Сломанные

Burning like embers, falling, tender Тлея, словно угольки, медленно угасающие, Longing for the days of no surrender Тоскуем по дням непокорности, Years ago Годы назад…

      Гастер молча проверяет все настройки, подкручивая винты и смотря расчёты. Судя по ним, машина должна работать, но учёный всё равно сомневается, ищет просчёт или ошибку, которая может быть непоправимой. Но, в основном, Гастер пытается игнорировать ярко-зелёные глаза маленькой человеческой девчушки, стоящей рядом с его старшим сыном; эти двое за месяц проживания человека в Подземелье стали просто неразлучны, как брат и сестра. И Гастер с неохотой признавал, что Эми стала для него, как родная дочь; что уже говорить о наивном Папайрусе, обожающего девочку и старающегося заботится о ней?       Однако, Гастер знал, что это стало всё слишком быстрым для них; он никак не мог отойти от смерти жены, хотя прошло уже несколько лет, а Эми завоевала их расположение всего за какой-то месяц. Это доверие… Весьма странно для учёного и недоверчивого Санса, но вовсе не для Папайруса, всегда открывающегося для новых людей. И сейчас, когда старший сын Гастера и его лучшая подруга Эми перешёптываются, о чём-то глупо и по-детски хихикая, а потом Санс шутливо и несильно толкает её в бок, учёный в последний раз бегло пробегается по расчётам. Молча оборачивается к смеющимся детям, кивая девочке: — Милая, ты готова? Если всё пройдёт удачно, вы сможете оба играть под лучами солнца. — Эми добродушно улыбается, быстро закивав головой, и подходит к Гастеру, нахмурившему брови. Санс неуверенно хватает её за рукав, волнуясь, но она берёт его череп в свои ладони и уверенно шепчет ему возле того места, где должно быть ухо: — Я справлюсь, обещаю. — Ты всё помнишь? — скелет обеспокоенно смотрит в её малахитовые глаза, наполненные добротой и уверенностью, и успокаивается. В конце концов, его отец — лучший из Королевских учёных, гений, создавший Ядро; что может произойти, когда рядом с ним и Эми такой монстр, как Гастер, который наверняка не позволит случится беде, ведь так?       Гастер взял шприц со стола, когда Санс отпустил рукав девочки, всё же с неким беспокойством смотря на неё. Учёный подходит к сыну и хлопает его одобряюще по плечу, успокаивающе улыбнувшись ему, и монстрёнок опускает голову на несколько секунд, чтобы затем поднять её и улыбнуться в ответ отцу. Гастер спокойно выдыхает, снова подходя к Эми и берёт её за белое запястье, вкалывая в вену странную жидкость сливового цвета и повторив ей всю инструкцию: — Так. Сейчас я вкалываю Похоть сначала в твоё тело, а затем в душу. Потом, ты садишься в машину, Санс быстро проходит одну из лёгких задачек по программированию, что сработает как активация системы телепортатора, а затем я жму на рычаг. Если всё получится — а я уверен в этом, — высокий скелет выдохнул, вытащив иглу наполовину пустого шприца, пока Эми его внимательно продолжала слушать, — то ты телепортируешься и вернёшься обратно через ту часть Барьера, где можно придти к дому Азгора. Мы с Сансом будем ждать тебя там, — учёный снова выдохнул, и девочка кивнула.       