Ad Interim

- Не рассказывай никому, ладно? - устало сказала Блисс. - Это всё нервное. - То есть, ты сама? - Не начинай, - умоляюще ответила Блисс. Кормак усадил её на кровать, наколдовал кубок и воду. К тому моменту, как Блисс заговорила, она допивала уже третий стакан. В горле было сухо, по нему словно проехались наждачной бумагой или чем-то заостренным. - Никого я не убивала, - сказала Блисс. Она верила в это. Те слова были просто словами - не было никаких мыслей, не было никаких воспоминаний. Слова вылетели просто так, без каких либо чувств, сожалений или страха. Но та девушка... та девушка была самым отвратительным, что Блисс видела когда-либо. Было в ней что-то такое, что не поддавалось объяснению самой концепции человека. Она была какой-то белой, с оттенком желтого. Белая кожа. Голубые глаза. Белые волосы. При чем здесь желтый? Блисс была уверена, что есть в ней нечто, связанное с белым и желтым. - Может быть, тебе и вправду стоит остановиться? - Почему ты так говоришь? - растерялась Блисс. - Я тут подумал... тебе не понравится. - Последний раз, когда ты подумал, нашёл контактные данные человека, который может мне помочь. Может быть, мне это даже понравится. - Твои воспоминания, - Кормак смотрел на свои руки. - Что, если это просто попытка защитить тебя? - Защитить меня от чего? - заскрипела зубами Блисс. - Ты можешь выражаться понятнее? - От несчастного случая, который с тобой произошел. - Несчастного случая? Кормак, мне надоело быть попугаем! - Может быть, ты действительно причинила кому-то вред, - Кормак дернулся, посмотрев на Блисс, и заговорил быстрее. - Не нарочно, конечно, нет. Но ты темпераментная. И всё время падаешь, натыкаешься на что-то. И, твой контроль, он тоже отсутствует. Возможно, ты ссорилась с кем-то. Со своей подругой, знакомой или кем-нибудь. И, знаешь, не рассчитала силу. Сильно толкнула или что-то в этом роде. - Стоп, подожди, - Блисс встала, сжав в руке стакан, и, прищурившись, посмотрела на Кормака. - Ты хочешь сказать, что действительно веришь, будто бы я кого-то убила? И сделала это... по ошибке? Несчастный случай, так? А после, что было после? Мои родители об этом узнали, стерли мне память, заперли в лечебнице Копенгагена... много всего остального. Ты сам-то веришь в это? - Я сам не знаю, во что верю, Бромлей! - взорвался Кормак. - Что, в таком случае, с тобой происходит? Ты из другого измерения? Из другого столетия, что звучит ещё смешнее? Я не против, что ты пытаешься понять, кто ты есть. Я не против помогать тебе. Но я против того, чтобы ты запутывала себя ещё больше. Ангелы, серьёзно? Что будет дальше? Высшие силы? - Высшие силы? Что же. Это во мне есть. Кормак открыл рот, чтобы сказать что-то, но тут же закрыл его, уткнувшись лицом в ладони. Блисс села рядом. - Ты же не можешь так больше, да? - Не могу, - глухо ответил Кормак. - Прости, но я действительно больше так не могу. Я общаюсь с тобой, помогаю, и вроде бы всё хорошо. Всё это время я старался думать, что всё хорошо. Не задумываться над тем, что именно может с тобой происходить. Но это слишком. Какое это было точное определение, но Блисс едва подавила желание издевательски рассмеяться. Слишком? Блисс всегда считала, что у каждого человека есть свои проблемы. Своя боль, своя ноша, и какими бы масками не прикрывались люди, у всех есть что-то, что они хотели бы изменить. Предотвратить. Блисс одинаково не любила два выражения: «хотел бы я быть на твоём месте» и «ты просто не являешься мной». Но сейчас, на одну минуту, ей захотелось, чтобы Кормак прочувствовал всё, что чувствовала она, на своей шкуре. Вот это было бы слишком. А не то, что он чувствовал в данный момент. - Всё это время, что я с тобой знаком, меня не покидает ощущение. Постоянное ощущение, что я схожу с ума. - Какая жалость, что я рушу твои устои, - зло процедила Блисс. - Извини, но это правда. Есть вещи, которых просто не существуют. Даже не смотря на магию. Кормак неловко потрепал её по плечу. - Бромлей, мы же не ссоримся. Если нужна помощь, спрашивай. Постараюсь помочь всем, чем смогу. Но, иногда, в те моменты, когда тебя нет рядом с этой нервозностью и странным поведением... - Я поняла. Ты скучаешь по прежней жизни. До меня. - Да, - не стал отпираться Кормак. - Так и есть. - Я тоже. Тоже скучаю по прежней жизни. Я тебя понимаю. - Если понадобиться помощь - найди меня, - повторил Кормак. Выглядел он несчастным. Блисс заметила это только сейчас: все люди, которые были рядом, так или иначе, выглядели в какой-то степени несчастными. Но остановиться из-за их несчастья, в угоду их комфорту, она не могла. Не хотела. Ей нужно было продолжать бежать. - Я посижу здесь ещё немного, - сказала Блисс. - Можешь идти. Если хочешь, поговори об этом с Пэнси. Уверена, она будет рада. - О чем ты? - не понял Кормак. - Не важно, - отмахнулась Блисс. - Просто поговори с ней. Блисс окликнула Кормака, когда он хотел закрыть дверь. - Ты сказал, что есть вещи, которых просто не существует. Ты не совсем прав. Есть вещи, которых мы не понимаем. Не смотря на магию или обыкновенную жизнь. Подумай над этим. Кормак судорожно кивнул, опустив