The Fall.

      Осень — сверкающе-чистый звёздный трепет.       Мне часто снится один и тот же повторяющийся сон. В нём я бреду куда-то сквозь туман, не понимая, чего ищу. Не понимая, куда мне идти… Я потерялся посреди шоссе.       Сейчас царит ночь, но я не сплю. Я стою у дороги. Вокруг тихо. Я запрокидываю голову, поднимая взгляд к небу. Воздух чуть прохладный и чистый. Сладкий и мягкий, точно молоко.       В моих снах мне часто кажется, что я не могу дышать из-за густого тумана. Сейчас я не сплю, и ничто не препятствует моему дыханию, но я по-прежнему не представляю, где я. Я всё ещё не знаю, куда направляюсь, хотя здесь нет змей дорог, которые мучают и жалят своими ядовитыми укусами.       Здесь нет развилки, нет никаких ответвлений, нет этих хитрых и коварных путаных завихрений, спиралевидных, точно сама галактика… Здесь есть только одно шоссе, просторное, широкое. На горизонте чисто, ни одной живой души. Путь свободен…       Я медленно бреду вперёд. Впереди меня — горы, я иду к ним.       Серое шоссе уходит вдаль, растворяясь в голубовато-фиолетовом ночном сумраке.       Горы залиты серебристым блеском полной луны. Прохладным, снежно-белым, точно первые, девственно-чистые хлопья самой ранней вьюги… Горы синевато-лиловые, с матовыми шапками, — их цвет настолько неотличим от оттенка красок лунного сияния, что чудится, будто это она сама растеклась по верхушкам струйками топлёных сливок.       Мне кажется, словно эти горы ждут меня.       Ветер тихо колышет небесный купол, точно баюкая. Луна расплывается в воздухе дрожащим молочно-белым пятном.       Я иду вперёд.       Ночное небо серебрится от звёзд. Они покрыли его лик колкими и мелкими слезинками.       Слёзы неба — почему-то сладкие, как чистая родниковая вода. Сладкие, как нежный вкус мёда из душистой акации.       Я слышу в своей голове мотив: звенящий, трепетно-зыбкий. Он словно отдаётся эхом от самих звёзд. Я начинаю неосознанно шевелить пальцами, представляя, что касаюсь ими клавиш. Ре-ми-фа, фа-ми, фа-ре… кажется, так. Я слышу звуки так явственно, будто кто-то сидит прямо у меня возле уха и тихонько наигрывает их.       Может, это одна из звёздочек слетела ко мне на плечо? Ха… удивительно, что чистые существа почему-то до сих пор продолжают посещать меня. Я даже слегка повернул шею и скосил вбок глаза, будто и впрямь ожидая увидеть витающей в воздухе рядом с собой какую-нибудь фею или, по крайней мере, остатки звёздной пыльцы с её хрупких крылышек на своей куртке. Ни того, ни другого, разумеется, я не обнаружил…       Однако мотив по-прежнему слышится где-то в пространстве вокруг меня. Ре-ми-фа, фа-ми, фа-ре… Он резонирует в окружающем воздухе, и каждая нота похожа на мельчайшую блестящую бусинку, ярким и ясным отблеском высвечивающуюся из глубокой и тёплой, как сегодняшняя ночь, темноты. Я гляжу перед собой незрячим взором и вижу только эти мерцающие точки, золотистые и крохотные всполохи на тёмном, иссиня-фиалковом небе… Они расплываются в пространстве, словно размытые полосы отражений звёзд в воде, и ниспадают вниз какими-то сияющими шлейфами.       Звёзды пронизывают воздух звенящими столпами, тонкими, хрустальными, дрожаще-зыбкими. Воздух кажется из-за них хрустяще-индевелым, золотисто-медовым.       Звёзды. Я вижу их миры в своей голове. Но что с того?..       Ре-ми-фа, фа-ми, фа-ре; си-до-ре, ми-до-ре. Неустойчивые вводные тоны тают в ладонях ветра прозрачно-золотистыми капельками. Они сияют мягким светом; округлые нисходящие терции и опевания придают мелодии какую-то молочно-сладкую, тёплую нежность. Звуки поблёскивают в чистых и хрустальных небесных высотах и отдаются глубоким эхом где-то в груди у самой земли…       Я вижу их миры. Я вижу их сотни, тысячи, и иногда их так много, что голова моя разрывается, потому что они не вмещаются в моё узкое земное сознание… Но иногда мне хочется спросить, зачем. Имеет ли всё это смысл?..       Да и кому это нужно.       