Personal responsibility

Моё утро начинается с попыток стряхнуть с себя оставшуюся ото сна дрожь. Это давно уже стало частью рутины. Я смотрю в зеркало и пытаюсь перестать видеть что угодно, кроме своего отражения. Всегда пронзительно-ясные глаза Амели похожи на затянутое облаками небо. Я не могу быть уверенной, что она действительно видит вещи, которые происходят прямо перед ней; взор Лакруа обращён будто бы сквозь. Сквозь меня, сквозь столы и шкафы, сквозь весь мой кабинет. Я позволяю Жерару забрать её, полагаясь на первичные результаты анализа крови и на собственный опыт. Я принимаю эту ответственность, ещё не зная, что уже ночью хрупкая женщина, едва имевшая силы сидеть ровно, испачкает руки в крови своего мужа. Знала ли она сама? Не пыталась ли это как-то мне сообщить?.. Пальцы механическими движениями перекладывают пряди, собирая волосы в пригодную для работы причёску. Старшая Амари иногда просила разрешения заплести часть моих волос в косички. Женщина говорила, как это напоминает ей о дочери, а я заворожённо слушала её голос, тёплый от материнской любви. Глаза у Фарии — идеальная копия глаз её матери. Тот же разрез, тот же цвет. Но я никогда не видела, чтобы Ана плакала. Сидящая передо мной женщина безукоризненно держит лицо, но слёзы бегут по её щекам, оставляя блестящие дорожки. Она отказывается от протянутого мной стакана одним чётким жестом. - Анджела… - я не узнаю голос собеседницы в этот момент, - Я… Мне… Ты, наверное — да какое там «наверное»!.. Ты слышишь это… чаще всех. Она всхлипывает. Губы её дрогнули и скривились. - Но я не могу в это поверить. Я не могу. Амари-младшая бессильно сжимает кулаки, и я обхожу стол, чтобы обнять её за плечи. Из обитателей базы только Фарию с Аной связывали родственные узы, однако чувство такое, как будто бы мне случилось потерять родителя снова. Сегодня МакКри ужасно долго ищет Сета по всей нашей базе — и никто не подумает в этом его упрекнуть. Моя гостья почти беззвучно плачет, сотрясаясь всем телом. Я тоже не могу поверить. Антисептик ужасно сушит руки. Но я протираю их уже пятый раз за последний час, напрочь отвлёкшись от бланков, отчётов и диаграмм, открытых по всем экранам, и мне всё ещё кажется, будто от них тянет металлическим запахом. Всё кажется, что под ногтями так и остались багровые полумесяцы. Я тру и тру немеющие от сухости и прохлады пальцы. Тру и тру. Толку никакого. - ВИЛЬГЕЛЬМ. Моррисон это так рявкает, что я с трудом узнаю его голос. Пытаюсь проскользнуть мимо крестоносца, но Райнхард уверенно ловит меня поперёк пояса. НЕТ! - ВЫВЕДИ ДОКТОРА ЦИГЛЕР ИЗ ЗДАНИЯ! - рычит светловолосый командир, - НЕМЕДЛЕННО! - ДЖЕК, ПОЖАЛУЙСТА, НЕТ. - мне нужно всего лишь протянуть руку — и я смогу ухватить мужчину за складку одежды на плече, я смогу обратить его внимание на себя, - ПОЖАЛУЙСТА, ПОСЛУШАЙ!.. Но руки мои прочно сжаты в кулаки; напряжение парализовало их, я не могу даже разогнуть пальцы. Все мои усилия тратятся впустую. ...и Джек не слушает меня. Он уже всё решил. Рейес, которого я видела по ту сторону комнаты, тоже всё решил. Мы успели обменяться быстрыми взглядами. «У него глаза убийцы и лжеца.» «Я благодарен за твоё авторитетное мнение.» Гэбриел… Я помню, что он что-то произнёс. Я не слишком хорошо читаю по губам. Никогда не узнаю. Мне так жаль, Рейес… Мне так жаль. Информации, которую теперь приходится обрабатывать для исследований, невозможное количество. Массирую пальцами виски, пока строчки перед моими глазами собираются обратно в цельные массивы текста. Кажется, что за спиной вот-вот раздастся скрипучий смешок - единственный доступный О'Доран способ начать беседу. И тогда я буду вынуждена развернуться на стуле, чтобы встретиться с женщиной взглядом. Так сложились обстоятельства, что никакое иное взаимодействие, кроме словесных дуэлей, нам подойти не могло. У нас не было ровным счётом ничего общего, кроме неутолимой жажды знаний и готовности посвятить себя целиком делу, за которое мы брались. Мне не хватает её. Тщательно причёсанный пожар на голове, мятая от бессонной ночи чёрная