глаза. *** Блисс проснулась от вспышки грозы за окном. Она вздрогнула, пытаясь нащупать часы на прикроватной тумбочке. Откинув волосы с лица, она, прищурившись, посмотрела на время. Десять часов. Завтрак начался час назад. Через два часа её родители должны были покинуть этот приём, и она должна попрощаться с ними. А после воплотить в действие оставшуюся часть плана. Блисс уже хотела встать с кровати, но была тут же притянула обратно: Малфой завернул её в одеяло и прижал к себе. - Доброе утро, - сказал он хриплым голосом. - Доброе, - отозвалась Блисс. - Мы проспали. Завтрак начался час назад. За окном вспыхнули молнии, вдалеке послышались раскаты грома, а дождь, смешанный со снегом, забарабанил по окну с новой силой. Несмотря на громкий фоновый шум, Блисс нестерпимо клонило в сон. - Сонная погода, - тихо сказала Блисс, утыкаясь Малфою в шею. - Это ты сонная, а не погода. - Нам нужно вставать, - потягиваясь, сказала она. - Мы проспали, и я уверена, что единственные, кто отсутствует на завтраке, это мы. О. Мой. Бог. - Можно я не буду спрашивать о том, что случилось? Блисс быстро вскочила, судорожно смотря на часы. - Малфой, вылезай из кровати и одевайся. Быстро, очень, очень быстро. - Ладно, я всё же спрошу... - Малфой, сейчас не время. У тебя есть не больше пяти минут. Приведешь себя в порядок в своей комнате, а сейчас просто оденься! Пока Малфой собирался, Блисс продолжала нервно смотреть на часы. Ну же, быстрее, Малфой, быстрее... Когда он застегивал пуговицы своего пиджака, с лестницы отчетливо послышался голос её отца: - Блисс, птичка, просыпайся! Я знаю, вчера был очень выматывающий день, но ты проспала завтрак. Не говоря ни слова, Блисс подбежала к окну и быстро распахнула ставни, посмотрев вниз. Второй этаж, большие балконы, расположенные близко друг к другу, удобные перила. Блисс надеялась, что Малфой такой же ловкий, какой иногда бывает она. - Прыгай в окно, - мрачно сказала она. - Я не в настроении для подобных шуток, особенно пока не выпил кофе, - спокойно ответил ей Малфой. - Ты даже не представляешь, насколько я серьёзна. На данный момент здесь есть единственный выход и, к несчастью, это вовсе не дверь. - Да что тебе в голову взбрело? - раздраженно спросил Малфой. - Тише, - шикнула на него Блисс. - То, что второй смерти мой разум просто не выдержит. - И именно поэтому ты предлагаешь мне выпрыгнуть из окна? - Поверь мне, это тебя спасёт. Малфой подавил острое желание закатить глаза. - Блисс, я понимаю, что твой отец сильно оберегает тебя. Что он строг с любым, кто находится рядом с тобой, что он любит запугивать. Но то, что ты предлагаешь, просто смешно. Я Малфой. И никогда в жизни я не стану... В коридоре раздался громкий выстрел. - Птичка, ты просто не представляешь, какая потрясающая коллекция оружия у семьи Маррей! - голос Филиппа становился громче с каждой секундой. - Не могу определить точный год его сборки, но почти уверен, что это конец девятнадцатого века. В то время оружие делали на века! Выражение лица Блисс было красноречивее любых слов. - Увидимся внизу. Полагаю, я пошёл в окно, - мрачно заключил Малфой. *** Блисс в очередной раз посмотрела в свой исписанный блокнот. Среди страниц можно было обнаружить две фотографии: она, Пэрриш и Мохиндер, на празднике по случаю Хэллоуина. Незнакомая девушка, мужчина с озлобленным взглядом. Кто-то, кто делал фотографию. На очередной странице был записаны контакты профессора Гарвардского университета и несколько слов, которые Блисс повторяла и повторяла, пока не заболело запястье. Белый. Желтый. Белый. Желтый. И так постоянно. Блисс снова понадобилась помощь Кормака. Не слишком большая, как она считала: ему нужно было просто прикрыть её. И Малфоя. Блисс знала, что родители договорились с семьёй Маррей о том, что теперь за каждым её шагом будут следить. Для Блисс это было даже не помехой, а скорее смехотворным недоразумением. С Малфоем было сложнее, но здесь на руку Блисс сыграло очередное «правило» светского общества устраивать из своих домов едва ли не гостиницы. Во-первых, Малфой был совершеннолетним, и если бы семья Маррей дала ему понять, что не желает видеть его в своём доме, это не сыграло бы им на руку. Во-вторых, Блисс кое-что знала: Малфой сильно поссорился с обоими своими родителями, прилюдно, в главной гостиной, до которой Блисс так и не смогла дойти в тот вечер. Малфой об этом ничего не говорил: Блисс рассказала Кэтрин, и оставалось только догадываться, что именно произошло между ними. Блисс это не нравилось, но Малфой ясно дал понять ей, что говорить об этом не желает. Не то, чтобы Блисс это остановило. В скором времени она обязательно найдёт способ поговорить о его семейных отношениях. Кормак согласился ей помочь. План был прост: в течение последующих трех дней, Блисс с Малфоем могли исчезать куда угодно, но к десяти вечера были обязаны возвращаться. Всё, что требовалось от Кормака, не дать никому заметить их отсутствие. На крайний случай Блисс оставила им то, что Малфой смог достать из своего дома. Она надеялась, что к таким радикальным мерам прибегать не придётся, но учитывать нужно было