Начало

      Земля, орошаемая кровью, пролитой при борьбе братьев, алчных и жаждущих власти, будто захватила в плен ступившего на неё незваного гостя. Воздух уже давно пропах тошнотворными нотами металла и горелого – не разбери чего, дерева, плоти или другого нечто, способного гореть. Небольшое, но оживлённое ранее поселение превратилось в низины Ада – всё вокруг почернело, ото всех обломков домов нёсся ввысь дым, растворяясь где-то вдалеке, за уцелевшими деревьями, развалившими свои тёмно-зелёные ветви по все стороны от себя, будто отгоняя кого-то или что-то. Западная часть острова была недавно покинута её жителями, не желавшими погибать со своими жилищами. Умерло поселение, но из пепла явился Он. Его волосы, столь же чёрные, сколь всё, находившееся под босыми ногами, не ощущавшими жара и боли, несколькими прядями спали на лоб, концами колеблясь у глаз, играясь с длинными ресницами, прикрывавшими такие же тёмные чернильные глаза. Всё в нём было черно, и место, где он оказался, сейчас казалось подходящим ему, будто это его родной дом. Я пряталась в метрах двадцати от него, за огромным валуном, когда-то окружённым древесными досками-дорожками, ведущими в южный лес, уцелевший, возможно, на две трети от всей его площади. Пробралась я сюда, вообще, заметив клубы дыма, возвышавшегося над кронами деревьев вокруг моей родной деревушки. Так как проснулась я сегодня крайне рано для себя, даже раньше старейшины, служившего для всех неким будильником – первым всегда проснутся в его домишке, небольшом, но ухоженном и снаружи приятном на вид, а после все по цепочке, поскольку слышимость была превосходная, – то я же первой всё и обнаружила, не смея прерывать сны матери с отцом. Я отправилась проверить что происходит совсем одна. И вот она – смелая девица! Прячусь как партизан за высоченным камнем, лишь бы меня не заметили! А если ему, этому со спины симпатичному парню, мужчине, – не знаю! – нужна помощь? Так, соберись, если он единственный выживший, то стоит помочь. Помочь…       Я только сделала шаг, чтобы раскрыть своё присутствие, но он уже развернулся ко мне лицом, глядя на меня так, – о, это я так прекрасно чувствовала! – что всё тело пробрало дрожью. Хоть нас и разделяло двадцать плюс метров, но ощущалось, будто мы стоим впритык и глядим глаза в глаза.       – Послушай, – осмелилась я заговорить, поскольку его ощутимое недоверие и исследование доставляли дискомфорт, – всё в порядке? Ты ничего не повредил? – я стала выходить из-за своего укрытия в его сторону, но этот молодой человек, будто зашуганный, всё отступал от меня.       Мой взгляд произвольно опустился вниз и зацепился за его ноги. Боже, да он же босой! Его стопы сейчас, наверняка, превратятся в сгоревшие свиные ножки. Только я оттолкнулась, чтобы подобраться к нему поближе, как он, расширив свои небольшие глаза от резкого движения, заспешил в обратную от меня сторону, плюя на самочувствие своего тела, и, в особенности, нижней части, передвигающейся по ещё горячим уголькам.       Он вытянул ко мне руку, и я невольно замерла. Его жест требовал меня не приближаться ни на метр, но глаза, чётко видневшиеся теперь, благодаря сокращённой дистанции, молили о помощи.       – Пожалуйста, не двигайся дальше, – я сдержала порыв взмахнуть рукой, в страхе спугнуть незнакомца, – твои ноги. – он опустил взгляд на свои босые пачканные стопы, осмысляя что-то, но так и не проронил ни слова. Немой?       – Давай я отведу тебя в деревню? – он качнул головой, – почему нет? – он промолчал, видимо, не имея ни малейшего желания контактировать со мной. Он повернул голову влево, туда, где раньше стоял небольшой храм, рухнувший точно так же, как остальные домишки во время нападения.       