Вытащив зелёную душу из груди на ладонь, Эми протянула её Гастеру, полностью доверяя ему, и учёный взял другой шприц очень странной формы, с загнутой вниз иглой и заполненный такой же сливовой жидкостью — что и прошлый — и вкалывает в душу. Эми стискивает зубы, но не показывает того, что ей больно. Когда в шприце осталась лишь половина вещества, Гастер вытаскивает иглу и дает знак Сансу, усаживая девочку в машину. Монстрёнок кивает и садится за компьютер, открывая простую детскую программу для программирования, где нужно просто провести с помощью команд черепашку, и начинает быстро печатать команды, когда отец застёгивает ремни, пристёгивая девчонку. Путь черепашки оказался недлинным. Санс быстро прошёл его, и черепашка встала ровно в свою клумбу. Программа телепортатора активировалась, и монстрёнок кивнул отцу, чтобы тот нажал рычаг. У Эми слегка потемнело в глазах, но она помотала головой и закрыла глаза, приготовившись к телепорту за Барьер; учёный, увидев это, собирался было отменить эксперимент, но девочка помотала головой снова, останавливая Гастера: — Я в порядке, мистер Виндингс. Продолжайте, пожалуйста. — Но ми… Эми, — Гастер осёкся, кашлянув, — тебе необязательно… — Не волнуйтесь, я уверена в том, что всё пройдёт удачно! — Эми открыла свои невероятные малахитовые глаза, слегка щурясь от яркого света в лаборатории, и ярко, по-детски улыбнулась. В её глазах светилась невероятная Доброта… и Решимость. Первое очень покоряло монстров, когда-либо имевших с ней долгие и длинные диалоги, а второе очень импонировало старшему сыну Виндингса, и учёный это видел в его заинтересованных взглядах по отношению к Эми; это заставляло улыбаться Гастера с некой хитрецой, и думать о том, что однажды… Может быть… От размышлений его прервал Санс, негромко кашлянув, и Гастер нажал на рычаг. Эми закрыла глаза; машина заработала — загорелось яркое свечение, заставляя девочку жмурится, и вдруг посыпались многочисленные искры, вызвав панику учёного и его помощника-сына. Это не входило в расчёты Гастера. Эми закричала, дергаясь в кресле, и Гастер попытался в панике выключить машину, но ничего не работало — все кнопки просто поднимались и опускались под его пальцами, никак не реагируя; когда Вингдинс потянул за рычаг, тот не поддался, и Санс мог в панике наблюдать за тем, как человеческое тело дёргается в агонии. Гастер стукнул по пульту управления — всё шло крахом и он не мог понять, где допустил оплошность; в отчаянии, он ворошил чертежи и расчёты, ища ошибку, ведущую не к самому лучшему исходу. Схватившись за голову, скелет в панике начал носиться по комнате, а затем попытался освободить Эми, но её кожа уже начала плавится, как мягкий и нежный сыр, прилипая к сидению и облелпяя ремни. Наконец, девочка перестала дёргаться, но вид у неё поистине стал отвратителен; Гастер заставил сына отвернуться, чтобы он не видел полурасплавленную лучшую подругу, и, надев перчатки, со вздохом начал высвобождать тело из кресла. Точнее, то что от него осталось. Виндингс корил себя за столь ужасный просчёт, стоивший такой замечательной девчушке никому не завидной смертью. Проведя по плечам, он с тоской вспомнил чистую фиолетовую накидку, так похожую на пончо, и свитер. А глаза Эми… Чистые изумруды. Вспоминая всё это, Гастер и не заметил, как Санс подошёл к нему со спины и обнял, начиная шмыгать носом, тихо плача. Виндингс повернулся, садясь на корточки напротив сына и снимая замызганные перчатки, обнял его, поглаживая по спине. Слёзы текли из глазниц скелетика, когда пришли другие учёные и увидели всю эту ужасную картину. Вздохи, испуганный полушёпот… Гастер этого не слышал. Для него был важен сын, что рыдал сейчас на его плече…