любые обстоятельства. - Мисс Бромлей, не расстраивайте нас так больше, - тон Уилла был в высшей степени несчастным. - Вы всегда были у нас проказницей, но это было из ряда вон. А если бы вы что-нибудь сломали? Или покалечились? Если бы вас похитили? - Уилл, мне не десять лет, - сказала Блисс, смотря на него... и врезалась в косяк двери. - Кто открыл дверь? - возмущенно спросила Блисс, прижав руку ко лбу. - Вот об этом я говорю, - горько ответил Уилл. - Она и была открыта, мисс Бромлей. - Следи за моими родителями, - строго сказала Блисс. - Не давай маме аппарировать самой. Так, что ещё? Если папа схватится за сигареты... бей его по рукам. - Я сам скоро схвачусь за сигареты, - буркнул Уилл. - Что? - Вам послышалось, мисс Бромлей. Я ничего не говорил. Разговор с Розалиндой прошел не самым радужным образом. Более того: сердце Блисс странно екнуло. Она была уверена, что её мать задумала что-то. Но что именно - она понять не могла. - Я говорила с Драко Малфоем, - вскользь упомянула Розалинда. - О чём? - холодея, спросила Блисс. - Не волнуйся, милая, - Розалинда погладила её по щеке. - Совсем скоро ты узнаешь. Ты будешь очень счастлива. И, Блисс? - Да, мама? - Не смей забывать о Бале. Он состоится восьмого апреля. Блисс основательно замутило. - Мама... Бал будет в мае. Я уже разослала приглашения. - Что же, - легко ответила Розалинда. - За ошибки нужно расплачиваться. Придётся тебе разослать повторные приглашения, и придумать нечто такое, чтобы все гости не посчитали нашу семью некомпетентной и не отказали в своём присутствии. - Ты хотя бы представляешь, как сильно меня подставила? - тихо спросила Блисс. - За ошибки нужно расплачиваться, - повторила Розалинда, слегка хлопнув Блисс по щеке. - Не забывай об этом. Не забывай о том, что ты не только дочь своего отца. И совсем скоро я сделаю всё, чтобы подобные выходки перестали сходить тебе с рук. - Буду ждать этого момента с нетерпением, - холодно ответила Блисс, выворачиваясь от прикосновения матери. Прощание с отцом было не таким радужным, как рассчитывала Блисс. Филипп был заторможенным, вялым и каким-то дерганным. Он постоянно повторял, что лучше бы им остаться, но потом словно спохватывался, начинал говорить про свои дела и тараторить, что задержаться они не могут. У Блисс сердце обливалось кровью. Филипп, Розалинда и Уилл аппарировали только к двенадцати часам. Ещё час Блисс дожидалась, когда отец и мать Кэтрин выпустят её из поля зрения. К двум часам Блисс окончательно изнервничалась и огрызалась на каждого, кто имел неосторожность к ней подойти. - Встретимся в саду, через двадцать минут, - сказала Блисс Малфою, когда всё окончательно успокоилось. - Почему именно в саду? - озадаченно спросил Малфой. - Фонтан, который там находится, на самом деле портал, - объяснила Блисс. - Кэтрин мне рассказала, что он ведёт в дом в Бристоле. Оттуда можно безопасно аппарировать. - Значит, пятикурсница тоже замешана? Что ты ей наплела? - Что мы хотим провести с тобой время подальше от всех, пока есть возможность, - Блисс улыбнулась. - Не думаю даже, что это была ложь. Блисс не стала дожидаться ответа: ей нужно было собрать необходимые вещи. - Можешь дать мне фотографию? - спросил её Малфой, когда они стояли рядом с фонтаном. - Ту, черно-белую? Блисс достала фотографию из блокнота и протянула ему, спросив: - Зачем она тебе? - Я по-прежнему не могу кое-чего понять, - задумчиво ответил Малфой. - Буду рассматривать её время от времени. Блисс пожала плечами. Если он думает, что сможет заметить что-то, чего не заметила она, то, что же, пусть попытается. Когда они активировали фонтан и их закружило в вихре воды, снега и пара, Блисс снова вспомнила цвета. Белый. Желтый. Белый. Желтый. То, что их объединяет. Блисс была уверена, что это какой-то ключ. Разгадка. Но пока что не могла понять, какая именно. *** Приземлившись в доме семьи Маррей, они сразу же вышли на улицу. - Следующая остановка - Рим? - спросил Малфой. - Нет, у меня изменились планы. Рим будет после. Сейчас мне нужно попасть в Кембридж. Блисс на секунду замолчала, придирчиво осматривая Малфоя: - США. Штат Массачусетс. Не тот Кембридж, который находится в Англии. Уверен, что справишься? Как на счет самолета? Малфой закатил глаза. Блисс, считавшая, что видела все проявления его чувств за последние дни, была поражена до глубины души. О чем она не преминула ему сообщить. Малфой ничего не ответил на это: обнял её за талию, притягивая к себе. - Насколько я помню, такой тесный контакт вовсе не обязателен для аппарации, - подняла бровь Блисс. - Это не для аппарации, - сказал Малфой с этим своим выражением лица, больше похожее на застывшую маску. - А для моего хорошего настроения. Блисс едва удержалась, чтобы не поцеловать его. *** Серовато-голубой окрас тумана простилался над асфальтом Кембриджа, терялся в ветках невысоких деревьев, расползался по фонарным столбам и невысоким домам из красного кирпича. С неба падал мелкий снег, больше похожий на дождливую изморозь, смешивался с окружающим вокруг пейзажем, растворялся в тумане, размазывался по земле, оставляя на асфальте грязноватые