В своей голове я могу видеть сотни миров, — но что с того, если по моим сосудам текут ледяные кристаллы вместо крови… Что мне с этих миров, если во мне нет сердца?       I’m without a heart. Я не знаю, о ком писал это Мёрдок, но, пожалуй, Broken — единственная песня с Plastic beach, которую я пою искренне, и где мне удаётся прочувствовать то, что я пою. Единственная, где я ощущаю некую частицу себя.       Эта песня — сверкающе-синяя. Забавно… синий цвет словно превратился в какой-то лейтмотив моей жизни, хотя я его никогда и не выбирал.       Ре-ми-фа, фа-ми, фа-ре… Здесь тоже есть оттенок синего, но он намного теплее; Broken же — зияюще-холодная, словно северное небо. Оно широкое и прекрасное, переливающееся всеми красками полярного сияния, но безмерно холодное, как сам необъятный космос и многочисленные миры всех его звёзд… Запредельно далёких, равнодушных и глухих к самым горячим мольбам, бесчувственных, ледяных до безысходности. От космической синевы стынет кровь, и становится жутко и тоскливо. Космос раскроился надвое, пошёл трещиной, рваной раной, — и бесконечно далёкие звёздные миры никогда больше не встретятся. Никогда… Ледяной, прохватывающий до озноба ми-минорный аккорд. Он звучит в этой песне бескрайне холодно, отчуждённо и зыбко до неизбывности, — оттого, что ни разу не переходит в устойчивые звуки своей тоники, ля-минора… Далёкие звёзды целую вечность продолжают витать в разряжённой атмосфере, вечно скитаться, потерянные и одинокие; они никогда не найдут своего дома или даже временного пристанища… Никогда не найдут друг друга. Гармонический оборот не получает разрешения и всякий раз повисает на ми-миноре, шатком и ненадёжном, уходящем ввысь, в открытый и чуждый космос. Минорная доминанта, неустойчивая, ни к чему не обязывающая и не тяготеющая, и оттого ещё более невесомая, лишённая притяжения к своему основному тону… Каждая фраза лишена гравитации, она словно завершается тупиком; она ни к чему не приводит, уходит в никуда… Почти вся гармония строится на сменяющих друг друга ми-миноре и ре-миноре. Ре-минор… здесь он тоже кристально-холодный, зеленовато-голубой…       В мотиве, который я слышу сейчас, тоже настойчиво повторяется тон «ре»… но его синь ближе к глубокому фиолетовому. Она мягкая и обволакивающая. О ледяную поверхность ре-минорных аккордов Broken можно порезаться до крови, — а эта мелодия скорее залечит порез… Залечит ли?.. По крайней мере, не разбередит раны… Она льётся на них нежным и целебным золотистым эликсиром.       Воздух вокруг — фиолетово-синий и вместе с тем светлый, прозрачный. Сладкий, как молоко с мёдом, трепетно-лёгкий и тёплый. Звёздные скопления мешаются в один вихрь алмазной пудры, свежий и звенящий, точно метель…       Шоссе находится посреди полей. Мы остановились где-то в нескольких километрах от Амарилло, небольшого городка на севере Техаса. Здесь хорошо. Просторно и легко дышится…       Я глубоко втягиваю воздух, затем медленно выдыхаю. Тёплый ночной ветер приносит какие-то лёгкие и сладковатые ароматы.       Амарилло — чудесный город. Будь у нас побольше времени, я бы попросту здесь остался… Если бы не тур. И если бы не…       Я стараюсь не оглядываться назад, на туравтобус. Мне в очередной раз хочется уйти, уйти и не возвращаться, но я знаю, что не могу. Я больше не смогу так поступить… Пути назад нет, и нельзя дважды войти в одну и ту же воду. Нельзя искать выход там, где его уже нет. Но… я не хочу думать об этом.       Сейчас я хочу просто забыть, забыть обо всём… хотя бы на час.       Ре-ми-фа, фа-ми, фа-ре…       В моей голове тысячи миров, иногда я вижу там тысячи сияющих солнц, — но где-то в своей груди я не в силах отыскать один-единственный источник света.       Любовь. Любовь — пробуждающая, оживляющая энергия, как сияние дневного светила, вокруг которого вращаются все планеты. Мощнейшая направляющая сила. Она движет всем миром, всеми существами, которые населяют его… И вместе с тем, наверно, не всем дано испытать её. Как это ни парадоксально.       