***
Скользкие ледяные руки и неожиданно тёплая вода — всё, что я помню… Что было потом? Я умер? Стал одним из этих уродцев? Я не помню. И не помню, как я оказался здесь… Где бы я сейчас ни был. Мне было тепло и спокойно. Я ощущал прикосновения чьих-то мягких тёплых ладошек к своим щекам и слышал смутно знакомый ласковый голос. Он был приглушённым и раздавался откуда-то издалека. Мне нравилось просто лежать и слушать его, я чувствовал себя умиротворённо. Это было как в детстве, когда мама приходила по утрам в нашу с Сириусом комнату, широко распахивала окна, впуская сладкий свежий воздух, а потом по очереди подходила к нашим кроватям, целовала нас в лоб и громко заявляла: «Мальчики, пора вставать, завтрак готов!» А мы всё продолжали делать вид, что спим, сильнее зарываясь в одеяла, и мысленно готовя себя к тому, что последует дальше. А дальше приходил папа. Выкапывал меня из кокона одеял, кидал на кровать к Сириусу, а сам прыгал сверху, и начинал щекотать нас. Это всегда действовало безотказно — сон с нас как рукой снимало. А потом Сириус поступил в Хогвартс, где быстро нашёл новых друзей, общество которых предпочитал моему даже во время каникул. Помнится, это стало самым большим моим разочарованием детства. Втайне от родителей я мечтал попасть на Гриффиндор, чтобы только снова быть максимально рядом с Сириусом — моим кумиром, моим самым любимым братом. Не получилось. «Слизерин» в исполнении распределяющей шляпы прозвучало, как приговор, несмотря на все её уверения: «Ты умён, талантлив, хитёр и расчётлив, и украсишь собой факультет великого Салазара». И только позднее, когда пришло время решать, на чьей же я стороне, я понял, почему никогда не смог бы учиться на проклятом Гриффиндоре. Я был слишком Блэк для этого. Воспоминания о брате одно за другим возникали в памяти, причиняя боль, все до единого — даже спустя годы он продолжал оставаться для меня примером для подражания. Меня в нём восхищало всё. И даже под страхом смерти я бы в этом не признался. Голоса, которые я слышал, становились все более чёткими, темнота перед глазами медленно отступала. — Мама, он приходит в себя, — сообщил незнакомый мне голос, принадлежащий, судя по всему, молодому человеку. Минута, и на кровать, на которой я лежал, кто-то осторожно опустился. Маленькая тёплая ладошка убрала прядь волос, упавшую мне на лоб. Я различил тонкий запах духов… Такими всегда пользовалась Нарцисса. Не без труда я разлепил глаза, и в них ударил яркий солнечный свет. На моей кровати сидела… Младшая мисс Блэк. Она держала мою ладонь в своих ручках. — С возвращением, Регулус, — прошептала она. — Я соскучилась.***
POV Гарри Занятия с Дамблдором сегодня закончились немного раньше ввиду того, что директору нужно было куда-то срочно отлучиться. Несмотря на его заверения о том, что он вернётся уже этим же вечером, мне было неспокойно. Присутствие в Хогвартсе директора лично для меня было гарантом безопасности, хоть умом я и понимал, что в сложившейся ситуации это понятие — безопасность — весьма условно. Перед тем, как я покинул его кабинет, директор вручил мне старую потрёпанную книженцию с детскими сказками, которые настоятельно рекомендовал прочитать. На мой полный недоумения взгляд он безмятежно ответил: «Каждый из нас когда-нибудь дорастает до такого дня, когда вновь начинает читать сказки». Что на это ответить, я не нашёлся. Пока я спускался из директорской башни в подземелья, мне не встретился ни один человек. Не было ни студентов, ни преподавателей. Даже привидения и волшебники с портретов все куда-то делись. Благодаря отцовской мантии, я уже не один раз бродил по Хогвартсу, когда он был таким — тихим, пустым. Но вот именно сейчас меня это скорее пугало и раздражало. Я ощущал себя героем дешёвого фильма ужасов, которые с таким удовольствием всегда смотрел Дадли — один в пустом замке, преследуемый шайкой убийц во главе с чудовищем, познавшим секрет бессмертия. Я мрачно усмехнулся, когда мне в голову пришла мысль, что в магловском мире подобная кинокартина произвела бы фурор. В гостиной Слизерина сидели несколько пятикурсников, у которых занятия на сегодня уже закончились. Они весело о чём-то переговаривались, шутили, смеялись. Я поймал себя на мысли, что завидую им. Их