подтеки. - Постапокалипсис не за горами, - сказала Блисс, надев темные очки. Малфой посмотрел на Блисс: и неожиданно понял, что она, в своём черном пальто, замшевых сапогах, сером свитере, брюках такого же цвета, органично вписывалась в этот город, эту погоду. Любой, кто встретил бы её сейчас, не понял бы этой извечной фразы о «солнечной мисс Бромлей». Мимо них пронеслись вспышки красного: несколько автобусов и машин, пара из которых была с открытым верхом. Казалось, в этом городе преобладало исключительно два цвета: серый и красный. - Летом здесь красивее, - Блисс словно прочитала его мысли. – Не в Кембридже, но я сужу по Нью-Йорку. Зелени не очень много, но она цветёт так сильно, что складывается ощущение, будто её целое море. - Зачем тебе очки? Солнца нет и не предвидится. - Глаза весь день сушит, - объяснила Блисс. - Малфой, куда ты нас забросил? Это же... я не знаю, что это за улица, но точно не сорок пять по Фрэнсис Авеню. О, смотри, там продают кофе! Малфой едва поспевал за Блисс, невольно припоминая абсолютно другое перемещение, да и другой случай: он, Люциус, Нарцисса, всё семейство Гринграсс и Паркинсон отправились в пресловутую Ниццу, на закрытый приём к одному из знакомых послов Александа Гринграсса. Пэнси, изнывающая от скуки, от недостатка внимания, от всего приёма в целом, услышала в каком-то разговоре о музее изящных искусств. Её отец был категорически против: его ужасал сам факт того, что его дочь может посетить какое-то место, в котором будут находиться магглы, которое так или иначе связано с магглами. Пэнси сделала вид, что послушала отца, что не будет делать глупостей и проведёт оставшуюся часть приёма, не выходя за пределы магического барьера. И исчезла через несколько часов после своего обещания. Спустя двенадцать часов они нашли Пэнси: в каком-то маггловском квартале, перепуганную, в состоянии, близкому к истерике. Она так и не смогла найти музей изящных искусств, а попытки вернуться на приём не увенчались успехом: она ушла слишком далеко от магического барьера, и заклинание не пускало её обратно. Пэнси тогда сказала, что больше и шага не сделает в мир, напрочь отрезанный от магии. Малфой её понимал: мир без магии даже нельзя было назвать миром в полной его степени, скорее он являлся какой-то карикатурой, суррогатом. Эти люди вокруг, обыкновенные люди, чьи миры разрушались, мосты и дома падали им на голову, умирающие при загадочных обстоятельствах - эти люди не понимали, что нет никакой загадочности, просто был мир, о котором они не знали. Был мир, которого они были не достойны. Люди с грязной кровью. Малфою, в сущности, было плевать на них, но если бы они исчезли с лица земли - что же, может быть, это было бы не так уж плохо. Только чистая кровь могла этот мир спасти. Такие, как он. Как Пэнси, Блейз. Такие, как Блисс. Он снова посмотрел на Блисс: она металась ураганом по этому маггловскому городу, улыбалась продавцу кофе, успела поинтересоваться о здоровье какого-то пожилого мужчины, а сейчас о чем-то беседовала с девушкой своего возраста. Они смеялись, девушка дала Блисс буклет, попутно что-то в нём отметив. Когда они прощались, Блисс купила девушке кофе, и та, уже отойдя на почтительное расстояние, обернулась и помахала. Блисс помахала в ответ. - Она маг? - это было первым, что спросил Малфой, когда Блисс вернулась. - Что? - рассеяно спросила Блисс, сверяясь с буклетом, который оказался путеводителем. - Откуда я знаю? Так, сейчас нам нужно перейти дорогу, пройти два квартала, а после перейти дорогу ещё раз. Дальше нам нужно сесть на автобус... - Можем просто аппарировать. - ... и нам останется пройти примерно минут десять, чтобы оказаться на сорок пятой по Фрэнсис Авеню. Гарвардская Школа Богословия находится там. Профессор, который мне нужен, преподает на факультете религии, литературы и культуры. - А если он не единственный преподаватель этого факультета? - Это вряд ли, - ответила Блисс. - А даже если и так - вряд ли во всём Гарварде найдется кто-то, кого ещё могут звать Линкольн Рэйвенкрофт. Не волнуйся, с его поисками проблем не будет. - А если у этого Рэйвенкрофта не рабочий день сегодня? Или он взял отпуск? - Значит, наведаемся к нему домой. Или узнаем, где он проводит отпуск, - Блисс оторвалась от путеводителя и посмотрела на Малфоя с какой-то раздражительностью. - Что не так? К чему столько вопросов? - Просто мне интересно, как ты получаешь всю информацию, которая тебе нужна, - честно ответил Малфой. - Тебе всё время везло, но, Блисс, не забывай - везение может кончиться. Всё ещё не могу поверить, что ты уговорила своих родителей оставить тебя на этом приёме. - Малфой, это не везение. Это просто я. Пошли уже. - Я же сказал, что мы можем аппарировать, - напомнил Малфой. - Через секунду окажемся... Блисс посмотрела на него спокойно. Безразлично, равнодушно. И Малфой понял: она злится. Когда Блисс злилась, она сразу же закрывалась, старалась максимально отгородиться от источника того, что причиняло ей беспокойство. Именно это она делала и сейчас. - Перейти через дорогу. Два квартала. Автобус, - четко сказала она. - Может быть, не будем