Говорили, в нём, храме, обитал особый бог, по словам жителей сгоревшего поселения, существовавший на самом деле, питавшийся вместе с поселенцами и дававший им советы, дабы жизнь в этом месте процветала. Никто не верил в эти россказни, но не подавал виду, чтобы не оскорбить чувствительные души рассказчиков – так было здесь принято, уважать чужую веру, сколь бы абсурдной она ни была. Да и сейчас, смотря на нынешнее состояние, бог был так себе, и где он теперь? Сгоревший или сбежавший прочь, испугавшись огня, охватившего всё?       Когда мы уже добрались до деревни, преодолев все горные спуски и подъёмы, держась всю дорогу за руку, чтобы мой спутник не потерялся меж деревьев, отстав, жители вовсю бодрствовали. Дети резво бегали от дома к дому, догоняя своих друзей, громко хохоча, что их было слышно ещё задолго до того, как мы появились из-за цветущего кустарника.       Молодой человек приостановился, чуть поморщившись, задержав меня на месте. Он кивнул на незнакомых людей, кажется, опасаясь их.       – Что? – спросила я, и тот повторил свой жест, – всё нормально.       Я слегка сжала его ладонь, улыбнувшись, и потянула за собой, следуя по узкой истоптанной тропинке, ведущей к ближайшему дому, из которого с утра я и выскочила. Сейчас дверь уже была приоткрыта, оставив небольшой проём, чтобы младшие с лёгкостью пробрались внутрь, покуда родители заняты своими обязанностями.       До порога мы добрались бесшумно, однако некоторые люди, всё же, косились на незнакомца, не произнеся ни слова в протест, хотя по лицам читалось недоверие. Перед нами появилась фигура, заслонившая вход, к которому я так торопилась. Приподняв голову, я встретилась со взглядом карих глаз, чуть прищуренных, но блестевших от попадавшего на них солнечного света – это был сосед, живущий напротив, сын старого приятеля отца, с которым он постоянно отправлялся в море. С этим соседским сыном я знакома с детства, мы нередко резвились вместе, выбегая в лес и забираясь на невысокие ветви деревьев, до которых только дотягивались руки. Друг. Вид его ещё был помятый, тёмные волосы, к концам сгоревшие на солнце, несколькими прядями выбивались из наспех поправленной после сна причёски.       – Доброе утро, – поприветствовала я и попыталась проскользнуть внутрь, но юноша сдвинулся в ту же сторону.       – Кто это? – он кивнул на сопровождаемого мной незнакомца, что, встретившись взглядом с Ли, сжал мою ладонь крепче.       – Это? – я оглянулась на молодого человека позади, – это… это… как тебя зовут? – он мотнул головой, повергая меня в недоумение, – у тебя нет имени? – робкий кивок в ответ. Друг фыркнул.       – Прекрасно, ты привела кого-то, сама не знаешь кого, – я хотела возразить, но замерла, осознав, что он прав. Но ведь тот, кого я привела, вовсе не казался мне тем, кто мог бы навредить. Ли развернулся и быстро скрылся в доме напротив, освободив мне проход.       Внутри я помогла разуться незнакомцу и провела в небольшую комнатушку, усадив на пол и попросив вытянуть ноги. Воду, чистую ткань и мазь я нашла и принесла достаточно скоро. Оставалось лишь вновь промыть ожоги и обработать.       Я, намочив кусочек ткани, начала аккуратно, чтобы не принести дискомфорта, промывать стопы, на которых всё ещё виднелись в нескольких участках чёрные следы от обрушенных сгоревших домов, по которым он успел пройтись, пока пятился назад, как перепуганный зверёк. Он не дёрнулся, когда прохлада коснулась его кожи, не издал ни единого звука, даже не вздохнул. Тут-то я засомневалась.       – У тебя не болят ноги? Кожу не тянет? – я подняла на него взгляд и, когда установился зрительный контакт, он качнул головой. Странно.       Он, будто предчувствуя лишний вопрос, пожал плечами, будто говоря мне тем самым, мол, всякое бывает. Я ни разу в жизни не сомневалась, что в жизни всякое бывает, но, всё же, даже в чашу нельзя набрать воды больше, чем того позволяет её объем.       – Это необычно, – отозвалась я, попытавшись улыбнуться, но губы лишь дрогнули.       