Я иду по дороге, медленно-медленно, и свет льётся на меня сверху, словно благодать.       Что ж, свет солнца и звёзд — это, говорят, небесный дар смертным людям… дар от самого господа.       Боже, прости меня за то, чем я стал. Прости меня за то, что я сотворил… Сотворил сам со своей душой и своим сердцем. Пошлёшь ли Ты мне знак? Знак того, что я всё ещё могу быть спасён.       Горы вдали мерцают непорочной белизной своих снежных шапок.       Белый цвет. Мне кажется, что любовь — сияюще-белого цвета, перемешанного с золотистыми всполохами. Любовь…       Чистый, мягкий небесный свет ложится мне на плечи, он такой нежно-белый, такой сладко-серебристый, что мне хочется плакать.       Ре-ми-фа, фа-ми, фа-ре. Мягкие, сияющие во тьме звуки и теплота ночного воздуха успокаивают.       Вокруг — равнины. Осень в Амарилло, как и в других местах, что мы миновали недавно, ещё не тронула эти поля своей рукой, а уж о зиме и говорить нечего, — но лунное сияние посыпает их сверху блестящим порошком, и они кажутся покрытыми сизоватым инеем… Алмазно-сверкающим, переливающимся разноцветными бликами.       Долина кажется усеянной звёздами. Звёздный ковёр устилает её широты от края до края…       Я моргаю, поражённый, и останавливаюсь.       Неожиданно я вижу в траве белые цветы. Маленькие светлые головки выглядывают из густых зарослей, и они тоже похожи по форме на крохотные звёздочки. Интересно, что это за цветы такие?.. Они бы наверняка очень понравились Нудл.       Я тяжело вздыхаю и закрываю глаза, опустив плечи.       Сегодня я накричал на Нудл. Она просто хотела помочь… Как всегда, переживала, — а я прогнал её.       Каким же я всё-таки стал чёрствым идиотом. Я собственными руками брезгливо стряхнул и растоптал нежную звёздную пыльцу, которая легла мне в ладони.       Я вновь возвожу глаза к облакам. Луна — полная и круглая, светлая и сияющая, такого невообразимо нежного белого оттенка, что из него можно готовить самый воздушный и сладкий сливочный крем. Она сверкает так ярко, — словно ночное солнце…       Солнце пришло спасти меня, положить немного любви в мою одинокую душу.       Я опускаюсь на колени, прямо в росисто-звёздную траву, а затем просто ложусь в неё животом вниз и закрываю глаза. Сладковатый, напоминающий ваниль, аромат топит меня в своих шелках.       Серебряная шёлковая трава и цветы, сладко пахнущие звёздами.       Я глубоко вдыхаю. Лунный воздух — тёплый и нежный, он льётся медовым молоком.       Луна носит белые одежды. Ей позволено… Луна — чистая.       Есть одна песня, в которой описывается старинная испанская легенда о луне. Говорят, однажды, давным-давно, цыганка полюбила цыгана и молила Луну о том, чтобы её любовь стала взаимной. Луна согласилась помочь, но взамен попросила отдать ей будущего первенца. Пришло время, и цыганка родила сына: светловолосого и светлоглазого… Цыган решил, что она изменила ему, и убил её, а ребёнка отнёс на вершину высокого холма. С тех пор, когда ребёнок весел, луна полная, а когда он плачет, она превращается в месяц, чтобы качать его в своей колыбели…       Говорят, Луна просто хотела стать матерью. Она хотела, чтобы рядом с ней было живое существо, о котором она сможет заботиться.       Луна вечно чистая, вечно безупречная в своей белизне… но она неспособна любить. Она обречена на бессрочное одиночество. Луна — холодная и бесчувственная, коротающая бесконечность в своём безмятежном, ничем не возмутимом синтетическом покое, белом… белоснежном, незапятнанном. Ничто не сотрясает её существо, ничто не может стимулировать оледеневшее сердце биться быстрее, ничто не вызывает учащение дыхания или дрожь в коленях. Ничто не пробуждает слёз, которые бы оставили неровно размытые дорожки на идеально припудренных щеках. Ничто не может заставить её холодный рассудок допустить ошибку или погрешность. Луна расчётливая и глухая, и её огромная молочно-белая грудь полнится лишь космически леденящим бездушием…       Я смотрю вверх, на сверкающие небесные блёстки. Там — спокойно. Там множество звёзд.       