задерживаться? Малфой не успел ответить: Блисс уже развернулась, и в толпе людей, с которыми она смешалась, то и дело мелькали золотом её волосы. Чертыхнувшись, Малфой пошёл за ней. Всё время, что они добирались до Гарварда, Малфой успел несколько раз проклясть магглов: они были слишком шумными, не смотрели, куда идут, постоянно толкались, смазано извинялись или смотрели с неодобрением. Смотрели так, будто понятия не имели, кто он такой. Что же, это действительно было так. Магглы ассоциировались у Малфоя со стадом баранов: такие же пустоголовые, такие же беспомощные, непонимающие, что происходит вокруг. В магическом мире царила война, все беды происходили от неё. А они винили в этом глобальное потепление, катаклизмы, террористов. Им стоило хоть немного включить свою голову. - И всё же, мы могли бы аппарировать, - в очередной раз сказал Малфой, когда они прибыли на место. - Не потеряли бы этот час. - Кстати, о часах, - Блисс переместила стрелки часов. - Нужно перевести время на пять часов назад. - Здесь учатся волшебники? - спросил Малфой, рассматривая трехэтажное здание из серого кирпича, крыша и окна которого были пародией на дворцы прошлых веков. - Да, разумеется, - ответила Блисс. - Но редко. - Неудивительно. - Под «неудивительно» ты подразумеваешь то, что ничтожно малое количество волшебников в состоянии поступить в Гарвард, всю жизнь разучивая правильные движения махания палочкой и пытаясь превратить крысу в чайник? - прищурившись, спросила Блисс. - Под «неудивительно» я подразумеваю то, что какой человек, будучи в своём уме, узнав о мире магии, захочет попасть, вернуться в маггловский мир, и изучать... что? Слово божье или как там это называется у магглов? - У нас, - Малфой не мог понять, что именно отражалось во взгляде Блисс, когда она смотрела на него. - У нас это называется жить так, как того хочется тебе. У тех, кто никогда не знал о магии. У тех, кто родился не в семье волшебников, но стал магом. У магов, которые ты, твоя семья и тебе подобные называют «чистокровными». - Ты тоже чистокровная, - раздраженно напомнил Малфой. - Я не воспринимаю это. Зато воспринимаю кое-что другое. - И что же это? - Людей. Есть люди, которые хотят посвятить свою дальнейшую жизнь магии. Есть люди, которые пытаются вывести новые химические элементы, превратить железо в золото. Есть те, которые хотят запускать ракеты в космос, бороться с преступностью, изучать ядерную физику или высшую математику. Есть те, кто хотят посвятить свою жизнь богу, стать адвокатом или искусствоведом. Такие люди... они могут быть разными. Могут быть волшебниками или не быть ими. Но они просто чего-то хотят - и получают это. - А как же те, кому эти люди должны? Как же семья? - Ты знаешь, что такое мужество, Малфой? - Всего лишь сильная воля. - Ты не прав. Мужество - это когда ты можешь позволить себе жить так, как хочешь. Ты, пусть и немного, но должен это понимать. Малфой задал ей вопрос, мучавший его, пожалуй, с окончания его разговора с Розалиндой Бромлей: - Так ты хочешь жить так? Поступить в маггловский университет и жить в мире, в котором нет магии? - Да, - Блисс ответила, не задумываясь. - Именно этого я хочу. Помнишь, я говорила о людях, которые хотят изучать искусство? Так вот, я - одна из них. - В магическом мире тоже достаточно людей и произведений искусства. - Достаточно? - переспросила Блисс. - Извини, не могу припомнить никого, кроме да Винчи и Ван Гога. Хочешь одну нелицеприятную правду, Малфой? Магический мир скуден во всём, что не касается магии. - С каких пор ты так сильно обобщаешь? - С тех пор, как мы завели разговор, который мне не очень интересен. Сейчас мне интересно только одно - где, черти его дери, может находиться Линкольн Рэйвенкрофт. Блисс споткнулась, налетев на Малфой, и едва не повалила его на асфальт. - Прошу, не начинай рассуждать, не могут ли драть черти Рэйвенкрофта или все же могут, - устало попросил Малфой. - Нет, дело не в этом, - Блисс посмотрела на дверь Гарвардской школы богословия. - Рэйвенкрофт, Рэйвенкрофт... Линкольн Рэйвенкрофт. - Ты знаешь его? - Нет, не совсем... но я точно что-то о нём слышала. *** Если бы у Линкольна Рэйвенкрофта спросили, какой день он считает самым худшим в своей жизни, он бы ответил, не задумываясь - тот день, когда его мать, урожденная Смит, взяла фамилию мужа. Линкольном его назвал отец. Мать, урожденная Аманда Смит, хотела назвать его Джоном. Позже, когда Рэйвенкрофт отпраздновал совершеннолетие, съехал от родителей, на каждом семейном ужине (эти обязательные семейные ужины, от которых у Рэйвенкрофта сводило зубы и желудок) она, умиленно смотрев на него и подкладывая очередную порцию куриного рулета, громко восклицала: - Всё ещё не могу поверить, что ты мог бы быть Джоном Смитом! Джон Смит! Мой мальчик, мой умный, талантливый, прекрасный мальчик мог бы стать каким-то обыкновенным Джоном Смитом! - Полно тебе, Аманда, - ворчал Камерон Рэйвенкрофт. - Так говоришь, будто бы я мог не сделать тебе предложение, как честный человек. - Но ты почти согласился со мной, когда я хотела назвать его Джоном! - Я был не в себе! - горячо