Начало

      Прошёл месяц с тех пор, как в деревне появился Чжухон. Мне пришлось тяжело – не столько потому, что отец желал наказать меня (что не позволил сделать старейшина, полностью поддержав мой поступок), сколько оттого, что пообщаться с прибывшим молчуном никак не получалось. Было решено оставить его у нас, поскольку он не прекращал следовать за мной хвостиком, а остальные жители были слегка подозрительны и недоверчивы, чтобы впустить первого встречного в свой очаг. К слову, старейшина начал чаще обращаться ко мне, интересуясь состоянием пришельца, никогда не заговаривая с ним напрямую – судя по всему просёк, что он рта не раскроет, чтобы ответить на заданные вопросы и обращения. Иногда мог помахать руками или ткнуть куда-нибудь, но не более того. Он даже в глаза людям не смотрел. Для всех я стала переводчиком с чжухоновского языка жестов и выражения лица, временами нагло выдумывая, из-за непонятности телодвижений молодого человека и нередких прямых посылов вдаль Японского моря, кои всё равно не понимались, а потому звучали как «я слегка занят» и «моё настроение на грани выплеска гнева».       Нам – вообще мне, но, так как Чжухон всюду составлял мне компанию, язык не поворачивается говорить лишь о себе, – было поручено выйти в лес за сухими ветками для топки. Вглубь я решила не забираться – сегодня было крайне лень лишний раз рукой шевельнуть, и именно потому я была благодарна родителям за то, что вынуждали двигаться. Мне казалось, что, останься я дома, начала бы медленно разлагаться, поджариваемая солнцем, выглядывающим из-за открытых дверей. Возможно, я почувствовала бы давление местного нагретого воздуха и стала грезить о любви и прочих девчачьих штучках, сравнивая себя с девушками моего возраста, что уже были выданы замуж – за парня из соседней деревни или за инкогнито с континента, которого никогда в жизни не видела, но, мечтая побывать на территории покрупнее, в больших людных городах, согласилась на брак. Порой мне было жалко себя – сейчас я не имела возможности полюбить кого-нибудь и стать возлюбленной, потому что ждала своей участи стать жрицей. Это угнетает даже при непродолжительном размышлении, будто я заранее прожила шестьдесят лет и сижу у стола, вспоминаю молодость – совсем одна, без детей и семьи. Только не изменившийся Чжухон, сидящий напротив, но не смотрящий на меня – в воображении он смущён, но неизвестно чему. А может пристыжен из-за того, что всё ещё молод. А может опечален, что торчит с разваливающейся мной, которой необходимо подносить еду, помогать подняться и доползти до спального места. Но всё равно почему-то оставшийся рядом.       Меня пихнули в плечо, привлекая внимание. Чжухон приподнял руки, обхватив одну кисть другой и махнул, будто рубанул, вниз, а, как только поймал недоумевающий взгляд, указал на уши.       – Что? – он вздохнул и закатил глаза, повторив свой рубок, – да блин, а нормально? – я тут же спохватилась, – а, прости, прости. Повтори ещё раз.       Он вертанул пальцем у уха, недовольно нахмурив свои густые брови, и указал на пол, вновь поднял обхваченные руки и резко опустил их перед собой. Если не учитывать выраженной каждым его движением и звучным пыхтением обиды, он казался сосредоточенным в том, чтобы донести до меня смысл. Пол, мах руками, обхватывающими что-то.       – Ты хочешь, чтобы я повалила тебя на пол? – молодой человек застонал, прикусив губу, и топнул ногой. Я хохотнула, – да поняла я тебя, перестань так вскипать. Сейчас мы пойдём за хворостом, только я найду, куда его собирать…       Вскоре мы уже оказались в лесу. За месяц, что я в нём не бывала, ничто так и не изменилось, кроме начинавших увядать сезонных диких цветов, торчавших меж тоненьких колючих ветвей кустарников. Солнечный свет спокойно пробивался сквозь кроны, временами слепя меня. Сухих веток, отломившихся со временем от деревьев, было достаточно много – руки быстро наполнялись кучей, что приходилось прижимать к себе плотнее. Передвигались по натоптанным тропинками мы неспешно, ведь частенько на пути встречались выпирающие корни и камни, о которые, по крайней мере, мои ноги цеплялись, отчего я по инерции тянулась вперёд, роняя часть собранного хвороста. На пятый или шестой раз Чжухон не выдержал и начал молча выхватывать его из рук и заталкивать в свою тканевую сумку, битком её заполняя.       – Слушай, – начала я, не сумев отогнать от себя того представления себя в шестьдесят лет, что закралось в голову и продолжало мельтешить перед глазами, – а почему ты остался?       – Если тебе неприятно моё проживание в деревне – я уйду, – и бровью не повёл молодой человек, взглянув на меня.       – Нет, я имею ввиду, ты ведь ощущаешь отношение местных к себе, да и сам не особо доволен тем, что каждый день с ними видишься, но не уходишь. Почему?       – Из-за тебя.       – Из-за меня? – переспросила я и в ответ получила утвердительный кивок, – а что во мне такого? Я ведь обычная.       – Для меня – нет, – мы одновременно замерли, глядя друг другу в глаза. Не казалось, что он лжёт, смотрел он пристально, переводя взор с очей на щёки и к подбородку, и обратно. Я будто провалилась в другое пространство. Я не чувствовала прохлады ветра, волновавшего листву и наши с Чжухоном волосы, но ощущала жар, подступающий к лицу. Словно поднялась температура, я подхватила лихорадку, меня бы и зазнобило, возможно, но я держалась. Где-то в груди защемило, отдавшись по всему телу тянущим чувством. То есть, я для него особенная?       – Тогда могу я попросить тебя оставаться со мной до самого конца? – теперь его лицо исказилось удивлением – брови взметнулись вверх и глаза чуть приоткрылись.       – И даже дальше, – кивнул Чжухон, отворачиваясь от меня и возобновляя ход.       – Зачем? Дальше конца нет ничего.       – Для тебя, может, и нет, но для меня за концом скрывается неизвестное будущее, которое кто знает куда отклонится.       – Я бы хотела посмотреть, каким оно будет, – улыбнулась я, последовав за другом. Да, пусть он будет другом, от приближения к себе кого-то ещё никто не умирал.       – Тогда просто запоминай всё, что ты видишь и чувствуешь.       – Это не тот конец, Чжухон, – спутник обернулся на меня, – я попросила остаться со мной до тех пор, пока я не умру.       – Почему ты вдруг заговорила о смерти?       – Да так, – отмахнулась я, но молодой человек нахмурился.       – Тебя что-то беспокоит?       – С чего ты взял, что меня что-то беспокоит?       – Потому что не может беспокоить «кто-то», я рядом круглые сутки, – тотчас ответил он.       – Хорошо, ладно, – сдалась я, подняв руки в примирительном жесте, – но кого не беспокоит хоть что-нибудь? У каждого свои беды и переживания.       – Знаешь, – он начал приближаться ко мне, а лицо его смягчилось, разгладив образовавшиеся морщинки, – ты можешь поделиться со мной. – Я поперхнулась воздухом. Отчего-то мне стало приятна эта доброта, эта сторона нашего молчуна, которую видеть удавалось только мне. Мне сразу становилось легче, будто все проблемы рассыпались, а мысли растворялись утренним туманом.       – А если я расскажу, ты поверишь мне?       – А почему я не должен верить?       – Не знаю, по каким-нибудь своим особым соображениям, – пожала я плечами.       – По каким-нибудь своим соображениям я предложил тебе рассказать мне, – заметил тотчас Чжухон. Он всё продолжал быть серьёзен и убедителен, что действительно хотелось раскрыться ему, поверить таким приятным словам, греющим замерзающую душу.       