Незнакомец вновь пожал плечами.       Мне показалось, что пытаться разговорить его, выудив хотя бы слово или более доверительный взгляд от него невозможно, потому отказалась от последующих попыток завязать наш разговор, более походивший на монолог со своим отражением. Но даже сравнивать его с отражением невозможно – там хоть движутся губы, а здесь непроницаемость, равнодушие и редкие кивки, да мотания головой.       От грязи мужские стопы были отмыты, протёрты и обработаны местной мазью от ожогов. Воду, окончив обработку, из ведра пришлось вылить на заднем дворике под ветви желтевшего кустарника. По возвращению в комнату я встретилась с незнакомцем взглядом; взглядом, говорившим мне слова благодарности. Искренность, видневшаяся в блестящих небольших глазах, меня поразила. Если честно, в тот момент, когда я затронула тему его имени, он показался мне эгоистичным молчуном, неспособным выражать что-либо, помимо равнодушия и недоверия. Забираю свои слова назад.       Я подошла ближе и села напротив гостя, не нарушая тишины, лишь запоздало кивнула на ту благодарность. Губы его дрогнули, уголки чуть приподнялись, и, чтобы скрыть это, он прикусил нижнюю, отчего рот растянулся лишь заметнее, отразив его чистую радость тому, что был понят без слов.       В голову внезапно ударило осознание: я не представилась ему. Но прерывать теперь молчание… оно, казалось, ничуть не доставляло неудобств, напротив, было приятно нам обоим, замещая беспрерывную болтовню, такую же, как звучит за тонкими деревянными стенами. Минуты текли беспощадно быстро. Как ему представиться? Как назвать своё имя, не раскрывая рта? Даже он, думаю, привыкший к безмолвию, не владеет чтением мысли, чтобы предельно точно понять бросаемые мною взгляды.       Взор заскользил по невысоким ящикам, в которых хранились давние дневники жриц, служивших в нашем храме; молодой человек, уловив это движение, принялся изучать помещение, в которое оказался заведён. Сверху одного из ящичков я заметила пустой пожелтевший лист, а поблизости остаток угля – им мы заменяли чернила, которых не было в достатке на острове для того, чтобы потреблять исключительно их для письма. Я потянулась за листом и угольком, чувствуя, как он не отводит взора, следит. Небольшой желтоватый кусок приземлился передо мной. Я аккуратно вывела своё имя и, окончив, развернула «послание» ему.       «Чо Джиён».       Родители, вернувшиеся домой, заметив незнакомца, подозвали меня к себе, спрашивая о нём и причинах его появления здесь. Скрывать было нечего, потому я рассказала им всё без утайки, но, когда своё пояснение я завершила, отец насупился. Меня назвали глупым подростком, так как я была просто обязана сообщить о пожаре в поселении старейшине, чтобы наши мужчины отправились на осмотр и, если то было возможно, спасли ещё выживших. Хотя живые там вряд ли были – ни стонов, ни следов жителей я не заметила. От возражения я воздержалась – всё-таки это родитель, и перечить ему попросту бессмысленно. Кроме того, под конец я выслушала тираду о том, насколько я не готова к службе жрицы, которая приближалась ко мне с каждым днём всё ближе. И, чем ближе день становился, тем меньше этого я желала. Я не хотела – и не хочу до сих пор – служить богу, который не может уберечь свой народ от сражений. Законы нашей «веры» презирали войны, – вдвойне, когда те происходят между земляками, – но при этом все верующие были готовы выстроиться толпой против тех, кто хоть одного человека из их окружения оскорбит. Люди чрезвычайно чувствительные и обидчивые, потому каждое сказанное слово может обернуться против говорящего. Это не жизнь – это самый настоящий Ад, в котором мы поклоняемся неведомому «что-то», ни разу не появившемуся перед глазами, но постоянно, каждую минуту, заядлым фанатикам внушавшему страх расправы за совершённые грехи.       