восклицал Камерон. - Ты рожала его двенадцать часов, ты была никакая. Если бы ты захотела назвать его Наполеоном, и тебе стало бы хоть чуть-чуть легче от этого, я бы назвал его Наполеоном. - Как хорошо, что я пришла в себя, а ты предложил назвать его Линкольном! Обязательные семейные ужины проходили каждое воскресенье. И в это каждое (обязательное семейное) воскресенье повторялся этот разговор. Каждый раз, каждую неделю. Слово в слово. Иногда Рэйвенкрофт считал, что эти обязательные семейный ужины - его личный день сурка. Иногда - что бог следил за ним, каждый раз приводил родителей к этому разговору, пытаясь ему что-то сказать. Тайные знаки. Скрытые символы. Намеки. Линкольн Рэйвенкрофт никогда не понимал намёков. В начальной школе он не задержался - по истечении трех месяцев был переведён в среднюю школу. Через два года был переведен в старшую. О нём писали в газетах, научных журналах, он послужил прототипом главного героя в серии детективах о гениальном мальчике-подростке. Того мальчика-подростка вытравливали из обычных школ, так как его социальные навыки были полностью противоположны интеллектуальным. Одна девушка, с которой у Рэйвенкрофта завязался сравнительно недолгий роман, часто затрагивала годы его школьной юности, сожалела, что ему пришлось это перенести. Рэйвенкрофту не пришлось переносить этого. Он мог бы, конечно, пойти по пути своего книжного героя: но был для этого слишком умён. Социальные навыки - не более чем череда определенных действий, навязанных обществом. Ты должен быть весёлым. Должен дергать девочек за косички. Должен пресмыкаться перед теми, кто популярнее, должен не общаться и посмеиваться над теми, кто считается изгоем. Общественные социальные навыки - не более чем краткое пособие «как вести себя так, чтобы не выглядеть ненормальным» в голове у каждого человека. Кто-то шёл против них. Кто-то умел под них подстраиваться. А кто-то был этим пособием сам. Рэйвенкрофт не подстраивался, не был против – он, скорее, отточил механизм действий, который надлежало выполнять, чтобы казаться нормальным. Интерес к отношениям. Интерес к общению и увеселительным мероприятиям. Интерес к жизни других. Повторить, пока тебе не исполниться двадцать один. Дальше можно было успокоиться. Найти жилье, отдельное от родителей, жить на бесконечных подработках, посвятить себя тому, что представлялось ему интересным для изучения. В двадцать три можно уволиться с работы, навсегда забыв о карьере доктора и удариться в поиски того, чего он сам не мог объяснить внятными словами. Можно выслушивать стенания родителей и немногих знакомых о том, как он губит себя. Слушать, что он мог стать кем угодно. Мог бы продолжать спасать жизни. Мог выучиться на адвоката. Архитектора. Инженера. Или стать магом. Он мог бы стать магом, подумать только. Учиться в этих закрытых школах, отгороженных от обычного мира. Размахивать волшебной палочкой. Разучивать заклинания, варить зелья. Возможно, именно благодаря магии он смог бы создать то пресловутое лекарство от рака, о котором так часто говорил его отец. Линкольну Рэйвенкрофту мир магии был не интересен, когда ему было одиннадцать. Или пятнадцать. Или двадцать три. Он захотел попасть туда, когда ему исполнилось двадцать восемь. Посмотреть, что же это за мир такой, мир, где стоит только взмахнуть палочкой, и все желания вмиг исполняются. Захотел, не потому что у него были какие-то желания, а чисто из-за своих собственных интересов. Может быть, в это мире знали о боге столько, сколько не знал он сам. Может быть, бог был волшебником, и о нём могли дать информацию, которой он не располагал. Линкольн Рэйвенкрофт побывал в магическом мире один раз, в возрасте двадцати восьми лет. Живая часть Линкольна Рэйвенкрофта навсегда там и осталась. Он по-прежнему думал, что это был знак свыше. Бог (если он существовал), видимо, устал от человека, который не понимал намёков. И тогда он ниспослал то, что его убило. Родители Рэйвенкрофта не знали, когда началась его увлечение, а после и маниакальная одержимость религией. Не знали и его немногочисленные знакомые. Рэйвенкрофт знал. Рэйвенкрофт помнил день, час, время суток. Рэйвенкрофт тщетно старался не вспоминать. У него не получалось: события многолетней давности стабильно преследовали его в кошмарах. В тех кошмарах он возвращался в тот день каждый раз: в день, когда он увидел то, что могло считать доказательством существования бога. Ему было двадцать, когда он окончил Гарвардскую медицинскую школу. Недели не прошло с того момента, как он получил диплом, а ему уже предложили работу в одной частной клинике. Он мог бы подождать, мог бы остаться в Америке - но не хотел. Сейчас Рэйвенкрофт мог признаться самому себе: он хотел сбежать. Хотел вырваться из извечного, удушающего контроля матери. Хотел сбежать от укоризненного взгляда отца. Хотел никогда не видеться с теми людьми, которые считали его своим другом. Он сбежал, и ни разу не пожалел об этом. Через три года ему пришло письмо от отца: тот писал, что Аманда совсем плоха, что жить ей осталось сравнительно недолго. Отец приглашал его на очередной воскресный