рубашка. Задумчивое постукивание длинных пальцев по пластиковой раме планшета — и пронзительно внимательные разноцветные глаза. Я почти влетаю в неё; погружённая в собственные раздумья, замечаю стоящую в коридоре опальную учёную в самый последний момент. Она не пошевельнулась, не попыталась избежать столкновения. Только когда моё предплечье ткнулось в её бок, Мойра О'Доран изволила обратить свой взор на меня. Я уже всё знаю. Она знает, что я знаю. Не так давно мы спонтанно вовлекли друг друга в ужаснейший спор прямо в одном из кабинетов, посреди рабочего дня. Спорили, как никогда в этой жизни. Обычно после таких дискуссий люди годами не возвращаются даже к простым беседам друг с другом. За гранью профессионализма, переходя на личности — вот какой диалог мы провели. Женщина приняла решение отрицать мою аргументацию, между прочим, даже в той её необъективной подаче гораздо более мягкую, чем вынесенная учёным сообществом. А последние вынудили «Овервотч» как организацию отказаться от сотрудничества с человеком, продвигающим подобные концепции. Её последний день пребывания здесь. Наша, возможно, последняя встреча в стенах базы. Я не хотела говорить ничего, хотя чувствовала себя обязанной. На секунду или две, слишком мимолётные, чтобы я успела осознать, лицо Мойры утрачивает прежнее бесстрастное выражение. Что-то странное и очень человеческое отражается в её глазах. Я не успеваю понять, что, потому что спустя эти жалкие крупицы времени губы моей-почти-уже-бывшей-коллеги расплываются в лёгкой, но ужасно хищной усмешке. - Я буду с нетерпением ждать новой встречи, Циглер. - свистяще произносит ирландка, - Сколько бы ни пришлось.

***

Дел действительно ужасно много. Но за прошедшие годы я научилась неплохо распоряжаться доступным временем, и теперь порой наслаждаюсь небывалой роскошью иметь хоть какой-то досуг. Обычно я трачу его на небольшие визиты. Они достаточно редкие, чтобы меня нельзя было счесть назойливой. Я подхожу и присаживаюсь на траву рядом, продолжая начатый в прошлую встречу разговор. - Я обдумала всё. Пришла к выводу, что ты говорил правильно, и Жерар вряд ли держал бы на меня зло. Правильно помнить о том, чему стала виной, но я не должна полагать, будто бы всю оставшуюся жизнь придётся жить под осуждением Лакруа, верно? Это бы очень мешало мне быть полезной для тех, кому ещё можно помочь. Складываю руки на коленях и улыбаюсь. - То есть, конечно же, «привет». Извини, пожалуйста. Мне так просто проще стало начинать разговор. Может, потому что ничего нового не происходит? Это была ужасно загруженная неделя! Но исследования продвигаются медленно… впрочем, ты и сам это помнишь. «Валькирия» разрабатывалась ужасно долго. Как твои дела? Улыбаюсь ответной тишине и тянусь убрать лежащую поперёк камня ветку. Отбрасываю её в сторону и дотрагиваюсь до плиты пальцами. Провожу по буквам. Не так уж и плохо поработали. - Дельный тебе поставили памятник, даром, что временный. - усмехаюсь невесело, - Простой совсем, но ты со своей скромностью наверняка оценил. Ничего, ещё через год, как земля уляжется получше, заменят на что-то, более подходящее герою. Что-нибудь… не знаю. Но думаю, что финансирования на это не пожалеют. «Овервотч» перестал существовать, однако любовь людей — не то, что можно просто взять и запретить. Упираюсь ладонями в землю позади себя и запрокидываю голову, рассматривая безбрежное голубое небо. - Мне вот интересно: будет ли он на тебя похож? Если перестараются и наймут излишне угодливого скульптора, он тебе такую челюсть изобразит… - не могу сдержать нелепого хмыканья от образов, которые представляю, - ...