Завтра ещё не наступило.

      Последняя неделя оказалась для команды Стюарта весьма успешной, и не только благодаря тому, что отрядам удалось разгромить два оставшихся центра Корпорации.       В городе царил небывалый переполох. Неожиданно кто-то поднял и протолкнул в СМИ старые материалы, отснятые ещё пятьдесят лет назад некой исследовательской группой. Группа изучала изменения радиоактивного фона города и выяснила, что, по всей видимости, не так давно здесь имела место целая экологическая катастрофа. В связи с этим всплыло и множество других проясняющих картину данных. Население стояло на ушах. Кажется, количество шокирующей информации наконец перешло в качество. Люди начинали просыпаться.       О загадочной группировке под названием «Gorillaz» теперь вовсю ходили слухи. Никто до сих пор так и не смог их рассекретить. Однако, очевидно, часть общественности осознавала, что за всеми их беззакониями стоит некая причина. В рядах революционеров значительно прибывало.       Легенды блуждали и о таинственной фигуре предводителя. В них он представал как безымянный человек в тёмном плаще, беззвучно и ловко, подобно крадущемуся по ночным улицам ветру, проникающий в здания Корпорации. По словам очевидцев, этот человек был абсолютно неуязвим для пуль и холодного оружия и даже умел отращивать себе на руках новые пальцы, если их отрезали. Говорили, что предводитель всегда бесстрашно идёт впереди своих отрядов, принимая на себя первый удар. Личность его, однако, оставалась неизвестной: человек скрывал своё лицо под тёмным капюшоном или под странной карнавальной маской.       Все эти истории будоражили население. Многие люди, впечатлённые примерами мятежников, принимались выступать в СМИ с открытыми протестами против использования синтетических добавок и обновлённых гаджетов, которые, как жаловались жители, вызывают у них бессонницу. Однако были и те, кто копнул глубже. Не так давно Стюарту довелось услышать по радио чью-то песню под красноречивым названием «Восстание». «Они не будут больше принуждать нас, они прекратят унижать нас. Они не будут контролировать нас. Мы победим!» — смело провозглашал автор.(*) Стюарт только подивился необычайно энергичной подаче. Он признал, что в этой песне было куда больше воодушевляющих призывов, чем в его собственных сочинениях. Впрочем, имеет ли это значение?       Важнее всего то, что все они теперь борются за одну общую цель. Семена, брошенные в землю, наконец дали ростки. Они победят.       Окрылённый успехом, Стюарт ощущал себя на волнах какой-то эйфории. Ему не терпелось разделить благую весть с друзьями.       Интересно, как обстоят дела у них? Музыканту вновь долгое время не удавалось выйти на связь, но ничего. Ничего, теперь он придёт и расскажет им… Расскажет о том, что победа стала ближе ещё на шаг. Это ведь главное…       В тот день Стюарт решил спуститься в Нижний мир чуть раньше обычного часа. Ребята всё равно уже не подчиняются своему привычному рабочему режиму, так что, может быть, ему посчастливится застать кого-нибудь из них дома. Здорово, если всех… тогда он сможет сразу обо всём им поведать. Музыкант шёл по улице, представляя довольное лицо Мёрдока, который наверняка проворчит своё традиционное: «Превосходно, мать твою за ногу! Так держать, несчастье, ты наконец стал делать успехи…» Рассел, добродушно посмеиваясь, тоже скажет что-нибудь вроде «Хорошая работа, Стю!» Нудл… чёрт