***

Зелёная душа Эми, телепортировавшись за барьер, попыталась расколоться — сосуда не было, а взрыв подарил сердечку трещины, заставляя его разрываться на части. Однако, белая, густая жидкость, облепившая душу, с причмокиванием проглатывая её и становясь неоново-зелёной, начинает течь по земле прямо к барьеру, пока треснутая душа исчезает под её напором, где стоит один из учёных — безрукий дракончик синего цвета, Шерри — и довольно булькает. Монстр шарахается от странной и непонятной жижи, текущей к его ногам, но та не отступает, делая маленький островок вокруг его ног и настойчиво облепляет их, заставляя Шерри открывать рот и кричать в безмолвном крике отвращения. Пытаясь отступить, он вытаскивает ноги из жижи, но тщетно — она быстро облепляет его тело, довольно причмокивая с похотливым наслаждением; и, когда жижа съедает его глаза, Шерри деформируется — теперь это не серьёзный учёный лаборатории Гастера, успешный в своей работе, а зелёный безглазый и безрукий дракон, безумно улыбающийся чему-то. Резко и со свистом вдохнув воздуха, он прошептал следующее: — Теперь… Я покончу со всеми монстрами, да! — Хихикая и покачиваясь, дракон продолжал, — но начну я, пожалуй, со скелетной семейки, ха-ха! Моё имя будет шёпотом ужаса для всех, ха! Вдруг, остановившись, зелёный дракончик, продолжая безумно скалиться, закрыл пустые глаза-бельма, будто призадумавшись, а затем недовольно фыркнул: — Ну уж нет, мелкая тварь, я не возьму твоего тупого имени! Что это такое — Эми?! Это звучит как идиотизм! — Покачиваясь, монстр орал на кого-то, смотря белками глаз наверх. — Моё имя должно быть властным и вызывающим страх, глупая девчонка! Но, раз ты так настаиваешь на твоих девчачьих примочках, — дракончик оскалился ещё больше, — то я возьму имя твоей мёртвой подруженьки, Сьюзи. Как тебе, малышечка Эми? Его голос насмешлив, а речи обращены ни к кому, ибо Эми уже мертва. И только ветер, что треплет одежду дракона, кажется, отражает всё отчаяние и недовольство девочки; порывистый, рваный, он почти что рвёт белый халат на монстре. Разозлившись и махнув шипастым хвостом, «Сьюзи» бежит через дом короля Азгора, где дракона встречает Гастер и Его Величество. «Сьюзи» довольно скалится, быстро подбегая к Королевскому учёному и прыгает вверх, надеясь задеть когтями лап его белоснежный череп, но Виндингс уклоняется, а затем защищает Азгора своим бластером, выстреливая им в «Сьюзи». Дракон плавится, словно тающее мороженое, но злобный оскал не спадает с его лица, когда он произносит следующее, усмехаясь: — Ты ответишь за это, Гастер, как и твои сыновья.

Smoke em if you got em cause it’s going down Дыми, если тебе есть чем, ведь всё идёт под откос.

***

— Я ничего не хочу слушать! — Шестнадцатилетний Санс орёт на отца, хмуро смотрящего на своего сына. — Ты знал, что она неисправна, пап! Знал! За окном падал утренний снег, пока двое раздражённых друг другом скелета стояли в гостиной и ругались в очередной ссоре между собой. Папайрус же, которому в прошлом месяце стукнуло девять, сидел в своей комнате, молча играясь с фигурками, и внимательно подслушивал разговор отца и брата. Он не любил, когда они ругались, но знал, что если вмешается — станет ещё хуже. От скуки, маленький скелетик достал свою слегка треснутую душу, слабо пока порозовевшую — как рассказывал его отец, Гастер, полностью она станет нежно-клубничного цвета, когда Папайрусу исполнится шестнадцать, как сейчас Сансу. — И что ты от меня хочешь, Санс? Я ничего не могу исправить сейчас — этот дракон, Сьюзи, уже попортил жизнь всем! — Гастер закатил зрачки, удивляясь излишнему упорству сына. Точно в свою мать. — Это произошло три года назад, понимаешь? — Вот именно, пап! — Санс отворачивается спиной к отцу, поворачивая голову только для того, чтобы накричать на него. — Сейчас, когда у нас есть «точка сохранения», мы можем вернуться и не сажать Эми в машину! Мы сможем всё исправить! Вздохнув, монстрёнок убрал душу, разлёгшись на кровати-машине и накрыл череп подушкой. Когда эти двое прекратят ссорятся? — Не стой спиной ко мне, когда разговариваешь со мной, Санс! — Парень повернулся, хмурый и раздраженный, смотря Гастеру в глазницы и недовольно сплюнул в сторону, засовывая руки в карманы фиолетовой безрукавки. Мужчина, увидев данную картину, вздохнул, подходя к сыну, и положил ему ладони на плечи: — Послушай. Некоторых людей на этом свете мы не можем воскресить, как бы не хотели этого, — монстрёнок хмыкнул, смотря в глазницы отцу, пока тот говорил мягко и спокойно, — но мы можем ценить то, что у нас есть, и… — Я разочарован в тебе, пап, — не желая слушать отца, Санс прервал его и, вырвавшись из хватки Гастера, телепортировался, пока его отец стоял, опустив голову. Затем, вздохнув, он начал собираться на работу — ссоры ссорами, но деньги, чтобы обеспечивать двух детей, нужны. Особенно сейчас, когда младший только заканчивает третий класс — растёт Папс словно не по дням, а по часам. Да и эти двое ребятишек очень прожорливы. Улыбнувшись, Гастер закроет глазницы, успокоет Папса, который недовольно посмотрит на него за очередную ссору, и возьмёт рабочий портфель, уходя на работу. Когда Санс вернётся с подработки в клубе, его не встретит отец, сложив руки на груди, как делал последние два года после их ссор — только Папс, чья радостная, пока ещё невинная улыбка ребёнка радует Санса. А на вопросы о том, где их папа, скелет впервые получит тревожащее его слух выражение: «Санс, о чём ты? Какой Гастер?» и пустится во все тяжкие.

