нарушил все клятвы и обеты, за то, что позволил себе вернуться. Но время было потеряно, а маятник его сердца – запущен. Отныне ничто не могло быть повернуто вспять. Ничто не могло быть возвращено: ни покой прежних дней, ни мысли об освобождении, ни Таис.       * * *       Она делала вид, что все в порядке. Что ничего не случилось, и не было никаких происшествий в лесу, что она все еще та легкомысленная мечтательница Тая, которая скоро станет княгиней.       Она старалась забыть. Те несколько дней, ту ночь и свои чувства, так отличавшиеся от всех прочих – ту дрожь в коленях при звуках его голоса, тепло в груди, да туман в голове. Старалась забыть и его образ, так часто являвшийся к ней во снах.       Она изводила себя. Бессонными ночами, уроками танцев и музыки, изучением арифметики. Вот только звезды учить не хотела: слишком свежа была память.       Она делала вид, что все в порядке. Улыбаясь жениху и родителям, глядя в окно на закатное солнце и на грустную морду Куклы, что целыми днями теперь стояла в конюшнях. Вот только где-то внутри душа ее стонала и билась, зная, что ничто не вернуть: ни чудесное беззаботное детство, ни Лес, ни Короля.