возьми, он ведь обещал принести Нудл блестящие пёрышки с бульвара Феникс. Стюарт приостановился, с досадой хлопнув себя по лбу, однако тут же заспешил дальше. Ну да ладно… принесёт в другой раз. И, может, ещё что-нибудь хорошее… что-нибудь вкусное. Точно, он принесёт для неё свежих блинчиков, которые ей так понравились в кафе «Strobelite»…       Стюарт весело выхватил ключи из кармана плаща, на радостях чуть не позабыв, что их нужно использовать вместе с маячком. Чертыхнувшись, он снова полез в карман и уронил ключи. Когда он успел стать таким неуклюжим?..       Повозившись с замком, музыкант открыл его и оказался в узком коридорчике перед второй дверью. Он выждал. Ответа не последовало. Стюарт постучал. Наверно, никого нет дома… Он подумал и решил уже было развернуться, чтобы уйти.       Окошечко в двери резко отворилось. Стюарт увидел показавшиеся в нём глаза Рассела.  — Ты? — спросил темнокожий, почему-то помедлив.  — Я, — Стюарт озадаченно уставился в окошечко. Что-то было не так.  — Заходи. — Рассел отпер ему.       Стюарт вошёл в помещение и тут же насторожился. Было очень тихо, не гудели радиоаппараты, никто не кричал в связной микрофон. Музыкант не сразу различил фигуру Мёрдока, сидящего за столом и как-то странно съёжившегося. Стюарт вопросительно поглядел на Рассела.  — Что-то случилось? — проговорил он. Рассел отвёл взор.  — Стю, — темнокожий помялся, словно не решаясь сказать. — Знаешь, в общем… присядь, пожалуй, для начала.  — Что произошло?! — Стюарт тотчас ощутил, как его горло сдавил болезненный спазм. Он почуял неладное: — А… где Нудл?..  — Стю, он прав. Сядь. — Мёрдок, не поворачиваясь, махнул ему рукой на одно из кресел.  — Где Нудл?! — вскричал музыкант. Его начинала колотить дрожь.  — Стю, — медленно произнёс Рассел, — Нудл умерла.  — Что?.. — Стюарту показалось, будто из его лёгких вдруг резко выбили воздух. Он застыл, словно вкопанный, лишь смутно осознавая сквозь пелену, как Рассел твёрдой рукой насильно усадил его в кресло, затем вложил в пальцы стакан с какой-то жидкостью. Стюарт не удержал его, стакан выскользнул и разбился об пол. Музыкант сглотнул, незряче взирая перед собой и не шевелясь, точно охваченный параличом.  — Что произошло? — наконец смог выдавить он. — На вас нападали? Это… это Киборги?..  — У неё случилась передозировка. — Рассел глядел в сторону. — Она снова употребляла ЛСД в последнее время.  — ЛСД… — повторил Стюарт, зажмуриваясь и закрывая лицо ладонями. — ЛСД… проклятье. Проклятье!.. — он внезапно вскочил. — Проклятье…  — Стю, успокойся… тебе нужно успокоиться. Сядь… — Рассел попытался взять его за плечо, но музыкант заметался по комнате, едва сдерживаясь от того, чтобы начать крушить всё на своём пути. В конце концов он остановился, задыхаясь и уперев руки в стену.  — Это я виноват, — едва слышно произнёс Стюарт, — я один… проклятье. — Он судорожно выдохнул.  — Стю, перестань. — Рассел коснулся его спины. — Ты ни при чём… ты ничем не смог бы здесь помочь. Она сама сделала это…  — Я бы смог, — прошептал Стюарт, — если бы вовремя был рядом. Я мог бы её остановить… я мог бы перелить ей свою кровь и спасти. Если бы… я… — он замолчал, согнувшись и крепко зажмурившись.       Все в комнате хранили тишину.  — Где она? — Стюарт наконец поднял голову. — Я ещё могу… с ней попрощаться?..  — Она внизу, — проговорил Рассел, — в подвале… мы как раз сегодня собирались… хоронить её. — Он нервно нахмурился. — Нам нужно успеть сделать это тайком, чтобы никто не… не помешал.  — Не помешал? — Стюарт непонимающе воззрился на него. — Кто может помешать?..  — Видишь ли, Стю… — Рассел запнулся. — Дело в том… Ты ещё кое-чего не знаешь о нашем мире. — Он опустил лицо. — Мёдс, я не могу рассказать ему.  — Рассказать мне о чём? — Стюарт нервно дёрнулся.       Мёрдок поднялся из-за стола и прошёлся взад-вперёд.  — Помнишь те светящиеся пятна внизу, которые ты видел когда-то с вершины башни? — промолвил он наконец.  — Помню, — Стюарт напряжённо глядел на Мёрдока.  — Это, — Никкалс помедлил, — это были мёртвые, Стю.  — Что?.. — ошеломлённо выдохнул музыкант.  — Люди Корпорации — дрянные люди, но потрясающе экономные хозяева. — Мёрдок вновь заходил по комнате, сцепив руки за спиной. — Берегут каждый свой ресурс и стремятся извлечь пользу из всего, что им попадается… даже из смерти. — Он вновь сделал паузу. — Когда кто-нибудь здесь умирает, Киборги сбрасывают его тело в радиоактивный котлован. Под воздействием радиации оно разлагается на органические вещества, которые они используют вместо топлива для заводов и машин. Когда это происходит, над поверхностью котлована видны вспышки, которые Сверху кажутся светящимися точками. А от человека не остаётся и следа... С одной стороны, Корпорации нужны рабочие, с другой — они рады и любой смерти, ведь им это тоже на руку. Потому-то у нас даже нет кладбищ… — Никкалс остановился и замер.       Стюарт оцепенел. В голове его вдруг пронеслись слова, давным-давно сказанные о мёртвых самой Нудл: «...они умерли и всё… их потом никто больше не видит».  — Что?! — снова выпалил он. — Это… не может такого быть!.. Нет, нет… Нет!..  — Стю… — начал было Рассел, желая как-нибудь смягчить момент, но тут Стюарт внезапно накинулся на Мёрдока и схватил его за ворот куртки.  — Ты… как ты можешь так спокойно об этом говорить, — сдавленно произнёс музыкант. — Как ты можешь говорить о том, что… что Нудл…  — Стюарт, мы не отдадим им Нудл. — Рассел попытался отцепить его от Мёрдока.  — Светящиеся точки! — задыхаясь, кричал Стюарт. — Ты говорил мне, что это рабочие! Ты мне солгал!.. — наконец Расселу удалось оттащить его в сторону.  — А ты бы выдержал правду? — Мёрдок глядел на музыканта отстранённо и устало. Стюарт закусил губу, тихо застонав, затем подбежал к столу и схватил с него нож.  — Стю! Прекрати!.. — Рассел бросился к нему.       Стюарт остервенело полосовал ножом собственную руку — порезы затягивались, не успевая запятнать стол и каплей крови, поэтому он старался сделать их как можно глубже. Ему хотелось причинить себе боль — такую сильную, чтобы лишиться сознания, но у него не получалось.  — Стю, да перестань же! — Рассел выбил нож у музыканта из рук. Стюарт, тяжело дыша и трясясь, как в лихорадке, осел на пол и сжался, обхватив себя за голову.  — Я мог бы её спасти, — срывающимся голосом прошептал он. — Я мог…       Он мог бы сделать для неё намного больше, чем сделал. Если бы не был так зациклен на своих глобальных целях. Кажется, он всё-таки заигрался в «спасителя». Он пытался спасти весь мир, он пытался обличать пороки общества, быть супергероем, мессией, пришедшим, чтобы говорить всем о том, как они неправы… Он заигрался в войну, заигрался в революцию. Он пытался взять на себя то, чего не должен был. И проиграл…       Он мог бы спасти одну-единственную жизнь, и это было бы ценнее всего, чего он достиг сейчас.       