Непраздничное настроение

Эйлин села на постели: снова захотелось пить. Она протянула руку, взяла стакан и залпом выпила всю воду. Спать по-прежнему совершенно не хотелось, а ворочаться с боку на бок надоело. Эйлин встала и, осторожно ступая, чтобы никого не разбудить, вышла за дверь. В коридоре было пусто и тихо. Часы на столе отсутствующей дежурной медсестры (наверное, празднует Рождество со своими товарками где-нибудь в укромном уголке, а, может, вызвали к больному) показывали без четверти четыре. Еще четыре с лишним часа, до того, как рассветет, проснутся соседки по палате и остальные пациенты, придут врачи и медсестры, словом, — начнется новый день, и память уснет до вечера. Но об этом лучше пока не думать. Эйлин прошла вперед по полутемному коридору до стеклянной двери, за которой была небольшая почти уютная комната: обшарпанный диван, два кресла, журнальный столик со стопкой маггловких газет недельной давности, старенький телевизор, темно-зеленые (слизеринские — шутила про себя Эйлин) занавески на окнах и мерцающая разноцветными огоньками елочка в углу. В этой комнате уже выздоравливающие больные, которым разрешено было вставать с постели, могли посмотреть и обсудить последние новости, почитать, просто поболтать о том, о сем, здесь же зачастую принимали посетителей, навещающих заболевших родственников и знакомых. Эйлин вспомнила царившую здесь три дня назад суматоху, когда несколько женщин из соседней палаты и два старичка из палаты напротив наряжали эту самую елку и чуть не до хрипоты спорили, подходит ли красный шар к зеленому зайцу или же их лучше не вешать вместе. Глядя на них, Эйлин вспомнила Хогвартс, нарядно украшенный Большой Зал, небольшая, увитая зелеными и серебристыми гирляндами ель в гостиной Слизерина, радостно возбужденные однокурсники и чуть смущенный Кристиан Паркинсон, протягивающий ей перевязанную зеленой лентой коробочку: «С Рождеством, Эйлин! Вот. Это тебе». В коробке был небольшой серебряный кулон в виде змейки. «Я подумал…тебе понравится», — старательно изучая свои ботинки, сказал он. Она рассмеялась, поблагодарила Криса, пожелала ему счастливого Рождества и, вручив свой подарок — только что изданную биографию какого-то полулярного игрока в квиддич (она не помнила, да никогда и не старалась запомнить их имена) — чмокнула в щеку. Кристиан покраснел, как морковка, и, пробормотав слова благодарности, куда-то умчался. Только сейчас, спустя больше двадцати лет, ей почему-то вдруг подумалось, что, наверное, Кристиан хотел тогда не только поздравить ее, этим своим подарком он хотел сказать… А, впрочем, какая теперь разница? От воспоминаний о Хогвартсе вдруг защемило сердце, и она ушла, так и не приняв участие в подготовке к празднику. Она задумчиво смотрела на елку и думала, что вот эти старенькие, облупившиеся шары совсем не украшают ее. Эйлин снова, в который раз, пожалела, что у нее нет с собой палочки, она заставила бы их блестеть, переливаясь всеми цветами радуги, так же, как раньше проделывала это со старенькими шарами и гирляндами Тобиаса. Это сделало бы елочку по-настоящему нарядной, она не была бы больше такой унылой, подобно длинным гулким коридорами, вечно мигающим лампочкам и облупившейся краске на лестницах. И тогда, может быть, и Рождество в этих стенах не было бы таким тоскливым. И вслед за этим вдруг вспомнилось Рождество 1970 года. С утра они Тобиасом в очередной раз разругались в кровь, и муж, по своему обыкновению, испортив ей в очередной раз настроение, ушел в неизвестном направлении. Она так надеялась на тихий семейный ужин, и сердце пело от радости: последнее время их отношения заметно улучшились. Особенно радовало ее то, что Тобиас наконец-то попытался найти общий язык с сыном, и Сев, казалось, был рад этому. Тобиас, например, водил