Саморазрушение

Путь саморазрушения. Он выливается в заячьи тропы, краснеет на горизонте манящим красным цветом – полем мака или тюльпана, может, превращающийся в небесно-синий. Игра света и тени под закатным солнцем, почти скрывшимся за горизонтом, она больно била по глазам, заставляя его морщиться от света. Прыгающие и меняющиеся слишком быстро цвета софитов, режущие глаза своим мельканием, раздражали. Сидя в прокуренном помещении, заполненном людьми до отказа – минус больших городов – он ёрзал на кожаном диванчике. Рядом красовались пять дорожек кокаина, лежала скрученная в трубочку пятидолларовая купюра, кредитка испачкалась в белоснежном порошке, прозванном инеем. Он закусил губу, заворожённо наблюдая за тем, как дорожки превращаются в более ровные, а после исчезают, вдыхаемые сидящим рядом Дэнни. Усмехаться через желание закрыться в комнате и бить о стену костяшками, пока сломаются. Он так же ломался, его отпускало, а доза была рядом – протяни руку и возьми купюру. Мир ломался на осколки, трещал по швам, а в висках пульсировало единственное, что сейчас имело значение – «он ничего не стоит». Самокопание приходило следом за эйфорией, вызванной синтетической гадостью, что он жевал до этого. Шаткая материя плавилась под его горячими руками, лапающими сидящую по правую руку Дженни. Она хихикала, ей нравилось, а ему было всё равно – он горел. Медленно, плавно, неприятно, горечью в глотке, пересохшими губами. Его реальность отдавала золотом. Он не чувствовал её. Он касался, сжимал её тело в тисках своей хватки, но он не ощущал её. Руки едва слушались, мышцы напряглись до пределов возможностей его тела. Он кусал губы до крови, смотря в её глаза и не видя там жизни, он наблюдал за тем, как падал в пропасть чёрных глаз, когда-то бывших зелёными. — Эш… — он заторможено повернул голову к источнику звука, смотря в зелёные глаза своего друга. Он усмехался, протягивая свёрнутую в трубочку купюру, выровняв новые дорожки кокаина на прозрачном столике в душном клубе. А тот покорно взял её, чуть сжал непослушными пальцами. Он ощущал на себе взгляд со стороны, пугливая девочка боялась. Вдыхая белую пыль, он забывался. Забывал, кто он, откуда, зачем он. Всё было ровным, равномерным, незначительным, теряющимся в неторопливом потоке тепла. Он медленно опускался в воду, ощущая её кончиками пальцев, он мог поклясться, что был в ванной, погружался в солоноватое тепло. Осязаемая реальность, придуманная быль, что выдавалась порциями, мучительно больно – сразу и всё. Он терялся в происходящем, смотря на друга так, как не смотрел бы осознанно – с немым обожанием, с блестящей немой благодарностью. Но нужно больше, всё не помогает, всё стирает лишь часть граней куба, до размеров коего сузилось пространство. Смотря теперь с ненавистью, он схватил Дэнни за руку, заставляя посмотреть на себя. — Нужно больше, — хрипло и спокойно сказал он, обдавая неосознанным холодом стали в голосе. Он сжал руку друга до побелевших костяшек на своей, будто силясь выжать из него свой предел, свой чистый кайф. — Хорошо, — утаскивая за собой едва волочившего ноги друга, Дэнни прошёл в небольшую комнатку, залитую розовато-малиновым светом. Он указал на небольшой диванчик, где впереди стоял небольшой столик. Пара нехитрых движений и мир, доселе известный и прощупанный, казалось, везде, приобретал новизну. Сердце замирало в мучительном предвкушении. Дыхание учащалось, а вместе с ним – и биение сердца, ломающего грудную клетку. Где-то под рёбрами сладко заныло от осознания – скоро достигнуть пределов будет возможно. Вылетая за мыслимые грани, выстраивать собственное, нерушимое, быстротечное, когда-то блестящее золотистым. В осень. На столик приземлились с характерным звуком две ложки, шприцы, пакетик с белым порошком, героином, и два жгута. Эш смотрел на всё это, широко открыв глаза и чувствуя, как последние мили-граммы экстази выветриваются. Взяв ложку, он вопросительно взглянул на Дэнни, а тот молча высыпал содержимое пакетика в ложку, смотря на Эша. Он повторил следом всё. Так же взял ложку, высыпая в неё чистый неразбавленный кайф. Точно так же, словно бы в зеркале, он набрал пятикубовым шприцом один кубик дистиллированной воды из небольшой бутылочки рядом. Роскошь, блажь, которая доступная далеко не всем – слишком много времени и затрат на это всё. Но он набрал. Аккуратно, видя, как его пальцы подрагивают от волнения, как каждый вдох над деформированной ложкой отдаётся гулким ударом сердца – лишь бы не испортить. Он вылил кубик воды в ложку, оставляя шприц на столе и беря ложечку в руку. Закусывая губу, чтобы пальцы не так тряслись, причиняя осознанно себе реальную боль, отвлекая