Под настойчивостью глубоких тёмных глаз я не устояла и призналась, что уже несколько дней меня беспокоит один и тот же сон. Всё начинается в туманный день, когда с утра воздух прохладен, что изо рта валит пар, мешаясь с влагой воздуха и вскоре растворяясь. Неведомый мне голос постоянно влёк меня в лес, будто околдовывая, и даже когда я пыталась сопротивляться, моё тело безвольно следовало зову. Было безумно страшно не иметь власти над собственными ногами во сне, где, казалось бы, ты самостоятельно контролируешь всё происходящее. Но со мной всё отличалось – я не только не могла противиться, но ещё и ощущала каждое прикосновение острых торчащих веток, что впивались в кожу сквозь ночную одежду. Я всё продолжала проходить по заброшенным, уже слегка заросшим тропинкам, прямо по подъёму в гору, порой хватаясь за окрепшие деревья, что росли на крутых склонах, по которым без какой-либо помощи подняться было невозможно. Большую часть я лишь шла, преодолевая злосчастные заросли, пугая редких пробудившихся пташек, что клевали на земле ползающих жучков. Я начинала понимать, что двигалась вдаль от деревни, а когда точно это осознала, оказалась уже на самой вершине. Было безумно высоко, дышать становилось всё тяжелее с каждой новой минутой, что проходила на столь большом расстоянии от привычной мне равнины и небольших холмов. Я никогда не боялась высоты, но и никогда не бывала так высоко. Теперь, когда мне далась возможность осмотреться и ощутить всей своей шкурой высоту, мне сделалось дурно – голова кружилась. Я понимала, что там, где-то за тысячами длинных ветвей, где-то в прижавшемся к земле тумане был мой дом, где-то там были друзья и семья, там остался и Чжухон, дремлющий так же сладко, как и мой младший брат. Вид открывался устрашающе, давяще красивый, впечатляющий. И тут я вновь услышала этот голос. Только я попыталась развернуться на зов своего имени, как меня столкнули, и я полетела вниз, а потом проснулась, когда, казалось, должна была соприкоснуться с каменистой поверхностью подножия горы.       – Тебе не кажется, что твои будничные переживания вытекли в сон? Любому приснится кошмар, если он продолжит держать всё в себе.       – Но они не падают с высокой горы в кошмаре, – Чжухон коснулся моей руки, вложив её в свою, крупную и крепкую, и сжав её.       – Люди не один единый организм, чтобы воспринимать всё так же, как воспринимаешь ты. Кто-то тонет, кого-то закалывают, а кто-то сгорает.       – Нет, – качнула я головой и высвободила ладонь из хватки молодого человека, – ты не понимаешь.       Стало ясно ощущаться, как надежда на то, что он поймёт меня, начала рассеиваться, сыпаться, подобно прибрежному песку.       – Так скажи, чтобы я понял, – он попытался вновь уцепиться за меня, но я одёрнула руку, ступив шаг назад. Его чёрные глаза внимательно уставились на меня, слегка сощурившись, – я не телепат, Джиён.       Его слова меня задели. Единственная полупрозрачная ниточка, что каким-либо образом нас связывала, оборвалась. Почему не может быть такого, чтобы существовало взаимопонимание, а не то, что я имею сейчас? Да, есть вечный Минхёк, который рано или поздно догадается о смысле моих слов. Но я хочу сейчас, здесь того человека, что соберёт паззл и похлопает по плечу, успокоив меня: «ты просто себя накручиваешь». Я живу в страхе, что мои сны осуществятся, что я увижу тех, кого видеть не должна, и буду всё глубже погружаться в себя, в итоге утонув среди мыслей и сомнений. Боязнь душит как удав, не позволяя и глотка воздуха сделать, а я всё продолжаю дёргаться самой себе во вред. Не знаю уже в ком и где мне искать спасение.       – Это не так важно. Забудь. – На самом деле, это было важно, но раскрываться человеку, что теперь казался гораздо дальше, мне не хотелось. Зачем? Я знаю, что моей боязнью можно меня заткнуть, посадить, как собаку, на привязь и тянуть безвольное тело, пока не надоест. Я не могу быть уверенной в том, что Чжухон не окажется манипулятором, он всё ещё скрытен и отвечает лишь по делу, не пробалтывая лишнего, чем часто грешила я. Мы с ним как этот остров и континент. Он – континент, на который я ни разу не ступала, таящий в себе немало загадок, которые страшно для себя открыть. А я… островок, который знаю от и до, где застряла и закрылась, считая, что лишь этот кусочек земли является всем миром, а дальше сплошной океан. Океан не пролитых слёз, разбитых надежд и страданий. Чуждый мир, в который если ступишь – утонешь, будучи проглоченным и раздавленным, пережёванным.       – Важно, если касается тебя.       Я замерла и взглянула через плечо. До этого он шёл позади, но остановился, как только это сделала я, придерживаясь разделяющей нас дистанции. Щёки зарделись, и я не знала, что сказать, как выйти из ситуации. Ещё никогда мне не доводилось попадать в нечто подобное, и оттого становилось ещё более неловко; я начинала чувствовать себя дурой. Из-за него моё состояние менялось за мгновения – секунду радостно, а после огорчаюсь, как ребёнок малый, услышав совершенно не то, чего ожидала. Отчасти я самой себе становлюсь противна, находясь рядом с Чжухоном. Хоть мы особо и не разговаривали все те дни, что он был в деревне, всё равно ощущалась некоторая связь между нами. Связь, которую я не могу толком объяснить самой себе. Попытка ли это зацепиться за кого-то до становления жрицей или просто инстинктивная привязанность девушки к человеку противоположного ей пола? Как же будет глупо, если ответом окажется второй вариант.       Оставшееся время сбора хвороста мы провели молча. Я не могла осмелиться заговорить первой, опасаясь каким-либо образом склонить беседу к тому, что между нами произошло, а Чжухон, похоже, и не нуждался ни в каких разговорах – виделось, что ему и без того комфортно. Будто до того, как появился в нашей деревне, он пёкся в тишине, не выходя ни с кем на контакт. Он продолжал оставаться полным секретов, хоть и пытался как-то изменить это самостоятельно – сам заговаривал со мной до сих пор, когда мы оставались одни наверняка, медленно, как выжидающий хищник перед нападением на свою жертву, сближался, а после я сама убегала, почуяв опасность. Только я всё никак не могла понять в чём именно таилась эта опасность и насколько стоило остерегаться мне общения с этим мужчиной. Сердцу приятно от любого его внимания и неразборчивой искренности, но разум оттягивает меня назад, на большее расстояние между нами, предостерегая от того, что может случиться после.       Мы вернулись в деревню, сохраняя некоторое расстояние – он шёл позади меня, перенося на спине большую тяжесть, чем та, что у меня. Так и не проронив ни слова больше, мы провели остаток дня в напряжённом молчании друг перед другом, разбирая принесённое и откладывая часть на сегодняшнюю ночь. Хоть ещё и властвовал последний летний месяц, но ночами, благодаря ветрам, идущим с моря, и небольшой площади острова, здесь пробирало до костей, и, если не разогреть дом, можно окоченеть и с утра проснуться с ознобом и повышенной температурой.       Ближе к ночи мне напомнили о скором становлении жрицей, отчего настроение, которого и без того после леса особо не было, исчезло окончательно. Меня не только дико злила вся семья в этот момент, но ещё и в противовес было желание убежать, скрыться где-нибудь в далёких кустах, умотать по морю на континент и затеряться там так, чтобы уже всем сталось не до меня. Но тогда, очевидно, начнут искать другую девушку, подходящую на мою роль. А таких всего одна – Шиюн, моя маленькая Шиюн, которая заговорить лишний раз стесняется. Она же никак не справится, она не выдержит, её пугает всякое напоминание о том, чем она обладает и как это может проявиться. Она боится даже глупых страшилок, выдуманных соседскими мальчишками. Мне совсем не хочется для неё жизни под проклятым званием жрицы, которую пленяют обязанности непонятно кому и непонятно за что. Если бы только можно было избежать всего без последствий…       – Жрица? – раздался позади голос, из-за которого я была вынуждена развернуться. Это был Чжухон, на удивление, заговоривший в доме, а не где-то вдали от деревни. – Что это значит?       – А что обычно это значит? – вопросом на вопрос среагировала я, – служение богу, помнишь? Я ведь при тебе ссорилась с отцом из-за этого.       – Я помню, но что это даёт тебе?       – Неправильный ты вопрос задаёшь. Стоило спросить, чего это меня лишает. – Выражение лица Чжухона тут же меняется, – брови хмурятся, а глаза щурятся – будто это его жизнь вот-вот испортится, наполнившись запретами. На мгновение мы оба замолкли.       – Чего?       – Возможности любить. Не подумай, мне это, на самом деле, и не нужно, но…       – Но из-за того, что тебя в этом ограничивают, тебе этого хочется, – продолжил за меня Чжухон и попал в яблочко, – это ведь нормально – если подрезать кому-то крылья или связать, он будет сопротивляться. Привыкший к выбору собственного пути не будет сидеть на месте, сложа руки. Это уже давно известный факт, и обойти его стороной, всё равно, что не заметить гору, на которую взбираешься. Твоя импульсивность мне понятна, но не действуй до того, как всё взвесишь и убедишься в верности своих умозаключений.       – Ты говоришь так, будто прекрасно знаешь человеческую натуру.       – А я не могу быть с ней знаком? Я ведь не жил в изоляции.       – Ты слишком молод для этого, тебе не кажется? – Я указала на пол, на который мы оба сели, поджав под себя ноги, так, что оказались напротив друг друга, когда при любом углу взора можно видеть собеседника, – здесь дело вовсе не в том, где ты жил, а где не жил, тут всё зависит от времени и наблюдательности – за лет двадцать ты, в принципе, не узнаешь наверняка что из себя человек представляет. Сколько ни пытайся изучать, к одному определённому ответу не придёшь – все мы разные, каждый среагирует по-своему, как он приучил себя в отрочестве, или как его приучили другие люди.       Чжухон, казалось, хотел что-то сказать – сидел, раскрыв рот и всё вдыхая воздух в паузах между моими словами, но в итоге тот выдыхал, как только я продолжала говорить и всё не умолкала.       – Если тебе скажут, что лучше знают, как тебе жить, потому что они старше, ты будешь делать, как они говорят, только потому, что они опытные? – спросил Чжухон, глядя на меня пресерьёзно, что на секунду у меня перехватило дыхание.       – Нет, конечно, в своём возрасте я могу знать чуть больше, чем они, – тотчас ответила я, немного сбитая с толку, – но к чему этот вопрос? Он ведь никак не относится…       – Относится, Джиён, – прервал меня он, вздохнув. – Ты только что собственные слова, относившиеся ко мне, опровергла. Важен ли возраст в подобных мелочах? Здесь вовсе не он играет ключевую роль, а то, где и как ты живёшь, вливаешься ли в общество и переживаешь ли что-то самостоятельно. Общество не одно на весь мир – где-то оно жёстче, где-то мягче и интеллигентнее. Мне довелось побывать в стольких местах до этого острова, что и не счесть, и в каждом всё строилось иначе. То, что ты, выросшая в этой маленькой деревеньке, считаешь недопустимым, где-то воспринимается как норма, а ваши обычаи бы сочли за дикость и устаревшую дрянь, которая, казалось бы, должна была исчезнуть ещё несколькими веками назад.       – Ты жил на континенте? – Поняла я из его рассказа, – как долго?       – Я не рассчитаю тебе количество прожитых там лет – тогда время меня не особо волновало, как и всё остальное.       – Как же ты тогда о людях смог узнать, если тебя ничто не интересовало?       – Меня не интересовало, но я наблюдал, – поправил себя он, – я был конченным эгоистом и скептиком. В то время я не заговаривал ни с кем, в отличие от нынешнего времени, я не видел в этом смысла, как и окружающие не видели смысла пытаться со мной заговорить. Самый лёгкий способ узнать о том, какими бывают люди – это влиться в их круги. Вот я и влился. Нет, даже слился; я был как хамелеон, никто не видел меня, но зато я видел всех – следил за простым людом, бедными, богатыми, за всеми привычками, предугадывал моральное состояние через интонацию в голосе. Я не обязан был интересоваться вашей натурой, чтобы её изучить, мне было достаточно просто анализировать окружение.       – То есть, если я захочу, то смогу просто наблюдать и стану невероятным гением в этой области? – Подобная мысль, всё-таки, зародила во мне желание узнать побольше о людях, пускай и не получится это сделать как у Чжухона, как минимум потому, что я с острова никуда не денусь. Это он вольная птица и может делать, что в голову взбредёт, а мне ещё брать на себя долю служительницы богу, которого и встретить-то не могу.       Я заметила, что к своей судьбе стала относиться с меньшей пылкостью, хотя я с Чжухоном об этом заговорила совсем недавно. Не понимаю, что за перепады в моих взглядах произошли за этот короткий срок, если ещё недавно я была готова вгрызться кому-нибудь в глотку ради того, чтобы остаться свободной. Не из-за Шиюн ли это произошло? Вероятно, чувствуя за неё ответственность, как старшей сестре, мне показалось верным её уберечь от подобного рока.       – Если ты захочешь, то уже не будешь просто наблюдать, – заметил он, и продолжил, – ты будешь пытаться всмотреться во всё намеренно, в итоге главные детали упуская из виду.       – И как мне тогда разбираться в людях, если я не буду намеренно этого делать? Разве, наоборот, не замечаешь детали, концентрируясь на необходимом?       – Ты никогда не сможешь сконцентрироваться на всём, понимаешь? – объяснил Чжухон. Как он только терпит эти мои глупые расспросы? Я бы уже давно послала себя куда подальше, а он, на удивление, терпит и непоколебимо спокоен. – Ты либо обратишь внимание на движения, либо на интонацию, либо на смену выражения лица, либо ещё на что-то. Если будешь пытаться, то начинай с чего-то одного, а уже после переключайся на иное, попутно оттачивая уже полученные знания.       В соседней комнате послышался шум, и Чжухон замолк и скривился, что пухлые губы вытянулись трубочкой. Я никогда до этого не обращала особого внимания на его внешность, но теперь, после достаточно информативного для меня разговора с ним, я вдруг заметила, насколько он невероятен. У него прямой, аккуратный нос, большие яркие губы и выразительные чёрные глаза, прищурив которые, он становился похож на лиса. С такой внешностью, несомненно, за ним плелись толпы обаятельных дам на континенте, которым, он, конечно же, уделял внимание. Хотела бы я быть любимой таким мужчиной… Так, секунду, погоди, Джиён. Ты, что, запала на него?       Я тряхнула головой, отгоняя всякую дурную мысль, лезшую в голову каждую новую секунду. Серьёзно, только мне начал открываться человек, как я стала задумываться о каких-то слащаво-девчачьих отношениях. Так не пойдёт. Единственный, на кого я могу метить – это бог. А бога нет – вот так незадача.       Чжухон заметил мою смену в лице, хоть у него и были прикрыты в тот момент глаза, и, чтобы ускользнуть от объяснений, я заявила:       – Уже поздно, давай спать.       