Саморазрушение

Утро разбивалось на части. Сотней осколков оно было рассыпано по полу пропасти, в которой валялся татуированный мальчишка, знающий лишь один способ расслабиться. Он, открыв глаза, взвыл от резкой боли, вбившейся в виски отвёрткой, и морщился от яркого света, попадающего в комнату через плотно занавешенные шторы. Всё в мире казалось слишком: слишком много света, слишком больно, слишком плохо. К горлу подступала комом вчерашняя ночь, поднимая в организме бунт, жаждая покинуть это жуткое вместилище. Ночь исчезала в нём, «вчера» растворялось в медлительном «сегодня», перерастающем в плавное и болезненное «завтра». Рядом кто-то шевелился, на что он снова с адской болью открыл глаза. Аккуратно поворачивая голову, чтобы не делать резких движений, он смотрел на выкрашенные в чёрный волосы, рассыпавшиеся по чёрной атласной глади подушки. Он снова закрыл глаза, стараясь провалиться в сон и досмотреть то, что его тревожило, не давало в полной мере окунуться в привычное похмелье, даже ком от горла отступил, стоило картинкам перед глазами снова появиться. Взгляд его брата, осуждающий и гнетущий, стоял перед взором всё ещё затуманенных наркотиками глаз. Ком снова поступал, но теперь это было нечто другое – это его слепое обожание вырывалось наружу обидой. На что – он и сам не ответил бы. — Доброе утро, малыш, — он знал, кто был рядом с ним. Он чувствовал поцелуй на своей шее, рассыпавшийся на десяток других, доходящих до его пупка. Он ощущал, как голое женское тело скользит по его собственному, он даже испытывал какое-то удовольствие от этого. Но этого было слишком мало. — Ты чего, как камень? Островатое лицо появилось в пределах его видимости, заслоняя собой потолок, в который он смотрел. Резкие скулы, о которые, кажется, можно было порезаться, чёрные глаза, без линз выглядевшие, как выцветшее осеннее небо, такие же серые. Тонкие брови, выведенные карандашом, ещё немного и размазавшимся по её лицу. Он поднял руку, где на пальцах красовались буквы, выводящиеся в половину слова. Там, где вырисовано «misc», он разогнул пальцы. Провёл тонкими и костлявыми по её лицу, убирая падающие на него волосы, оставляя их у неё за ухом. Взгляд цеплялся за детали, будто запоминая её на последующие сутки, чтобы потом делать это снова и снова. — Энни, — он хрипло и тихо позвал её, словно сомневался в реальности происходящего. — Я бы поцеловал тебя. Она была постоянной в переменчивом мире, но не вечной. Ожидая его у себя дома, пытливо высматривая в потухшем безжизненном экране телефона его звонок. А он заперся в тесной кабинке, матеря, что унитаз мешает ему, поднимая короткое обтягивающее платье очередной без имени. Он стирал секунды, заменял их сбивчивостью минут, превращая те в часы под вуалью нереальности – осязаемое дерьмо, ныне не дающее выдохнуть без боли. Он закрыл глаза, чувствуя, как поцелуи опускаются ниже, а он сам возвращается во вчерашний день, отделённый от сегодняшнего лишь беспокойным сном без времени и места. Закрывая глаза, он вдыхал дым «косяка», забитого Дэнни минуту назад. Тот оседал на гландах тошнотворным терпко-сладким запахом, впитывался в клетки, будто он курил сам. Он чувствовал этот вчерашний запах зарождающейся вечеринки в тесном помещении на кожаном диванчике, кое-где прожжённом сигаретами. Стены выслушивали пятиэтажный мат рабочего процесса. Своего рода, храм, где рождается хэви и металкор. Повод для гордости. Осматривая комнатку, он ощущал, как из груди к горлу подкатывало довольство собой, своими достижениями, вырисованными здесь в каждом миллиметре – гитары, провода, переходники, наушники, награды. Приглушённый свет, не режущий глаза, закинувшихся какой-то неизвестной «дурью», купленной полчаса назад за углом у мальчишки чуть младше своего возраста. Убивать себя, сгорая в этом прогнившем мире, в помещении без окон с сотней узлов на переплетениях судеб. Прости меня мама, я грешу… Поворачивая голову, он уткнулся в пару «глаз» третьего размера, чему расплылся в улыбке. Душное помещение, где даже обои уже впитали запахи травы и табака, где перегар был постоянной составляющей в разных пропорциях с дымом, выгоняло на божий свет. Под неон, выливая душу по дороге к храму саморазрушения. Тёмные залы, где переливается пресловутый неон