головы не занимали думы о грядущей войне, их не хотел убить один из самых могущественных тёмных волшебников всех врёмен. Мне вдруг стало необычайно жаль себя. Почему это всё произошло именно со мной? Я же был обычным ребёнком, а у меня отняли семью, отняли детство. Мерлин, почему это не случилось с кем-то другим? Я помотал головой, стараясь как можно скорее убрать оттуда эти столь несвойственные мне суждения. С самого детства я понял, что нет чувства хуже, чем жалость к самому себе. Ни к чему хорошему это не приводит, только разрушает изнутри. Тебе уже не хочется исправить случившуюся несправедливость. Всё, на что тебе хватает сил, когда тебя обуревает подобная эмоция, — неподвижно сидеть, сетуя на грязь и ложь, царящие в этом мире. Гермионы и Драко сейчас в школе не было. Первая до сих пор была в малом особняке Принцев вместе с матерью Снейпа, а Драко после выходных, проведённых в поместье Малфоев, в Хогвартс пока не вернулся. Меня, в общем-то, это даже радовало — мне почему-то казалось, что там, где они находились сейчас, им было безопаснее, чем со мной здесь. На самом деле, я уже не один раз думал о том, чтобы сбежать из школы, а лучше — из страны. Риддлу нужен я, а значит, если я исчезну, то и Драко, и Гермиона, и все остальные будут в безопасности. Воображение живо рисовало передо мной безрадостные картины скитания по глухим лесам Канады или даже России, но мои друзья были для меня важнее всего на свете. Я не хотел, чтобы из-за меня гибли люди. Достаточно тех, кого погубила первая война и ещё не начавшаяся, но уже стоящая на пороге вторая. Справа от меня кто-то опустился. Я скосил глаза в сторону нарушителя моего одиночества. Это была Адегель Нотт. Младшая сестра Теодора, с которым у нас сложилась крепкая взаимная неприязнь, первая красавица (и стерва) школы и девушка нашего загонщика — Огрона Мальсибера. В целом, мисс Нотт мне не очень нравилась. Особенно сильно потому, что я никак не мог понять, какой же она человек. Даже внешность её была полна противоречий — то ли она была белокурым ангелочком, спустившимся с небес, то ли зловредным чёртом, посланным нам сюда за прошлые грехи. В кругу друзей она была доброжелательной, отходчивой и внимательной, но, в то же время, она была злопамятной, жестокой и, кажется, так и не научилась по-настоящему любить. Что же касается их взаимоотношений с Огроном, то тут всё было донельзя сложно. Они были вместе почти два года, и за это время ведьмочка попила немало крови у Мальсибера, который был в неё без памяти влюблён. Адегель умело манипулировала парнями, которые никогда не обделяли её своим вниманием. Ей нравился их повышенный интерес к её персоне, она с удовольствием принимала их ухаживания, зачастую и думать забывая о том, что при этом чувствовал бедняга Огрон. Она не один раз становилась участницей малоприятных ситуаций с участием молодых людей, но все почему-то воспринимали это как должное. А младший Мальсибер, терпению которого время от времени приходил конец, тем не менее, всегда вновь возвращался к девушке, испытывая к ней сильнейшие чувства. Их родители обручили их, когда те ещё пешком под стол ходили. Этот брак был выгодным для обеих семей, которых, помимо всего прочего, связывала прямо-таки трогательная дружба (миссис Мальсибер и леди Нотт были лучшими подругами, сколько себя помнили, поэтому их мужьям, несмотря на стойкую антипатию друг к другу, приходилось общаться). Достаточно авторитарная мать Огрона с самого детства в нужный момент шептала на ухо сыну волшебную фразу: «Девушки лучше тебе не найти», и со временем молодой человек и сам уверовал в это. И Адегель это достаточно быстро поняла. Как поняла и то, что их браку быть в любом случае, а потому она не видела никакой необходимости в том, чтобы вести себя, как и полагается юной наследнице древнего дворянского рода. — Поттер, — отвлекла она меня от моих раздумий, — присоединяйся к нам, — и она кивнула в сторону своих однокурсниц, сидящих на одном из диванов и с обожанием глядящих в мою сторону. Меня аж передёрнуло. В голове один за другим появились кричащие заголовки: «Поттер — избранный, вся правда о Мальчике-который-выжил», «Какие тайны скрывает самый волшебный мальчик современности?», «Жизнь Гарри Поттера — ребёнка, победившего смерть». Это всё началось в конце прошлого года, после битвы в Министерстве, после смерти Сириуса… Которого наконец-то оправдали. Вся страна узнала о том, что я — избранный, о том, что я и только я смогу одолеть тирана, столько лет отравляющего всем жизнь. Я не был готов к этому, но за меня уже всё решили, поэтому мне оставалось только принять это. — Поттер, ты завис? Я вздрогнул и с удивлением посмотрел на девушку, которая с ничуть не меньшим удивлением смотрела на меня. Я, видимо, так глубоко ушёл в свои мысли, что полностью проигнорировал её вопрос. — Нет, прости, — я поднялся на ноги. — Давайте как-нибудь без меня. Она равнодушно пожала плечами и направилась к своим подружкам, на чьих лицах я отчётливо разглядел разочарование. Да и плевать. В коридорах подземелий было прохладно. Затхлый сырой воздух нравился мне, он отрезвлял. Я прижал ладони к отчего-то пылающим щекам. В голове была каша. Было такое чувство, что кто-то перемешал все мысли, находящиеся там, в одну кучу. Я направился вглубь подземелий, туда, где находились нынче не эксплуатируемые залы. Раньше, во времена средневековья там проводились школьные магические дуэли, которые не только не были запрещены, но ещё и являлись чем-то вроде обязательной практики. По мере того, как я отдалялся от гостиной Слизерина, слой пыли на полу, на стенах и старых кадках, в которых когда-то давно, возможно, росли цветы, становился всё толще. Свет факелов становился всё более тусклым, а коридор расширялся. Мне нравилось бродить здесь. Большей частью потому, что никто больше на это не решался, и я гарантированно был здесь один. Последний поворот, и вот я уже стою в неосвещённом зале с высокими колоннами из чёрного мрамора. На огромном камине впереди, на нескольких диванах, стоящих под высокими окнами, и на кое-каких картинах, висящих на стенах, были чехлы. Факелы на стенах не горели, но мне это было и не нужно: вполне хватало освещения, идущего из соседнего коридора — я даже мог различать своё отражение в полностью зеркальной правой стене. Я сел на широкую каменную лестницу. Холодно, темно и тихо. Только где-то капает вода. Еле различимое «кап-кап», раздающееся периодически, не нервировало, как обычно бывает в таких ситуациях. Меня это наоборот успокаивало. Мне нравился этот зал, я находил в нём что-то очаровывающее, и мне было жаль, что он сейчас пустует. Здесь раньше проводились дуэли, балы (Большой зал несколько уступал этому и по своему размеру, и по величию), он когда-то был полон жизни. А сейчас пустовал, и единственными его посетителями были маленькие шустрые мыши и я. — Панси Паркинсон, староста Слизерина, — послышался немного нервный голос позади меня. — Что ты здесь делаешь? Я вздрогнул от неожиданности и резко обернулся. В паре метров от меня с палочкой в отчего-то дрожащей руке стояла Панси. Увидев моё лицо, она выдохнула с явным облегчением и убрала палочку. Очевидно, она опасалась увидеть на моём месте кого-то постороннего. — Какого чёрта ты здесь делаешь, Поттер? Я поморщился. Меня раздражало, когда меня называли по фамилии. — Аналогичный вопрос и к тебе, — хмуро ответил я, отворачиваясь от девушки. Паркинсон не ответила, только хмыкнула себе под нос. Она неслышно приблизилась и села на пыльную ступеньку рядом со мной. От неё еле слышно пахло духами: по-моему, это была сирень. — Ты бы не сидела здесь, — проворчал я. — Холодно ведь. Лестница каменная. — Какая трогательная забота, — отстранённо отозвалась она, сосредоточенно выискивая что-то во внутреннем кармане своей джинсовой куртки. — Я просто хотел деликатно намекнуть тебе, что твоё присутствие здесь для меня совсем не обязательно. Она фыркнула. Мне отчего-то это напомнило кошачий чих. Наконец, она достала что-то из своей куртки. Это была пачка магловских сигарет с ментолом. Видимо, на моём лице отразилось всё, что я о ней в тот момент думал, потому что она прыснула и развела руками. — Тоже мне, староста факультета. Дым от её сигареты упрямо летел прямо в мою сторону, но я слукавил бы, если сказал, что он мне не нравится. Я вдруг вспомнил любимую песню дяди Вернона: — Дым сигарет с ментолом пьяный угар качает, В глаза ты смотришь другому, который тебя ласкает. Я поймал на себе её удивлённый