За последний месяц напоминания мне безумно надоели.       – Как можно верить в того, кто никак не помогает? – не выдержала я. Отец нахмурил брови, расправив плечи, – что? «Сила и есть помощь»? Вся эта сила, огонь, разрушения, иллюзии, не будь их, разве мир не стал бы лучше? Вы ведь и сами заметили это. Люди убивают друг друга, с жаждой превзойти, преклонить других на колени. Всё, что мы возымели от «бога» – проклятье. Все мы родились проклятыми и никак этого не можем исправить, потому что способа нет.       Отец попытался прервать меня раз, но я не замолкла.       – Это сплошное издевательство. Над нами тешится существо, которого мы даже не видели, а мы преклоняемся перед непонятной фигурой в храме.       – Достаточно! – поток мыслей, копившихся неделями, остановился при рёве отца. Его желваки заиграли, глаза яростно заблестели, а рука застыла в воздухе, замахнувшись. Жест я поняла сразу – он хотел меня ударить. Я была уверена, что когда-нибудь доведу его, но не предполагала, что он обозлится из-за отсутствия веры в нечто неосязаемое, ведь и он сам ранее лишь насмехался, гордо вздёрнув голову.       Едва сдержав жгучие слёзы обиды, заполнившие глаза, я, развернувшись на пятках, быстро выбежала из дома, задвинув дверь.       Я свернула туда же, откуда появилась с незнакомцем, сквозь кустарники, колющие своими острыми ветвями, порой впивавшимися в кожу глубже, оставляя небольшие царапины и покраснения. Сцена, произошедшая дома, случается уже третий раз, без учёта моих слов – обычно я молча выслушиваю родителей, о том, какой жрицей должна стать и отец, прикусив язык, терпит моё безразличие и нескрываемое презрение, но почему-то именно сегодня меня довело очередное упоминание моей участи.       То, куда я убегала, не знал никто из моей семьи, да и они не пытались ни разу меня разыскать – всё равно ведь возвращалась. Всё это время они были уверены в том, что мой пыл утихнет и я вернусь вымаливать прощения, как оно обычно и бывало.       Но, чёрт возьми, почему я? Почему за веру других отыгрываюсь я? Потому, что я из семьи Чо? Всё, чего я хотела от своего будущего, так это определённости, счастливой и мирной жизни без обязанностей, навязанных извне. Но получаю всё наоборот, назло надеждам и ожиданиям. Будто где-то в пекарне судеб ошиблись с рецептом моей и добавили невольности и неотвратимости.       Это было тихим уединённым местом среди высоких мощных деревьев – небольшое углубление в горе, наполнившееся водой ручьёв и дождей, никогда не переполнявшееся за края, постепенно убывая куда-то с той же скоростью, что и наполняясь. Эту территорию посещают местные лекари, выбирающиеся на сборы трав, но никогда здесь не задерживаются – времени нет на любование природной красотой родного острова. Солнечные лучи до земли добирались крайне редко, при сильном ветре, когда кроны танцевали под его дуновениями. Но сейчас здесь особенно темно; темнее, чем было вчера. Дно теперь казалось куда более глубоким, чем оно было на самом деле, скрывая в себе каменисто-песчаные просторы, сточившиеся и сгладившиеся. Я присела на небольшой, наиболее гладких камень, поодаль от воды, окружённой такими же глыбами, поросшими мхом и короткими сорняками. Здесь всегда было тихо и безмятежно, никакие человеческие голоса не нарушали первобытную мелодию – щебетание птиц и шуршание листьев на трепещущих ветвях деревьев.       Солнце уже клонилось к горизонту, вся лесная территория погрузилась в полумрак, слегка освещаемый редкими светлячками, отбившимися от своей стайки, слетевшейся где-то на равнине среди высоких колосков, танцующих под дуновением вечернего ветра. Я всё ещё сидела у воды, пытаясь разглядеть картину, отражавшуюся на беспокойной зеркальной поверхности, но никак не удавалось – взгляд мутнел, глаза начинали болеть от ряби, голова кружилась. Сбоку послышался шорох, однако я не придала этому значения – это мог быть заплутавший крохотный зверёк. Здесь нередко пробегали небольшие ежи семейкой или в одиночку, что, заметив меня, тут же исчезали среди густой листвы и бутонов диких цветов.       