его вместе подружкой в кино, и потом они наперебой рассказывали ей «как было здорово». Дважды Эйлин заставала их мирно беседующими о чем-то, и оба в один голос просили ее не мешать, у них де «мужской разговор». И вдруг — все снова здорово! И как всегда — из-за ерунды. Тобиасу втемяшилось пригласить к ним на обед своего драгоценного Тони с супругой. Дебору Стенли, в девичестве Райт, Эйлин терпеть не могла с той самой вечеринки по случаю их с Тобиасом свадьбы. Все последующие годы, встречаясь время от времени с соседкой, Эйлин отделывалась только дежурными фразами: «Здравствуйте-как-дела-хорошая-сегодня-погода», — хотя миссис Стенли и старалась всячески навязать ей свое общество. Однако, при виде бывшей любовницы мужа, у Эйлин в душе поднималась волна глухой ненависти и раздражения. Она понимала, что ревновать не имеет смысла, но ничего не могла с собой поделать. Обычно Рождество они встречали втроем: неприхотливый ужин и обмен нехитрыми подарками. Гостей же, во всяком случае, с тех пор, как они поженились, не приглашали ни разу. И вот, спустя десять лет, Тобиас, ни с того, ни с сего, решил поиграть в хлебосольного хозяина, хотя лишних денег в доме, разумеется, не было. — Тебе не кажется, что мы не на столько богаты, чтобы устраивать пирушки? — Эйлин не теряла надежды отговорить мужа от глупой затеи. — Неужели в тебе заговорила бережливость? — Тобиас даже не пытался скрыть издевку. — Не прошло и десяти лет! — Просто твоя идея не кажется мне удачной, только и всего, — стараясь казаться спокойной, сказала Эйлин. — Ты же знаешь, я не выношу жену твоего приятеля. Впрочем, я уже привыкла, что ты со мной не считаешься. — А ты? Ты со мной считаешься? — взорвался Тобиас. — Я уже устал просить, чтоб ты оставила все свои фокусы. Хотя бы стирать и мыть посуду за это время могла бы научиться, как все нормальные люди! — Какое это имеет отношение… — Прямое! Ты же специально не желаешь слушать, что я говорю, и все делаешь мне назло. — Хватит, Тоби! Я это слышала уже сотни раз! — Вот и выслушай в сто первый, может, поймешь! — И ты тоже послушай, может, и до тебя дойдет, что я НЕ ХОЧУ видеть эту потаскушку у нас дома! — Опять! Что за идиотская ревность?! Миллион раз уже было сказано: все, что у меня там с ней было, давно быльем поросло, мы с тобой еще и знакомы-то тогда не были! Я получил, наконец, премию, могу я устроить… — Конечно, — перебила его Эйлин, — выбросить деньги на вечеринку с Деби Райт — это не раздумывая! А то, что сыну давно уже нужна новая обувь — это тебя не волнует! — Ну, надо же, опомнилась! Вот и купила бы ему новые ботинки, а то перед людьми стыдно, ходит как бродяжка какой! Эта его подружка, и та, небось, уже стесняется с ним гулять. На звук закрываемой входной двери — Северусу надоела родительская ругань, и он ушел на улицу, как поступал в последнее время практически каждый раз, когда мать с отцом начинали выяснять отношения — оба не обратили никакого внимания. Скандал набирал обороты. — Я бы купила, если бы ты дал мне денег. Да только вот половина тех грошей, что ты принес в прошлом месяце, ушла на то, чтобы раздать долги и заплатить по счетам! Еле-еле хватило, чтобы не умереть с голоду. На что, по-твоему, я должна была покупать одежду и обувь? Бесплатно, знаешь ли, даже в маггловких магазинах мне никто ничего не дал бы! — Продала бы свои финтифлюшки! Все равно лежат без дела. — Эти, как ты выражаешься, «финтифлюшки», принадлежали моей матери, Тобиас. Я и так распродала уже почти все. Может, ты забыл, но дом мы выкупили именно на мои деньги. И потом, в следующем году Северус поедет в Хогвартс, и я обязана буду приобрести ему все необходимое. — Значит, на еду тебе не хватает, а на эту вашу колдовскую лабудень ты готова выбросить кучу денег. Дура! Мне, между прочим, тоже