На следующее утро меня разбудили достаточно рано, отчего пробудился и Чжухон, сладко дремавший в углу комнаты, ночью забившийся туда. Спросонья он был похож на надувшийся пузырь с полуприкрытыми глазами и торчащими губами. Он выглядел настолько безобидно и беззащитно, что на подсознании провелась параллель с маленьким ребёнком, которого хотелось уберечь. Мы встретились с ним взглядами, когда я поднималась, в то время как он продолжал лежать, и предложила ему остаться или прогуляться по деревне, пока я буду занята, поскольку меня начнут вводить в курс дел жрицы, которой я стану совсем скоро. Чжухон поначалу хмурился на мои уговоры, ворочался под одеялом, сам себя путая, но в итоге смирился с моими убеждениями. Я вышла из дома сразу же, как только собралась и поела. Наставница уже ждала меня на улице, неподалёку от ограждения, оглядываясь по сторонам, будто выискивая кого-то в толпе. Я осмотрелась тоже, но не заметила ничего и никого необычного.       – Уже готова? – заметила меня наставница и растянула свои тонкие губы в улыбке. Я сначала кивнула, затем, чуть поразмышляв, завертела головой, а когда поняла, что ещё не определилась в своей готовности, пожала плечами. Госпожа Ли хохотнула, начав двигаться в сторону храма. – Понимаю твои чувства. Столько девушек перевидала, что становились жрицами, и все они примерно так же отвечали на этот вопрос, – я неосознанно скривилась. – Ну, Джиён, в жизни жрицы нет ничего страшного.       – Легко вам говорить.       – А ты думаешь, я не была жрицей? – Наставница бережно похлопала меня по плечу, подтягивая к себе жилистой рукой.       – А разве были? Вроде только на девушек семьи Чо это правило действует.       – Когда-то я была Чо, – вспомнила она, подставив лицо солнцу, – но, когда мой срок подошёл к концу, я вышла замуж за покойного деда Минхёка.       – То есть, вы мне что-то вроде бабушки? – удивилась я.       – Нет, ни в коем случае, – хохотнула старушка, подстроившись под мой шаг, – родственники – да, но я не твоя бабушка. Она у тебя была противная, вредная и жадная, а я поумнее и понятливее с людьми.       – Погодите, – приостановила я её рассказ, – то есть я с Минхёком… родственники? Какой кошмар. Я думала у нас родственные души, и поэтому мы так ладим, а тут всё кровно связано!       – Кровные родственники могу друг друга ненавидеть, так что не считай вашу связь причиной хороших взаимоотношений.       За нашим небольшим разговором я не успела заметить, насколько быстро мы добрались до небольшого деревенского храма, сильно выделявшегося среди наших домишек. Его синяя крыша возвышалась над соломенными крышами жилых домов. Храм находился на небольшом холме, потому выглядел ещё более величаво, даже если не всматриваться в его наружное оформление. Редкие колонны, поддерживавшие выступающие края крыши и углы были окрашены в бордовый, а выдвижные двери со стенами – в блеклый зелёный, сливающийся с зеленью дальних гор, что виднелись позади. Хоть он и был построен для служения богу, которого народ не видел и о котором ничего не знал, помимо того, что благодаря ему мы обрели свои способности, выглядел он как типичный буддистский храм, которых на континенте не счесть.       Пока я осматривала здание, который всё это время старалась обходить стороной, из него вышла нынешняя жрица – папина младшая сестра, что была старше меня всего на семь лет. Папа рассказывал, что до того, как её назначили жрицей, она собиралась выйти замуж за местного парня, но из-за подобной судьбы свадьба не состоялась и парень в один день погиб в море от нападения японских бандитов. Это породило во мне жалость к тёте Хонсоль, но я пыталась при каждой встрече её скрыть, чтобы не напоминать ей о прошлом.       – Пошли, Джиён, – подтолкнула меня вперёд госпожа Ли, и я нехотя последовала по небольшой лестнице вверх, приближаясь к девушке, которую вскоре заменю.