ужин. Рэйвенкрофт не чувствовал огорчения, печали или сострадания. Он знал, что когда-нибудь этот день настанет: он был удивлен, что это случилось только сейчас. По его подсчетам, его мать должна была скончаться два года назад. Но он всё равно поехал. Может быть, пособие «как выглядеть нормальным в глазах других» всё ещё имело на него какие-то отголоски. Так он объяснил себе ту поездку в Америку, потому что признай он реальную причину - всё было бы кончено. Все эти обязательные прогулки, вечера в пабах, приятельские отношения с коллегами. Можно было признаться самому себе - ему это не нужно. Тогда он всё ещё не хотел этого признавать. Дело было в пароходе. Не в пароходе даже - в самом факте шедевра архитекторов и судостроителей. Огромный, черный пароход с белоснежными палубами и желтыми трубами. Уайт Стар Лайн вложил в него всё. Своё состояние, свою душу. А люди вложили в него деньги, и должны были вкладывать их не одно столетие. Никто не знал, что этот пароход не окупит своих затрат. Никто не знал, что единственная его точка отправления станет последней для многих. Пароход, который позиционировался как «самое непотопляемое судно в мире» ушел на меньше, чем через сутки, после отправки. Дело было вовсе не в сутках: дело было в том бесконечном времени, которое превратилось в ад. И даже время не было адом - адом была огромная посудина, отрезанная от мира, окруженная ледяной водой, без возможности спастись тем слоям общества, которые волею судьбы взяли билет в третий класс. И в тот момент, когда звон в ушах стал невыносимым; когда люди, всё это скопление людей превратилось в месиво, в массу, мясо без разума; в тот момент, когда это бессознательное мясо окончательно обезумело, с горящими глазами пытаясь добраться до спасения, ничем не брезгуя, убивая голыми руками; в тот момент, когда один из этой массы ударил Рэйвенкрофта чем-то тяжелым, раскроив ему голову; в тот момент Рэйвенкрофт, отрицающий существование чего-то, что может выжить за пределами атмосферы, взмолился. Рэйвенкрофт смотрел в ночное небо, задрав голову, кровь заливала ему глаза, но сквозь красное марево он видел яркие звезды. «Боже, спаси меня именем Твоим и суди меня силою Твоею. Боже, услышь молитву мою, внемли словам уст моих». Эту молитву Рэйвенкрофт читал один раз в жизни - в возрасте одиннадцати лет, когда он сказал своему отцу, что не верит в бога. Отец поставил его на колени перед алтарем, под который была отведена отдельная комната, и заставил его молиться во спасение своей жизни. Рэйвенкрофт произносил эту молитву с вечера и до раннего утра, но его ответ остался неизменным. Отец смотрел на него несколько долгих минут, а потом извинился. Сказал, что ему жаль. Сказал, что это только его выбор. «Ибо чужеземцы восстали на меня, и сильные ищут смерти моей, и не имеют Бога пред собою». Вряд ли эта молитва подходила под ситуацию. Вряд ли вообще ему бы могла помочь молитва. Но в тот момент Рэйвенкрофт ничем не отличался от всех, кто был на судне: он был такой же массой, мясом. Он был таким же зверем, который просто хотел спасти свою жизнь. Когда ты знаешь, что умрешь - ты не вспоминаешь о семье. Жизнь не проносится перед глазами. Всё, чего тебе хочется - просто продлить эту самую жизнь. Это инстинкт. И если тебе нужны способы, чтобы спасти себя, - и если больше нет лазеек, и если не осталось ничего, что могло бы помочь, - если нужно лишь помолиться, чтобы спастись - значит, так нужно сделать. «Но Бог помогает мне, Господь Заступник души моей; обратит Он зло на врагов моих. Силой истины Твоей истреби их!». Рэйвенкрофт почувствовал толчок: обезумевшая толпа затолкала его на самую кромку корабля. Легкое дуновение ветра могло сбросить его за борт, в ледяные волны. Тогда всё закончилось бы через час или два. Были известны случаи, когда человек умирал в течение шести часов. Он мог бы умереть от разрыва легких. Он мог бы умереть от переохлаждения. - По доброй воле я принесу жертву Тебе, прославлю имя Твое, Господи, ибо оно благо; ибо от всякой печали избавлял Ты меня, и на гибель врагов моих взирало око мое! Рэйвенкрофт не узнавал свой голос. Не мог это быть он: не мог он с таким отчаянной, с такой плаксивостью кричать молитву, зная, что её не услышат; зная, что она лишь разобьётся о волны. А следующее, что он помнил, было золотом. Золото было повсюду: золото его окружало, мелкое, пылевое. Оно змеилось вокруг него, сдавливало цепями грудную клетку, отпускало путы и медленно трансформировалось в купол. Через секунду он оказался на песке. Через секунду он оказался тем, где начинал своё путешествие. И он мог бы поверить, что всё произошедшее - лишь плохой сон, варево его мозга, марево испуга. Но рядом с ним стояло существо, окруженное тем же золотом, что его спасло. - Я услышал тебя, - просто сказало это нечто. При ближайшем рассмотрении, при попытках увидеть сквозь это пылевое золото, можно было сказать одну вещь - существо было молодым мужчиной, с рыжими волосами, значительно ниже плеч, со светлыми, - зелеными, голубыми, серыми, Рэйвенкрофт не мог понять, - глазами. - Кто ты такой? - только и сумел спросить