Звёзды должны быть другими, не такими, как Луна; ведь все они — далёкие солнца. Каждое из них крохотное, но горячее, точно искреннее сердце ребёнка.       Ре-ми-фа, фа-ми, фа-ре…       Иногда мне кажется, что я словно эта луна: ищу любви, которая бы разрушила моё ледяное одиночество, но не способен полюбить. Ищу того тепла, что смогло бы согреть моё сердце, но не могу впустить его в себя. Может быть, боюсь, а может… может, просто в груди у меня кусочек льда. Кристально-белого… безупречного, не поражённого ни одной трещинкой.       Луна — спутник одиноких, неудивительно, что она неотступно следует за мной по пятам.       Говорят, что луна и солнце — очи Всевышнего. Значит, это Он сейчас смотрит на меня?       В любом случае, я думаю, что мне было бы нечего сказать Богу… кроме того, что мне стыдно. Стыд сжигает меня сильнее, и пламя его горит жарче, чем адский пыл в котлах у чертей.       Мне стыдно, и я потерян. Снова…       Любовь — ослепительно-белая и золотистая, но она совсем не похожа по цвету на луну. Её цвет — тёплый и нежный, он живой. Он согревает, словно ласковые лучи солнца. Золотисто-белый свет где-то в центре груди, разливающийся целительной мягкостью, обволакивающей и успокаивающей, — и в то же время увлекающей куда-то ввысь… Любовь — это солнце. Она даёт жизнь… она соединяет землю и небо мерцающими столпами сияния.       Ре-ми-фа, фа-ми, фа-ре. Как этот мотив… звёздно-высокий, и вместе с тем глубокий и мягкий. Как сердце самой земли, где стучат резонансом золотистые ноты…       Интересно, влюблялась ли когда-нибудь Нудл? Нелепый, должно быть, вопрос: она ведь уже давным-давно не ребёнок. Наверняка у неё кто-нибудь был. А вот я… Любил ли я по-настоящему хоть раз в своей жизни?.. В этом я не уверен.       Я поднимаюсь на ноги и продолжаю куда-то идти, как и прежде, не оборачиваясь.       Равнины вокруг испещрены белыми пятнышками цветов, но в ночном свете они кажутся синевато-лиловыми. Звёзды сияют сверху крохотными искрами далёких золотых солнц.       Фиолетовый, белый и золотистый… снова цвета этой странной мелодии, пришедшей мне на ум.       Золотистый — это любовь. Белый — одиночество. Фиолетовый… что такое фиолетовый?.. Я не знаю, но он почему-то похож на цвет волос Нудл.       Я крикнул сегодня что-то вроде «не лезь не в своё дело»… Неужели я в самом деле так сказал? Ей?..       Нудл, маленькое солнышко, прости, что так обидел тебя. Прости…       Белые звёздочки цветов глядят на меня своими крохотными головками, словно любопытные детские глазёнки. Они доверчиво смотрят самой сердцевиной, не боясь раскрывать её так широко. Сердечки этих цветов широко распахнуты перед каждым прохожим… Они несут с собой ту космическую любовь, которой наполнила их Вселенная, когда создавала мир. Они творения любви… Как и все живые существа, порождения природы.       Только человек отвергает любовь. Только человек способен так бездушно отказываться от самого драгоценного небесного дара.       Звёзды рассыпались по небесному своду звенящей серебристой изморосью. Сине-лиловое мерцающее небо полно их сладковатого ванильного аромата. Небо полно лунного молока, тёплого и лёгкого, точно этот осенний ветерок над равниной…       Солнце пришло положить любовь в мою душу… Солнце хотело спасти меня, только я не понял.       Я снова подошёл к лугу, наклонился к цветам и поцеловал их светлые лепестки. Молочно-звёздный аромат едва ощутимым, тонким порывом коснулся моих щёк.       Однажды в своём сне я наконец понял, что же искал всё это время. Звёзды… Серебристые отзвуки, что мерещились мне повсюду в воздухе, привели меня к звёздам. Я искал их.       Я искал… любовь.       Ре-ми-фа, фа-ми, фа-ре; си-до-ре, ми-до-ре.       Звёзды трепещут на ветру, словно хрупкие чашечки маленьких белых цветов.       Звёзды… я ваш потерянный сын. Простите меня…