Нудл никогда не стремилась спасать мир, не возлагала на себя высоких миссий, не помышляла о благородных подвигах, никогда никого не поучала и не наставляла. Она просто жила… просто была украшением мира, хрупким и прекрасным, словно бабочка. Она не стремилась изменить мир, ей не было дела до его пороков — она знала, что куда нужнее уметь видеть другое… Красоту, радость, жизнь. Любовь… Она и была сама любовь и жизнь, сама радость. Она заключала в себе все эти три важнейшие вещи. Она была солнцем… но солнце порой слишком быстро закатывается за горизонт.       Когда человек сосредоточен на «обличении» и «благородной борьбе», он теряет человеческое. Он уподобляется Киборгу. Мир нельзя сделать стерильным, мир нельзя сделать идеальным, исцелив его от всех недостатков. Его нельзя перекроить на свой лад.       Гордыня не поможет сделать мир лучше, а вот любовь… любовь могла бы.       Ведь жизнь — это не только борьба. Но увлёкшись борьбой, можно забыть о том, что в мире ещё много других составляющих. Можно забыть о том, что по-настоящему важно… о том, что находится совсем рядом с тобой.       Стюарт мог бы сделать для Нудл ещё так много вещей. Сказать ей так много… Он не сумел сказать, что тоже очень её любит.       Почему он никогда не говорил, как к ней относится? Принимал все её чувства, как должное. Он принимал её любовь, но сам боялся дать что-нибудь взамен… Почему?..       Почему он ни разу не говорил ей, как она дорога ему? Теперь она никогда не узнает об этом.       Стюарт погладил маленькую, ледяную ручку девушки, затем провёл пальцами по её бледной щеке. Осунувшееся личико Нудл выглядело совсем прозрачным, а вся она — какой-то эфемерной. Должно быть, снова игнорировала пищу в последние дни…       Рассудок отказывался верить тому, что видит. Казалось, она просто спит. Казалось, что она сейчас вот-вот проснётся и откроет глаза.       Стюарт поцеловал холодный лоб Нудл и отошёл в сторону.       Рассел приблизился следом и, поколебавшись, положил рядом с девушкой томик Марка Твена.  — Она так и не успела дочитать. — Темнокожий закусил губу в болезненной гримасе и поспешно отвернулся.       Последним подошёл Мёрдок. Он долго стоял возле Нудл неподвижно, повернувшись к остальным спиной. Наконец, не проронив ни звука, Никкалс тоже отпрянул.  — Давай, — только и сказал он Расселу.       Рассел поднёс горящий факел.       Стюарт не в силах был смотреть. Он прерывисто выдохнул и, шатаясь, отступил прочь.       Царила тишина. Затхлый и холодный воздух едва шевелился, давя своей тяжестью на грудь и с трудом проходя в лёгкие.       Стюарт словно впал в какой-то транс, ему казалось, что его сознание находится где-то совсем не здесь. Он не сразу очнулся, ощутив, что его кто-то тронул за плечо. Музыкант обернулся: это был Рассел.  — Стю, — здоровяк обеспокоенно изучал его, — как ты?       Стюарт молча кивнул, затем отвёл взгляд.       Они находились на пустыре за окраиной Иствуд-сити — когда-то давно здесь был полигон. Мёрдок сказал, что теперь сюда почти никто не наведывается, опасаясь, что в этих местах захоронены мины.       Во все стороны простиралось лишь голое тёмное поле. Жухлая и помертвелая, редкая бурая трава похрустывала под ногами.  — У меня для тебя кое-что есть, — Рассел порылся в карманах. — Нудл сделала его за несколько дней до… в общем, она сделала его тебе. Хотела подарить на Новый год. — Темнокожий протянул что-то Стюарту. Стюарт взял предмет и рассмотрел. Это был небольшой узорчатый браслет, сплетённый из разноцветных шнурочков.       Жёлтых и голубых.  — Спасибо. — Стюарт прикрыл глаза, опуская руку.  — Стю, — Рассел сочувственно поглядел на музыканта, — Стю, ты не виноват в её смерти. Никто не виноват…  — Я знаю. — Стюарт не разжимал век, только стиснув браслетик в кулаке.       Погребальный костёр догорал.       Рассел издал протяжный вздох.  — Нудл верила, что мы сможем построить наше светлое завтра. Она верила в нас. Мы должны продолжать бороться за неё. Мы должны быть сильными… потому что мы не можем предать её память.  — Да, верно. — Стюарт наконец обратил к нему взор, с трудом выдавливая слабую улыбку. — Мы должны быть сильными. — Он уставился вверх. — Но она была сильнее всех нас… вместе взятых. И теперь её нет…  — Пойдём, — Рассел взял его за плечо. — Мёдс! — он обернулся назад. — Мёдс, давай. Нам пора…       Мёрдок, всё это время продолжавший неподвижно стоять над погасшим костром, наконец пошевелился и поднял голову.  — Да, — пробормотал он, — сейчас.       Вернулись домой они в полном молчании. Рассел налил всем по стакану крепкого вина. Закусывали походными сухарями.       Стюарт не мог притронуться к вину. Тёмно-алый напиток источал горьковатый запах, и ему почему-то вспомнилось, как пахли осенние листья в тот день, когда они с Нудл гуляли по бульвару Феникс.       Феникс… Нудл, он так и не выполнил перед ней своё обещание.       Мёрдок залпом опрокинул в себя свой стакан, затем со стуком опустил его на стол.  — Что ж, наверно, нужно что-нибудь сказать, — нарушил тишину Рассел. — Нудл… Нудл была удивительной девушкой. Она умела дарить окружающим радость… даже в те минуты, когда найти это чувство бывает так трудно. У неё было огромное, горячее сердце. Все мы будем помнить её как наше маленькое солнышко. Как нашу маленькую сестру или дочурку… — Темнокожий тяжело вздохнул, закрывая ладонью глаза.       Стюарт сглотнул комок, глядя в пол.       Ему тоже хотелось сказать хоть что-нибудь, но язык словно примёрз к нёбу.  — Это ты верно говоришь, Расс, — произнёс Мёрдок. — Маленькую и порой несносную… которая никого никогда не слушала и любила находить себе неприятности. — Он посмотрел в сторону и каким-то странным голосом продолжил: — У меня когда-то была дочка. Такая же, как она. Точно такие же огромные зелёные глазищи… и лезла всегда именно туда, куда не надо бы лезть. — Голос Никкалса надломился, и он опустил лицо, стиснув зубы. Его спина беззвучно содрогалась.       Стюарт наконец нашёл силы перебороть себя.  — Нудл была самым светлым человеком, которого я знал, — промолвил он. — Когда-то мне казалось, что я должен спасти её. Но вышло наоборот… она… она была тем солнцем, что спасала каждого из нас. Просто тем, что дарила свою любовь. Она напоминала всем нам о том, что в мире ещё есть за что бороться. — Он выдохнул и поглядел вверх.       Солнце пришло в его жизнь, чтобы спасти его когда-то одинокую душу. Одним своим существованием исцелить его, доказав, что в этом мире существует не только мрак и боль. В нём ещё есть свет и тепло…       Солнце пришло, чтобы подарить ему немного любви, ничего не требуя взамен.       Наверняка её чистая душа станет одним из солнц. Одной из золотых звёздочек в небе… запредельно далёком и тоже запредельно чистом.