Рэйвенкрофт. - Тот, кто услышал тебя, разумеется, - повторило это существо. - Ты спас остальных? - Нет. Те, кто умрет сегодня, заслужили своей смерти. Те, кто спасется, смогут сделать это без меня. - А я, получается, особенный? - Рэйвенкрофт не знал, как у него получается говорить; Рэйвенкрофт думал, что кто-то другой произносит слова его голосом. - Ты молился. Так отчаянно молился. Давно я не слышал такого в этом мире, в этом веке. Странный век, если говорить начистоту. Люди получают всё больше прав, телесные наказания считаются чем-то из ряда вон, потребительство стало для всех смыслом жизни и, в завершении, не верить в Бога больше не считается чем-то аморальным, - существо замолчало на миг. - Да. Очень странный век. - Ты говоришь так, будто видел какой-то другой век, помимо этого. - Я видел не только другие века. Я видел начало этого мира. - И кто же ты такой? - Таких, как я, называют нефилимами. - И много вас таких? - Я знал только одного. И он, это существо, это непонятное нечто, неопознанное природой, стало расщепляться на его глазах. Человек, окруженный пылью, пылью же и стал, и столб её вознесся в небо. Но прежде, чем он исчез окончательно, прежде, чем всё закончилось, Рэйвенкрофт отчетливо услышал в своей голове голос: «Тебе стоит верить больше, чем ты веришь сейчас, несостоявшийся маг. Ты все делаешь почти правильно. Вера в Бога однажды спасет тебя ещё раз». *** Линкольн Рэйвенкрофт укладывал доклады студентов в свой портфель, пытаясь не выбиться из времени, пытаясь вспомнить то, что он мог забыть, пытаясь не кружить себе голову не прошеными воспоминаниями. Три года с того случая он пытался понять, что же с ним произошло. Он искал информацию в разных источниках; ездил в Тибет, в одно из поселений монахов Шамбалы, культура религии которых насчитывала более десяти её ответвлений; побывал в России и жил под видом анахорета в одной из церквей, пытался найти что-то в православной религии; полгода прожил на землях Рейнланд-Пфальца, углубляясь в изучение лютеранства; добился аудиенции у Папы Римского, в надежде на то, что хотя бы он может знать что-то. Но его не понимали. Или смеялись. Называли богохульником, говорили, что мысли его не что иное, как внушение сатаны. Некоторые, особенно странные, твердолобые, говорили, что это неудивительно, ведь таким внешним видом его мог наградить лишь дьявол. Рэйвенкрофт их понимал, в своей мере. То, что он видел, то, что с ним случилось - этому не было объяснения - даже в мире магии. Рэйвенкрофт отхлебнул из чашки, катая на языке вишневый привкус - и подумал о том, что больше не стоит экспериментировать. С яблоком, как ни парадоксально, было лучше. И вспомнил ещё кое-что: всё случилось именно из-за яблока. Когда он понял, что поиски привели в тупик; когда он понял, что узнал обо всём, о чем только можно узнать; именно тогда он решил посетить тот пресловутый мир магии, найти ответы в нём. Он появился там спустя пять лет после всех событий, в один из дней декабря, когда землю припорошило белоснежным пушистым снегом. Тогда он ещё жил в Лондоне и стена задымленного, грязного кабака, перенесла его на тесную улицу, в которой было не протолкнуться. Отовсюду слышался гвалт, люди, странные люди в непонятных нарядах давили на него со всех сторон, и мир словно раскололся, мир отражался, как в треснувшем зеркале. Мигрень настигла Рэйвенкрофта внезапно, и в попытках найти место, где можно отсидеться, успокоиться, он случайно сшиб одно из зеркал с прилавка. Кто вообще выставляет зеркала на улице, в месте, где невозможно продохнуть? Продавец что-то ему кричал, и в попытках сгладить ситуацию, Рэйвенкрофт потянулся за зеркалом, практически мгновенно болезненно зашипев: один из острых краев врезался ему в ладонь. Продавец кричал всё громче. Рэйвенкрофт чувствовал себя пауком: именно так пауки воспринимают мир своими глазами. - Прошу прощения, - Рэйвенкрофт пытался говорить сухо, на язык заплетался. - Я куплю у вас это яблоко, и забудем об этом. Он взял это огромное яблоко в карамели, кинул на прилавок деньги, которые могли окупить и зеркало, и яблоко, и весь этот несуразный прилавок дешевок, после чего поспешил убраться прочь. В мареве снега, сквозь который не было ничего видно, он шел всё дальше и дальше, пытаясь найти пространство, в котором можно было бы сделать полноценный вдох, где не было бы чувства давления. Рэйвенкрофт зашел в один из темных переулков, остановился рядом со странным магазинчиком, и буквы троились в его глазах: какое-то двойное название. Рэйвенкрофт не мог его прочитать. Он зацепился за ручку магазина, оставляя на ней свежую кровь, и действительно не знал, сможет ли выжить. У таких, как он, кровь сворачивалась до отвращения медленно, и любые порезы могли стать фатальными. Черт его дернул куснуть то яблоко, но тогда он думал лишь о том, что сахар сможет ему помочь. Сахар. Яблоко в карамели. Но не стеклянное яблоко, которое он укусил, что было силы. Стеклянное яблоко на серебряной палочке - во рту странным образом сочеталось стекло и железо, это всё, что он тогда помнил. Восьмого декабря, 1917 года, Линкольн Рэйвенкрофт умер.