от кричащих мыслей в голове, он взял зажигалку из рук Дэнни, тут же поджигая. Он наблюдал заворожённо, как белый порошок растворяется в кипящей воде, слышал, будто сквозь вату голос друга – «Хватит». Он подал ему фильтр от сигареты – своего рода, фильтр для жидкости, чтобы не попались комочки и не растворившийся порошок. Он резко моргнул, тут же возвращая цепкий взгляд на то, как пятикубовый шприц снова наполнялся жидкостью. Взяв жгут, он зеркально повторил за «учителем» - завязал выше локтя достаточно туго, чувствуя, как рука постепенно немеет. Он коснулся вен на сгибе, слыша единственное хриплое «центр», как определение того места, куда он сам себе сделает инъекцию. С интересом и страхом наблюдая, он слышал стук сердца у себя в ушах, он поклялся бы, что не различал ни «сейчас», ни быстротечное «потом», выменивая это всё на единственное знание. Позже оно будет выливать в золото. Он взял шприц, кусая губы, теребя серьги в нижней. Нервы натянулись до невозможного, каждый жест отдавался дрожью во всём теле. — Помоги мне, — голос был, будто не его, сорванный и низкий, едва различимый в громком потоке собственных мыслей. Он поднял взгляд на друга, поднёсшего иглу к выпирающей вене. — Повторяй, — он подождал, пока Эш сделал то же самое, что и он, после проколол кожу и вену. Нарочно медленно, хоть и прилагал максимум усилий, чтобы не скрежетать зубами. Он сгорал внутри от нетерпения, он ощущал щекотку рядом с местом, куда вонзилась иголка. Запустив немного крови в шприц, он зубами развязал жгут. Вводя аккуратно и постепенно, он из-за волнения и сбитого дыхания буквально чувствовал, как вскипевший героиновый порошок смешивается с кровью, вытекая по венам дальше – по всему организму, разливаясь эйфорическим теплом. Он оттянул поршень назад, смотря, как кровь разлилась внутри шприца чуть больше нужного. Он не знал пределов нужного, он импровизировал, повторяя за сидящим напротив. Давя на поршень, он вгонял внутрь священный раствор, чувствуя, как дрожь в руках пропала, он сделал всё правильно. Последние капли проклятой жидкости оказались внутри, он прижал пальцем место укола, вытаскивая иглу из вены и облизывая пересохшие от напряжения губы. Выбросив использованный сосуд, он, закусив нижнюю губу, откинулся на спинку дивана и чуть сполз ниже, чувствуя затылком прохладу кожаного дивана. Он лежал так, кажется, вечность, изобретая в сознании новых богов и теряя старый мир. Он чувствовал, как во рту пересохло, как тепло наполнялось приятным теплом, заставляя его улыбаться. Медленно, слишком плавно и заторможено. Он слышал смех, тот разливался по комнате, отбивался от стен и приземлялся на ушную раковину – слишком близко, слишком громко. Тело начало чесаться, его раздражал зуд везде, он поддавался ему, расчёсывал до того момента, пока не почувствовал на себе кого-то. Дженни, милая девочка Дженни с расширенными зрачками, почти достигшими пределов радужки, взяла его лицо в свои руки и увлекла собой. Вязким поцелуем с такой же вязкой, словно патока, слюной. Он кусал её губы по той же привычке, что и дышал – на инстинктах, по накатанной, замедлив сердцебиение и реакцию, он, будто и вовсе иногда не дышал. Поцелуй отдавался лёгкой дрожью в пальцах, больше ничего не было способно дать ему подобное. Чесотка прошла, ей уступило место скопление энергии где-то в груди, давящее в межреберье неприятным комком. Эш пнул Дэнни, едва не промазав и не очутившись на полу рядом с ним. Он едва стоял на ногах, ловя всё происходящее за хвост – реальность ускользала подобно песку из его рук, он только стоял и смотрел, как яркие краски меркнут, а там, за закрытой дверью, гулом слышится его веселье. Пара движений, плавных, руками, будто не его, он поймал тонкое запястье Дженни, переплетая свои пальцы с её. Так же, как и тогда, разделяя с ней её отпускающий кайф, делясь своим. Сквозь белесую пелену, наклоняясь ближе и держась за чёрт-пойми-что, он целовал её шею, бесцеремонно лапая её. Он хотел бы продолжать, но не мог, другая часть его не хотела, противилась, это было не таким крутым, как то, что творилось внутри. Каждая клетка наполнялась новым и неизведанным, высшая точка наслаждения, героиновый оргазм. В последний раз кусая её губы, он отстранился и, откачнувшись, пошёл по следам веселья. Он упал рядом с дверью, почти безжизненно лежа на прохладном линолеуме, смотря в потолок и не моргая. Секунды заменялись минутами, а ты – часами. Он терял счёт времени, терял определение места и не мог бы ответить, кто он. Выливая душу на пошарпанный линолеум, он раскинул руки в сторону, закрывая глаза и отдаваясь во власть кардинально новых ощущений. Сегодня он был распят.