не помешали бы новые рубашка и брюки, а ты думаешь все о какой-то ерунде! — Но ты же у нас мужчина, — припомнив давнюю ссору, прищурилась Эйлин, — ты сам способен содержать семью, и подачки от женщины — ниже твоего достоинства. Или ты уже пересмотрел свои принципы? Тобиас побледнел и сжал кулаки. — Замолчи! — Никудышный из тебя мужчина получился, Тоби. — Заткнись, идиотка! Удар был несильный, но Эйлин, подавшись назад, споткнулась, оступилась и упала, больно ударившись коленом. Всю злость Тобиаса мгновенно как рукой сняло. — Эйлин, — он наклонился к ней, помогая встать. — Не трогай меня! — отпихнула она его. — Я помогу. Эйлин, прости… — Не прикасайся ко мне! — закричала она. — Убирайся к дьяволу, видеть тебя не могу! С трудом, опираясь о стоящий рядом стул, она встала с пола, прихрамывая — болело ушибленное колено — ушла в спальню и заперлась на ключ. Видеть мужа и разговаривать с ним в ближайшие несколько часов, а еще лучше — лет, не хотелось. Но уже минут через десять в дверь осторожно постучали: — Эйлин, открой! — раздался голос Тобиаса. — Ну, послушай, извини меня, я не хотел. — Катись ко всем дементорам! — крикнула она. — И дружка своего прихвати вместе с женушкой. За дверью что-то неразборчиво пробурчали, вслед за этим послышались торопливые шаги, и все стихло. Через час, успокоившись, и все тщательно обдумав, она решила, что, наверное, зря накричала на Тобиаса и вообще затеяла эту глупую ссору. Пусть приглашает этих Стенли, ну, посидят час-другой и уйдут. Эйлин открыла дверь и позвала мужа: — Тоби! В ответ — ни звука, кажется, дома никого не было. Она вышла в прихожую: пальто Тобиаса на вешалке отсутствовало. Так и есть — ушел. Она вздохнула и прошла на кухню, где несколько минут бесцельно смотрела на накрытый стол. Настроение было испорчено, стало ясно, что никакого праздника не будет. — Мам! — вдруг раздался из прихожей голос Северуса. — Да, Сев, я здесь, — отозвалась она и вышла навстречу сыну. — С Рождеством, миссис Снейп! — улыбнувшись, поприветсвовала ее Лили Эванс, подруга сына. С этой девочкой он познакомился год назад, она, как оказалось, тоже была волшебницей. Эйлин была рада за сына, в конце концов, теперь он проводил дни в обществе подруги и не сидел целый день дома, слушая их с Тобиасом ежедневные перебранки. Да и Тобиас перестал ворчать, что «у сына совсем нет друзей — это ненормально». Эйлин обычно отмахивалась от мужа, у нее у самой не было ни друзей, ни подруг, пока она не пошла в Хогвартс, и она была уверена, что когда сын пойдет в школу чародейства и волшебства, там он быстрее найдет себе приятелей среди детей волшебников. Здесь же общаться было попросту не с кем: старшие ребята — дети соседей из близлежащих домов — в свою компанию «мелюзгу» не принимали, в школе Северус тоже не смог ни с кем поладить. В маггловскую школу, надо сказать, Эйлин отдала сына, скрепя сердце, после жуткого скандала с мужем. Сама она считала, что Северусу абсолютно нечего там делать, но Тобиас все же настоял, чтобы он «был как все нормальные дети». В первый же день Северус вернулся домой с разбитым носом, напрочь отказался рассказывать, что произошло, но на следующее утро заявил, что никуда не пойдет. Тобиас принялся кричать, что отволочет его туда силой, от этого у Северуса произошел стихийный выброс магии, в результате которого с оглушительным грохотом рухнул книжный шкаф в гостиной, только чудом не зашибив и отца, и сына. Отпоив мужа и ребенка успокоительным, Эйлин вытолкала Тобиаса на работу, а сама потом полдня пыталась дознаться у сына, что же все-таки произошло, ничего, впрочем, от него не добившись. На другой день Тобиас заявил, что или сын идет в школу, или он возьмет ремень, и никакие «выкрутасы» с падающими шкафами Северусу не помогут. Сыну пришлось подчиниться, и