На плечи опустились тяжёлые тёплые ладони, отчего тело пробрало дрожью. Я дёрнулась в сторону, попытавшись отстраниться, но пальцы крепко ухватились за меня, не позволив сдвинуться далеко. Я повернула голову и встретилась со взглядом чёрных глаз, чуть прищуренных, но всё ещё чётко выделявшихся на лице. В них плескалось нескрываемое беспокойство. Его грудь вздымалась вверх столь часто, что, казалось, ему совершенно не хватает кислорода, волосы растрепались, длинные пряди спутались между собой, пленив несколько древесных листьев, торчавших с разных сторон.       – Ты… – раздался голос, – не исчезай так больше.       Мой рот приоткрылся. Голос дрожал, звучал достаточно тихо, но тон, которым произносились слова, поразил меня более всего. Он, этот незнакомец, сказал то, что я мечтала услышать хоть от кого-то – от матери, отца, братьев или друзей. Хоть раз расслышать их просьбу, понять, что нужна им как часть семьи, а не как исполнитель желаний и требований. А если я когда-нибудь не вернусь? Заплутаю в лесу или, как то было с отцом Минхёка, рухну с вершины горы, разбившись насмерть? Будут ли они печалиться после? В последнее время я всё чаще стала задумываться о том, верно ли я поступаю, оставаясь на этом острове, а не сбегая на континент на корабле рыбаков или торговцев. Здесь будто люди застыли, перестали двигаться вперёд в верном направлении для решения поступающих проблем. Они медленно текут по течению, не сопротивляясь, даже не имея понятия о том, что их будет ожидать впереди: водопад или бушующий океан.       Ладони молодого человека скользнули по плечам вниз, к предплечью, кистям рук, и он, достигнув цели, сцепив пальцы с моими, сделал шаг назад, завлекая за собой туда, откуда он появился. Я оглядывалась, нечётко замечая, что путь, по которому мы следовали, значительно отличался от того, которым пришла я. Более того, кажется, он вёл меня в противоположную сторону. Чем дальше мы отходили, тем крепче я убеждалась неизвестности нашего расположения. Силуэты растений казались мне незнакомыми, к горлу подступала паника, глаза пытались ухватиться хоть за что-то отдалённо знакомое – деревья, холмы и даже камни, но всё оно было чуждо. Каждый шорох со стороны накатывал новой волной страха за свою жизнь и обидой на молодого человека, которому я доверилась.       – Так ты умеешь говорить, – заговорила я, попытавшись разговорить незнакомца. Он промолчал, – почему ты не отвечал мне?       Он снова проигнорировал мой говор. Прекрасно, как вовремя вернулись к той отправной точке разговора с самой собой. Я хотела добавить что-то ещё, но он, будто предчувствовав, шикнул, повернув ко мне голову, и я тут же сомкнула губы.       Мы остановились на небольшой сгоревшей поляне, пострадавшей, очевидно, от недавнего пожара в поселении, распространившегося вдаль. С одной стороны, на юге, виднелась равнина и небольшая кучка низких домов – то была деревня, откуда я рванула прочь. По другие стороны сплошь был лес, частью сожжённый, частью уцелевший. Я взглянула на незнакомца, что давно уже отпустил мою руку, развернувшись ко мне лицом. Заходящее солнце едва освещало его лик, ярким оранжевым бликом отражаясь в его глазах, едва приоткрытых, казавшихся настолько печальными в этот момент, что сердце невольно сжалось, будто понимая переживания этого человека; губы были сжаты в плотную линию. Он попытался что-то сказать, вдохнув воздуха, но вместо слов изо рта вырвался вздох.       – Ты права, – осмелился он заговорить, но его слова показались мне непонятны. О чём он говорит?       – Прости? В чём я права?       – В боге, – усмехнулся он, опустив голову так, что я не заметила его выражения лица, – посмотри вокруг – это всё бездействие бога, которого все постоянно почитают и которому в жертву приносят своих родственников и детей, друзей и врагов. Он предвидел всё это, но даже не попытался остановить до того, как всё началось, спасти жизни погибших. Его эгоизм погубил целое поселение, что, несомненно, опередило бы в торговле другие населенные территории этого острова. Но всё, оно стёрто с лица земли, жители отчалили на континент, чтобы спасти самих себя. Возможно, богу стоило умереть в тот же момент.       – Как же бог может погибнуть? – поразилась я, – он ведь бессмертен.       – Он бессмертен, – согласился молодой человек, приподняв на меня взор чёрных очей, – но каждый бог умирает, будучи забытым.       – Если это так, то не думаю, что этого бога забудут, – добавила я, – по крайней мере, в этом мире так много людей, что молятся ему ради сохранения своей силы.       – Со временем в них проснётся эгоизм, они прекратят пресмыкаться в храмах и начнут свой алчный путь, жаждущий большей силы, большей власти. Такова сущность каждого живого существа; мы становимся жадными и требовательными, не отдавая ничего взамен.       Я промолчала. Я не знала, что можно было ответить на его слова, и он это заметил.       – Ты так и не ответил, почему не разговаривал, – напомнила я, пока мы спускались с холма к равнине.       – А я и не разговариваю.       – Что?       – Я не разговариваю с простыми людьми, – пояснил незнакомец. Его губы растянулись в улыбке, что скрылась в вечерней тьме.       – Но ты ведь и сам человек, – заметила я, сфокусировав взгляд на спине спутника.       – Да, – он чуть задержался с ответом, – конечно, такой же.       До деревни мы уже добрались, не проронив ни слова; он всё время находился спереди, временами протягивая руку помощи, если вдруг слышал, как я цеплялась ногами за высохшие растения. Зажжённые огни в деревне были нашим ориентиром – жёлтые пятна плавно переходили в темноту, то ли поглощая ту, то ли сами оказываясь поглощёнными мраком, царящим вокруг в этот час. На улицах ещё были люди, но теперь их можно было пересчитать по пальцам. Минхёк, бывший одним из задержавшихся на свежем воздухе, хмуро осмотрел нас, но промолчал, продолжив перенос дров к отведённой им постройке за одним из домов. От настроения, источавшегося им, мне стало не по себе, мысль о том, что я совершила ошибку, вновь прокралась в голову.       В доме свет не горел. Это значило, что все уже спят. Я вошла первой, после пропустив за собой молодого человека. По помещению разносилось тихое посапывание и редкое неразборчивое бормотание самого младшего из братьев. Мы обошли спящих, пробравшись в отдельную комнатушку – здесь и придётся провести ночь, чтобы не потревожить никого. Было темно, но, помня расположение одеял для приезжих гостей, я аккуратно выудила два, расстелив те на полу. Подушка оказалась одна – вторую ни мать, ни я никак не могли сшить за неимением времени. Бросив взгляд на мужской силуэт, я отдала её незнакомцу – он и без того пережил немало бед за день, ко всему прочему, отправившись на поиски меня и вернув назад. Но он мотнул головой, что я заметила по движению его чёрной фигуры.       – Я не позволю тебе спать без неё, – прошептал он, протянув подушку обратно.       – Я настаиваю, – возразила я, махнув рукой, чтобы молодой человек воспользовался ею.       – Я не нарушаю установленных мною правил.       – Каких правил?       – Моих. Нельзя женщинам пренебрегать подобным, – ответил он. Я вздохнула.       – Я знаю, как буду звать тебя, - пришло мне вдруг в голову.       – Как?       – Блюститель правил-Чжухон*, – он тихо переспросил, и я, воспользовавшись его замешательством, выхватила подушку из рук, положив на его спальное место и, юркнув в своё, укрылась одеялом, – спокойной ночи.