После

Драконьи лапы очень тяжёлые.       Тристепан хмуро тянется к горлу. Когда Адамай рядом, иоп становится так, чтобы жена и дети находились за его плечом, как за преградой.       Евангелин прищуривается, сверкая глазами. Кра качает головой, предостерегая Элели и Флопина, крепче прижимает к груди новорождённого малыша.       Амалия вздрагивает и задерживает дыхание. Дрожь сотрясает принцессу садида, стоит ей вспомнить как мальчишеское тело принимает жестокие удары.       Руэль стискивает пальцами лопату. Энутроф не видел того, чего боялись остальные, но, порой, взгляд сузившихся зрачков пробивает его на холодный пот. Драконьи лапы очень тяжёлые. Но Юго берёт их в детские ладони, умудряется переплетать свои пальцы с чужими, будто это настоящие руки. Дело в том, что они выжили. Трудно было назвать это победой, но всех спасшихся эйфория накрыла мягким сверкающим одеялом, позволяя радоваться моменту несмотря ни на что. Стоило этому чувству отступить, как напряжение грязным туманом расползлось в воздухе полых божественных усыпальниц. Дело в том, что Братство Тофу уже давно не существует само по себе. Оно трещит по швам и разваливается на части, стоит общей цели уйти с горизонта. От каждого отколовшегося кусочка по дворцам прокатывается множественное эхо — гремит то, что пусто изнутри, есть такая поговорка. Все принимают Адамая за какого-то дикого зверя. Юго не хочет об этом думать. Он отмахивается от просьб друзей поговорить, не замечает тревожных взглядов и не слышит их обвиняющих слов. Когда-то элиатроп был твёрдо убеждён в одном: Адамай будет с ним всегда, что бы ни произошло. Они кровные братья, самые близкие существа на свете, их отношения связаны вечностью и поэтому… Поэтому ничего ведь не случится, если он выберет что-то не вечное. Он ошибся тогда и даже бесконечная вечность не прощает к себе пренебрежения. Даже могущественным драконам можно разбить сердце. Юго пытается собрать сердце своего брата, как умеет. Он отдаёт своё тоже — у них единый дофус, единая кровь, почему бы не быть и единому сердцу? Адамай молчит, ему всё равно на мнение людей, которых он раньше считал друзьями и ему всё равно на судьбу Братства, которому он дал имя. Он глядит на Юго в упор, позволяет ему садиться рядом с собой, прижимаясь человеческим плечом к шершавому боку, разрешает касаться своих когтистых пальцев, что случайно царапают тонкую кожу. Иногда Адамай даже слегка обвивает брата хвостом в осторожной ласке, по-прежнему не говоря ни слова. Королю элиатропов по-настоящему страшно. Но он не требует от близнеца большего внимания, ему хватает того, что его не отталкивают и, самое главное, не игнорируют. Спустя годы непроглядной тишины Юго не может представить пытки хуже равнодушия.

...

Там, где последняя ступень храма обрывается в Кросмоз, они сидят вдвоём. Край уступа заканчивается, а впереди остаются парящие руины забытых цивилизаций, обломки поразительных механизмов и немыслимое число сияющих планет. Невесомая пустота играет всевозможными переливами. — Помнишь, ты сказал, что видел рисунки, на которых элиатропы достигали звёзд? Мы поспорили о том, кто быстрее до них доберётся, — с трудом произнесённая фраза кажется мечтательной. Далёкое прошлое видится таким же недосягаемым, как мерцающие огни в невесомом пространстве, на которые они смотрят. Ответа он не ждёт, но получает. — Помню, ты проиграл тогда. Пришлось прервать состязание. Вновь наступившее молчание, перестало быть привычно спокойным. Оно сыпалось песчинками в перевёрнутых часах и эти песчинки, теперь, ни в коем случае нельзя терять. Путешествие к Дживе на Луну не считается, поэтому элиатроп говорит о другом. — Я добрался туда, когда сражался с Огрестом. — Благодаря дофусам. А я был там через башню Оропо. — Благодаря дофусам. На тихо прозвучавший смешок, мальчишка улыбается в сторону, подрагивая губами. — Теперь мы вместе среди звёзд. Это считается за ничью? «Ты простишь меня когда-нибудь?» Брат давит ему на плечо, Юго приходится обернуться. — Я подумаю, — мягко произносит Адамай. Их единое сердце бьётся в человеческой груди, и второй близнец кладёт на него свою руку. Драконьи лапы очень тяжёлые и приятные на ощупь. Совсем не грубые, чешуйчато-тёплые. Элиатроп опускает сверху свои ладони, сплетает пальцы с чужими, их дыхание смешивается. Когда Адамай к нему наклоняется, у Юго внутри рокочет чудовище. Оно вторит треугольной ухмылке дракона, выпуская горячее пламя и пляшет от счастья в сумасшедшем танце.