взгляд, и вмиг почувствовал себя необычайно неловко. Каково же было моё удивление, когда она продолжила отчего-то хриплым голосом: — А я нашёл другую, хоть не люблю, но целую, А когда я её обнимаю, всё равно о тебе вспоминаю. (*) С минуту мы изучающе смотрели друг на друга, так, как будто впервые встретились. — У меня дядя в России жил, — прервала она наконец затянувшееся молчание. — Лет с девяти родители меня на каждое лето к нему отправляли. А в его особняке был старый проигрыватель для пластинок. Сплин, Нэнси, Scorpions. Это именно та музыка, которую, как он считал, стоит слушать маленькой английской девочке, — она как-то грустно усмехнулась. Мне показалось, что она жалела о том, что это осталось в прошлом. Действительно, от её воспоминаний веяло странным теплом. Я представил себе старый, полутёмный особняк, в каждой комнате которого слышится хриплый голос Анатолия Бондаренко, вытягивающего своё: «А я нашёл другую, хоть не люблю, но целую». — Особняк в лесу находится, — продолжила она. — Диких животных полно. Медведи, лисы, волки, кабаны… И я — английская дворянка. Ты не представляешь, какой ужас я испытывала поначалу, когда приезжала туда. В этой России мне всё казалось таким диким. Там живут странные люди — они помогают другим, не прося за это чего-нибудь взамен, они все очень тучные и серые, но стоит тебе попасть к ним домой, как ты понимаешь, что людей более открытых, добрых и внимательных нет во всём мире. Она достала ещё одну сигарету. — Кстати, сигареты мне всегда дядя покупал, — с неожиданно озорной улыбкой сообщила она. — Родители на него ругались жутко, а он всё твердил: «Оставьте ребёнка в покое, жизнь её, так пусть она сама себе синяки набивает». Он считал, что для меня так будет лучше. Не хотел, чтобы я росла в тепличных условиях. Я это, к сожалению, недавно поняла. Поздно… Но не слишком. Меня снова окутал дым её сигареты, и я поймал себя на мысли, что могу просидеть с ней вот так очень долго. Было у того, что сейчас происходило, какое-то странное очарование. Мне нравилось общаться с ней сейчас, когда рядом не было её невыносимых подружек, когда она была настоящей. Если, конечно, настоящей она была именно сейчас. Я поймал себя за тем, что рассматриваю её. Снова появилось это дурацкое чувство, будто мы с ней видимся впервые. Хотя, если подумать, не то, чтобы это было совсем не так. Мы с ней почти никогда не общались. У меня была своя компания, которая не нравилась Панси, а у неё — своя, которая не особенно нравилась мне. «Панси, выходит, твоя кузина», — всплыли у меня в голове те слова Драко, адресованные Гермионе. Я повнимательнее пригляделся к тоненькой мисс Паркинсон, и нашёл, что она и моя подруга чем-то действительно похожи. Хотя, возможно, это всё была воспалённая фантазия моего воображения, одурманенного дымом её сигареты с ментолом. — Ты же знаешь, что у Драко есть метка? — как-то слишком уж утвердительно спросила она. — Знаю. Она посмотрела на меня — чуть ли не впервые за всю нашу встречу, и я утонул в её карих глазах, в которых был странный букет эмоций — страх, равнодушие, злость, мольба, насмешка. — Не хочу, — прошептала она вдруг. — Не хочу принимать метку и становиться одной из этих тварей. Я почувствовал, как меня начинает сковывать страх. Девушка, сидящая рядом со мной, говорила вещи, которых не должна была говорить никому, а мне — в особенности. Я испугался за Гермиону, потому что знал, что когда правда об её происхождении всплывёт, она окажется на месте своей кузины. Я в этот момент с новой силой возненавидел Риддла. — Панси, всё будет хорошо! Мой голос прозвучал неожиданно уверенно, но это помогло мне справиться с дрожью, которая пронизывала моё тело. Помогла эта фраза прийти в себя и девушке. Она вскинула голову и уставилась на меня внимательным, испытующим взглядом. — Спасибо, Поттер, — она снова отвернулась. — Прости… Я не должна была говорить всего этого. Забудь. И, не дав мне ответить, она поднялась на ноги и чуть ли не бегом кинулась к коридору, по которому недавно пришла. За один этот час я чётко осознал для себя две вещи. Первая — я должен убить Риддла хотя бы потому, что не хочу отдавать в его лапы кого-нибудь из близких мне людей. И вторая… Я безнадёжно влюблён в Панси Паркинсон.