I’ll never get to heaven cause I don’t know how Я никогда не попаду в рай, потому что не знаю как.

***

И когда много лет спустя, бывший учёный, забытый всеми, рисует на листке почти позабытые образы сыновей плавящимися каждую секунду пальцами, он закрывает глазницы и чуть ли не плачет от отчаяния. Гастер только может наблюдать за сыном и остальными таймлайнами, а так же Подземельем, хмурясь и шевеля светящимися неоновыми, тёмно-розовыми тентаклями за спиной. Он видит разврат, творящийся в подворотнях и иногда даже не скрываемый на улицах, и не считает его чем-то отвратным, ибо сам вколол монстрам (или заставил выпить) хотя бы немного похоти из души первого упавшего человека, не пережившего падения под гору; и чья душа оказалась не лекарством от массового заболевания монстров, а всего лишь ядом. Но не сдается, смотря на всё это безобразие, зная, что есть тот, кто всегда его помнит. Санс, который в свободные от работы часы и дни пытается вернуть старика-отца. И это даёт учёному, павшему в собственное творение, надежду. Но никак не прощение за грех, введённый в тела монстров и Эми — похоть, что поглощает душу и порабощает её, заставляя существ, изначально не особо заинтересованных в сексе, жить этим. Кто-то приспособился, научившись зарабатывать деньги на этом, как обольстительная паучишка Маффет, а кто-то просто стал жертвой, как Меттатон. Гастер вздохнул, понимая, что не этого он хотел, давая столь странную жидкость своим собратьям и сыновьям; но теперь, он ничего не мог изменить, просто наблюдая за Сансом и Папайрусом перед тем, как заснуть. Конечно, в Пустоте не светили камни, как в Подземелье, но усталость чувствовалась, как ни странно. И сейчас Гастер зевнул, устав от очередного наблюдения за сыновьями и монстрами, заточенными под горой, как когда-то и он сам. Усевшись на «полу», он зачем-то достал свою душу, поджав колени к груди, и смотрел, как тёмно-сливовые искры переливаются с белым цветом перевёрнутого сердечка-души, наподобие тех, что дарят на день святого Валентина; монстр улыбнулся, вспоминая, как дарил цветы своей будущей жене, когда они только начали встречаться, но тут же поморщился, вспомнив о её смерти. Зевнув ещё раз, он лёг и заснул, стараясь ни о чём не думать и сжал в кулаке старую, потрёпанную и давно высохшую алую розу.

Let’s take a drink of ever this can turn around Давай выпьем за то, что когда-нибудь всё может круто измениться. All I ever wanted was you Всё, что мне когда-либо было нужно — это ты. LP — Lost on you.