родителям моим, конечно, ставили попроще. Там была фотография, ничего особенного. Знаешь, одна из тех, где они рядом. В этом есть что-то. Каждый раз, когда я прихожу их проведать, то могу видеть только их счастливые лица. Мне нравится думать, что если бы они могли… могли быть… рядом со мной сейчас, то… То у них были бы такие же лица. Я улыбаюсь, но жест, которым утираю щёку о плечо, даже мне показался раздражённым. - Их памятник мы с тётушкой заменяли несколько раз. С твоим… С твоим такого, разумеется. Не будет. Я присмотрю, честно. Пока говорю, подтягиваю к себе отложенный до того в сторону свёрток. Извлекаю из шуршащей бумаги цветы, ещё яркие от оставшейся в них жизни. И аккуратно подкладываю их в общий ворох. В годы нашей совместной работы я не могла оценить в полной мере, каким заботливым и внимательным собеседником был Джек Моррисон. Теперь я не представляю недели без похода сюда. Только если работа заставляет меня потерять чувства пространства и времени или очередная поездка затянет меня слишком далеко и чересчур надолго. Нахожу утешительной мысль, что он как понимал всё тогда, так понимает и сейчас. У меня нет никаких чётких представлений о том, что находится по ту сторону известного нам существования, но надежда на то, что люди, которых я люблю, всё ещё присматривают за мной, не даёт опустить руки ни на мгновение. *** Возвращаясь в квартиру, в которой теперь живу, когда покидаю исследовательский центр, я совершаю привычный обход. Опустить ладони под кран с чутким датчиком движения. Включить электрический чайник, задорно мигающий крохотными огоньками. Открыть окно, чтобы впустить в брошенные мной на большую часть времени помещения немного свежего воздуха. Достать тёмно-синюю чашку из шкафа. Я останавливаюсь и разворачиваюсь к подоконнику, так и держа в руке пустую чашку. Кактус зацвёл. Подхожу поближе, чтобы рассмотреть маленький яркий цветок, видимо, только-только распустившийся. Сложно отпить из кружки, когда она пуста! Поэтому, не преуспев, я тороплюсь заварить себе кофе. Мальчишки. Рейес, похлопывая себя по колену от смеха, конечно, пересказал мне произошедшее в тренировочном зале, причём в свойственной ему ёмкой и весьма цветастой манере, но мне не было смешно. Мне совсем не было смешно, и сидящий на лавке мрачный Гэндзи это понимал. Сам японец также пребывал в скверном расположении духа. На меня он не смотрел, зато, пока я собирала необходимый инструментарий, сверлил взглядом стену напротив. - Кто победил в итоге? - спрашиваю это без особого интереса, пока просматриваю ампулу на свет. Шимада молчит. - Дружба, разумеется. Док, ты чего в самом деле? Будто бы недогадливая. - зато добрый рейесов воспитанник всегда готов ответить за других. Стоит на пороге. Сияет улыбкой во все (чудом комплектные) тридцать два зуба. И держит подставку с тремя стаканчиками, от которых поднимается пар. - Кофе за счёт заведения? Эй, Гэндзи, мне тут лишнюю чашку подложили… Воспоминаний слишком много, а я всего одна. Вместо намеченного действия теряюсь и остаюсь у окна, подставляя лицо вечернему лёгкому ветру. Каждый день я невольно переживаю события прошлого снова и снова. Всё то, что я никогда не ценила всерьёз и считала самим собой разумеющимся — всё это догнало меня с накопленной за года невнимательности силой. Многомудрый Уинстон, непоседливая Лена Окстон. Громкий и очень добрый Райнхардт. Громкий и ворчливейший швед Линдхольм. Боевые операции спина к спине. Совместные вечера плечом к плечу за длинными столами. Молчаливая процессия перед простеньким памятником в короткой траве. Неровными стали наши ряды. Кофе горчит. А ещё он слишком горячий, обжигает губы и рот. Но я пью его с жадностью. Каждый глоток отодвигает тот момент, когда уставший организм всё-таки начнёт клонить в сон. Отдаляет тяжёлую, вязкую дрёму, заменившую мне отдых, и пробуждение в испарине и дрожи. Овервотч был распущен по объективным причинам. Сейчас я начинаю понимать, что так, пожалуй, было даже лучше для нас всех. Никогда не соглашусь, что такие мысли будут предательством всему, что мы делали. Было спасено множество жизней. Всё, что бы ни было результатом деятельности нашей организации, всё было не зря. Но я жду, когда заменят памятник на могиле Моррисона. Я жду, когда я так же заменю надгробие над своими воспоминаниями и буду воспринимать кладбище в своей голове так же, как и те, где я теперь навещаю семью и близкого товарища. Я жду, когда я, наконец, повзрослею достаточно, чтобы следовать советам, на которые когда-то была очень щедра.