***

      Облака — хрустальные, прозрачнее самого хрупкого льда, тоньше самой лёгкой утренней дымки. Такие чистые, что боишься замарать их одним неосторожным вздохом.  — Ты ведь не хочешь на самом деле потерять рассудок? — девочка тихо глядит на Стюарта, который стоит на границе обрыва, опустив голову.  — Рассудок, — глухо повторяет музыкант, — кому он нужен. — Ему хочется зажмуриться, но он смутно вспоминает о том, что это сон, и его глаза сейчас и так закрыты.       Как же хочется открыть их утром с мыслью о том, что прошедшие дни тоже были сном. Хотя кто знает… может, вся жизнь и есть сон. Может, настоящая реальность — здесь.  — А кто знает, — эхом отзывается девочка, запрыгивая на одно из облаков и подплывая к Стюарту, — вдруг рассудок в самом деле никому не нужен. Один только вред от него.       Стюарт молчит, кусая губы и стискивая кулаки. Он по-прежнему смотрит вниз, за край.       Внизу — мозаика из миллионов слоёв тончайших, прозрачных осколков. Изломы и изгибы, игра отблесков и отражений пронизывает каждый из них, и лежащее под ногами небо выглядит, будто нескончаемый, головокружительный коридор, нисходящий куда-то вглубь, подобно бездонному колодцу. Его калейдоскоп до того запутанный, что кажется, если всматриваться слишком долго, можно в самом деле сойти с ума.  — Так и есть, — горько произносит Стюарт, — избыток разума не приносит ничего хорошего. Когда очень много думаешь, ты… начинаешь жить слишком рационально. Ты пытаешься быть слишком правильным… ты пытаешься всегда поступать только так, как надо, и всегда делать лишь то, что нужно. Или тебе кажется, что нужно… ты забываешь о том, чего тебе хочется. А ведь на самом деле это может быть единственной правильной вещью. — Он сглатывает комок и шагает в бездну.       Прозрачные прослойки окружают его, словно тягучие волны, тяжело перекатываясь и кристаллически звеня. Стюарт некоторое время барахтается, затем выныривает и выбирается на одно из отливающих бесцветным перламутром облаков. Он садится, чтобы перевести дух, и вдруг видит, что его руки до локтей сплошь изрезаны острыми льдинками. В одной ране застрял стеклянный осколок. Стюарт выдёргивает его и морщится, когда по локтю тонким ручейком начинает струиться кровь.  — Ну зачем было так делать? Тебе же больно. — Девочка, неведомо как очутившаяся возле музыканта, осторожно берёт его за руку и внимательно осматривает рану. Стюарт молчит, затем почему-то вырывает свою ладонь у девочки из пальцев и резко отстраняется.  — Мне не больно, — отрывисто возражает он, — я в порядке… Господи, да я в полном порядке! В порядке!.. Всё хорошо, и мне… тоже хорошо. — Стюарт со злостью пинает ногой один из прозрачных кристалликов, оказавшихся на облаке, отбрасывая его далеко за пределы видимости. Он отламывает от серой глыбы проплывающего рядом айсберга большой и острый кусок и принимается громить им всё вокруг. Ледяные зеркала разбиваются, раскалываются вдребезги, разлетаются на части. И звенят… этот звон похож на чьи-то болезненные стоны.       Стюарт продолжает что-то кричать, яростно размахивая своим орудием, и сокрушает всё новые и новые грани этой упорядоченно-ледяной, кристаллически-правильной ловушки разума. Теперь калейдоскоп выглядит изуродованным и исковерканным, словно рисунки душевнобольного. Наконец обессилев, Стюарт отшвыривает осколок и падает на колени, прижимая ладони к лицу. Он чувствует, как его голова горит, а что-то в груди мучительно ноет, нестерпимо болит при каждом вдохе.  — Ну-ну… не надо так. — Чьи-то нежные, маленькие ручки дотрагиваются до его пылающих щёк. Почему-то томительный жар, сдавливающий виски, постепенно успокаивается от этих прикосновений. Стюарт отнимает ладони от лица и смотрит на девочку… Он вдруг осознаёт, что знает, как её зовут. Он осознаёт, что знал это всё время.  — Я… — Стюарт давится воздухом и не понимает, что же так жжёт у него в груди. — Я не успел сказать… не успел всего того, что было нужно.  — Ну так, может, было и не нужно? — девочка ласково берёт его лицо в свои ладони. — Ведь это опять говорит тебе рассудок. А ты не слушай его… ты лучше слушай ту часть себя, откуда берутся твои песни.  — Я не могу, — шепчет Стюарт, задыхаясь. Девочка с состраданием глядит на него и гладит по щеке, скользнув затем ладонью ниже, к груди. Стюарт едва не вскрикивает от резкой боли и вдруг видит, что слева меж рёбер у него огромная рана, из которой торчит крупный и холодный, точно металлическое лезвие кинжала, кусок льда.       Девочка наклоняется к самому уху музыканта.  — Не бойся, — тихо-тихо говорит ему она, — всё правда будет хорошо. Вот увидишь. Просто позволь себе чувствовать всё так, как оно есть. Не бойся…       Стюарт снова кусает губу и ощущает, как по его лицу текут слёзы.  — Я чувствую, — с трудом произносит он срывающимся голосом, — мне больно.  — Так иногда бывает, — отвечает девочка, проводя рукой по его волосам, — так бывает… но ты сможешь выдержать это.  — Я не могу, — Стюарт часто выдыхает, — я не могу. Я говорю себе, что я должен бороться… за неё. Я постоянно себе это говорю… Но я не могу. Правда в том, что мне не хочется бороться. Мне больше не хочется вставать… мне хочется сдаться.  — Это нормально, — девочка подходит ближе и мягко обнимает Стюарта, прижимая его голову к своей груди. — Горе парализует тебя. Ты требуешь от себя слишком много… Но твоя душа не может залечить раны так же быстро, как твоё тело, — она снова бережно дотрагивается до его рук, испещрённых кровоточащими порезами. — Потому-то они сейчас не заживают…  — Но я должен быть сильным. — Стюарт закрывает глаза. — Я не могу позволить себе сидеть и страдать… нельзя. — Он морщится: боль в груди становится невыносимой, осколок словно заходит в рану всё глубже, пробираясь к самому сердцу.  — Почему нельзя? — удивляется девочка. — Ты не можешь заставить себя не чувствовать. Поэтому просто позволь себе. Позволь… не бойся… не бойся, что тебя кто-то осудит. Ты страдаешь, потому что ты живой. Ты чувствуешь, потому что ты живой… — Девочка тепло глядит Стюарту в лицо. — Разве не этому она хотела научить тебя?  — Возможно. — Стюарт судорожно втягивает воздух. — Хорошо… я… наверно, это правильно. — Вновь смежив веки, он изнеможённо прислоняется к обнимающей его девочке. Боль накатывает горячей волной, когда он высвобождает её из глубин души. Может, это и хорошо… ему хочется захлебнуться этой горечью. Раз она сильнее его, то это тоже будет правильно…       Потерять рассудок не так страшно, как потерять… сердце.       Боль находит выход в слезах, удушающих и прожигающих кожу, словно кислота. Вместе с ними почему-то тает едкий комок внутри.  — Ну, вот видишь. — Девочка мягко отстраняется. — Это не так трудно. — Она светло улыбается Стюарту, затем опять аккуратно прикасается к его груди. Стюарт видит, что кусочек стекла в его ране теперь стал совсем маленьким.  — Его нельзя вытащить? — музыкант тянет пальцы к осколку, но тут же замирает. Ему страшно.  — Наверно, он теперь останется там, — молвит девочка, — со временем он будет уменьшаться ещё, но совсем не исчезнет. — Она тут же вновь приободряет: — Ты не бойся… ведь боль, как и способность плакать, тоже означает только то, что ты живой.  — Что ж, наверно, я это заслужил. — Стюарт слабо улыбается, наконец вставая с колен. — Я ведь всегда жил одним рассудком. А она жила сердцем… Теперь моё сердце всегда будет болеть оттого, что я так долго не уделял ему внимания. — Он грустнеет. — Скажи, но ведь может… может, когда-нибудь… — музыкант осекается, не решаясь закончить предложение.  — Может, когда-нибудь, — девочка тепло улыбается, — когда-нибудь ты найдёшь её, но не здесь. — Она оборачивается куда-то в сторону: — Смотри, какой восход…  — Да. — Стюарт тоже устремляет взор к горизонту. Солнце выплывает из нежной прозрачной пелены предрассветных туманов, окрашивая их мягкий, будто перья птицы, серый цвет в оттенки перламутра.       Когда-нибудь…       Солнце смотрит сквозь хрусталь, щедро заливая его своим тёплым, лучистым янтарём.       Хрустальные облака, самые чистые и самые светлые.