в облаках дыма, висящих над головами пришедших. Они не первые, всего лишь «одни из», что останавливаются здесь, дабы выпить и хорошо провести время. Там, за дверями, реальность, из которой выход сюда – вход в бордель удовольствий, наверху, заглушаемые громкой музыкой, не различить стонов. Рука в руке, чтобы не потерять последний оплот реалии, сжимая крепче, до побелевших костяшек, до почти сломанной руки. «Ай, Крис, больно» — отдаётся инстинктивным в мозгах, заставляя ослабить хватку. Её рано ломать, её нужно лелеять, обожать, считая божеством, пить и постепенно добираться до дна. Он переплёл свои пальцы с её – ни разу не романтично. Банально, дёргано, пошло. Притягивая к себе, он приобнял одну из сотен «счастливых», оказавшихся в правильном месте, список доходил до отметки «бесконечность» и продолжался. Едва различая, что перед ним, он сунул руку в задний карман джинсов, нащупывая пакетик. На инстинктах, без эмоций, со стойким желанием их получить. Он остановился, не выпуская её руку из своей, открыл пакетик и глотнул экстази. Протянув второй пакетик с такой же таблеткой девушке без имени, он лучезарно улыбнулся. Он был похожим на ангела в этот момент, если бы не красный свет софита – он ныне показался дьяволом. Сверкающий взгляд, подбивающий на что-то, за что потом будет стыдно. Он казался вымышленным, придуманным, вытесанным из собственной мечты и фантазии. Он прикасался к ней так приятно, он выдыхал тёплый воздух её в лёгкие, заполняя их собой – дышать тяжело. Его касания, тёплые, резковатые, рваные, они были контрастом со стеной за спиной, холод которой почти не ощущался из-за накатывающей волны. Та поднималась и в его груди, раскатываясь по телу непонятными ощущениями. Она не чувствовала почти его рук на себе, хотя, цепляясь за его плечи, оставляла на них царапины. Что угодно, лишь бы ощущать его, его холодные руки на своём теле, выгибающемся от своих собственных ощущений; ей казалось, что он проводил по её лицу, а он мог поклясться, что она перебирала его волосы, сжимая их всё сильнее, стоило ему, не размениваясь на мелочи, стать жёстче. Он, останавливаясь и прижимая её, совершенно потерянную в своей вселенной, достал из кармана ещё пару пакетиков. Ему было мало – нужно было больше. Ещё одна таблетка. И ещё. Он закрыл глаза в надежде увидеть то же, что и всегда. По спине прошёлся холодок, вырывая его из тёплой задумчивости, резко дёргающегося и ласкающего себе стоном слух – своим, смешанным с её. ㅤ ㅤㅤㅤ ㅤ ㅤㅤㅤ ㅤ ㅤㅤㅤ ㅤ ㅤㅤㅤㅤ ㅤㅤㅤ ㅤ ㅤㅤㅤ — Как тебя зовут? ㅤ ㅤㅤㅤ ㅤ ㅤㅤㅤ ㅤ ㅤㅤㅤ ㅤ ㅤㅤㅤ ㅤㅤㅤ ㅤ ㅤㅤㅤ ㅤ — Дженни. ㅤ ㅤㅤㅤ ㅤ ㅤㅤㅤ ㅤ ㅤㅤㅤ ㅤ ㅤㅤㅤㅤ ㅤㅤㅤ ㅤ ㅤㅤㅤ — Стони, Дженни. Он кусал губы, но он этого не чувствовал. Он кусал её шею, оставляя следы от зубов, синяками оставляя по себе напоминание на бёдрах, закинутых на него. Он не знал, что и сам весь в отметинах — царапины не болели, сладковато тянуло лишь внизу живота, сбивая с накатанной лишь гулкими битами, доносящимися из зала. Они отдавались в ушах, меняли его ритм, заставляя двигаться в такт новым звукам, теперь слышимым и различаемым. Выдыхая горячий воздух из лёгких, на пару секунд с тяжёлым сбитым дыханием уткнуться в её шею. Рукой нащупав её бедро, сильно сжать, тихо смеясь. Смеясь себе самому, картинкам перед своими глазами, где плескалось прошлое, где возрастало чувство вины. И, отойдя немного, тут же достать ещё один пакетик, но уже с белым порошком. Картинно и слишком киношно разорвать его, высыпая его на подоконник. Нащупав карточку выстроить ровные ряды, подровнять их ещё, потому что руки трясутся, а купюра в руках Дженни оказывается в его собственных. Он, вдыхая белую пыль, становится собой – «тем самым» собой. И мир, приобретая новые краски, тут же становится в разы ярче, зрачки расширяются до немыслимого. А он, утопая в новой выстраиваемой реальности, был похож на мотылька – он тянулся к свету неона в не спящем и вечном Городе Ангелов. Взяв девушку за руку, он притянул её ближе к себе, заставляя попробовать то же, что вдохнул он. Он не просто портил её, он в этот момент убивал её. Он убивал и себя, забывая своё имя. Тварь без имени, что было высечено на его кулоне. «Эш» вместо «Кристиан», как желание забыть прошлое. Безымянный, потерянный, брошенный. Бессмысленный, не существующий. Не живущий.