все было спокойно до тех пор, пока в начале декабря Тобиасу не позвонила на работу (дома телефона у них не было) какая-то дама и, представившись директором начальной школы, поинтересовалась, почему сын мистера Снейпа уже несколько месяцев не посещает занятия. Выяснилось, что Северус просто уходил из дома, вроде бы в школу, а на самом деле целый день слонялся по улицам. Естественно, дома разразился жуткий скандал, разъяренный Тобиас опять схватился за ремень и грозился вытрясти из сына душу, однако Северус все равно стоял на своем и кричал, что отец может убить его, но он все равно никогда не пойдет больше туда, где его дразнят «нищим уродом» и «ведьминым отродьем». Кроме того, когда ему будет одиннадцать, он все равно поедет в Хогвартс, и «глупая маггловская школа» ему совершенно не нужна. — Это ты виновата! Это все твое воспитание, ведьма чертова, совсем парню голову заморочила! — напустился Тобиас на Эйлин. — Перестань, Тоби! — оборвала она его. — Я с самого начала была против этой затеи и видишь — я оказалась права. Всему, что потребуется в Хогвартсе, в вашей школе его не научат, значит, нечего ему там делать. Тобиас сердито сплюнул и, поняв, что проиграл, буркнул: «Делайте что хотите». На следующий день Эйлин, прихватив волшебную палочку, отправилась в школу побеседовать с директрисой и при помощи самого простого Конфундуса убедила ту, что из-за серьезной болезни ее сын вынужден находится на домашнем обучении. Жизнь потекла по-старому. В один прекрасный день Северус познакомился с этой Лили Эванс и чрезвычайно к ней привязался. Ну что ж, тем лучше, в школу они поедут вместе, и обоим будет проще освоиться там. — Спасибо, Лили, — улыбаясь через силу, проговорила Эйлин. Северус хмуро посмотрел на мать. — Отец сказал, что ночевать не придет. Мы встретили его только что. Он к Стенли пошел. Мам, вы… — Все хорошо, Сев, — перебила она сына. — Ну, что же вы стоите в прихожей? Проходите, Лили. Давайте я вас чаем напою. — Да мне бы, — начала было Лили, но, поймав умоляющий взгляд Северуса, кивнула и повернулась к Эйлин. — Да, конечно, спасибо, миссис Снейп. Втроем они пили чай с вишневым пирогом, Северус упросил мать в который раз рассказать о Хогвартсе: «Ну, мам, пожалуйста! Лили ведь не слышала, ну расскажи что-нибудь». Вспоминая старые школьные истории, которые Лили слушала с горящими от восторга глазами, а Северус самодовольно улыбался, поглядывая на нее, как бы желая сказать: «Вот видишь, я же тебе говорил», — она словно заново переживала такие теперь далекие и бесконечно дорогие годы, проведенные в волшебном замке. После обеда сын потащил подругу показывать старые котлы и ингредиенты для зелий, которые Эйлин держала в шкафу в кладовой, на ходу объясняя ей процесс приготовления уменьшающего раствора: «Это самое простое, тут нет ничего хитрого». Эйлин улыбнулась: сын сел на любимого конька; о зельях он мог без остановки говорить часами. Настроение заметно улучшилось, вечер казался теперь уютным, и ощущение праздника вернулось и не желало покидать ее. Потом Лили засобиралась домой, сказав, что родители уже заждались и наверняка волнуются, Северус ушел ее провожать. Когда он вернулся, они до поздней ночи просидели в полутемной, освещаемой только светом ночника, комнате, и Эйлин рассказывала сыну об огромной сверкающей елке в гостиной отчего дома, которую они наряжали с мамой, и о заснеженных дорожках сада, по которым они так любили гулять вместе. Эйлин грустно улыбнулась. Вспоминая тот вечер, она всегда грустно улыбалась, потому что это было, пожалуй, самое счастливое Рождество за последние годы. Она зябко поежилась, надо было хоть халат накинуть, прежде чем выходить в коридор. Не хватало только простудиться, тогда она точно никогда не выберется из этой чертовой больницы. В коридоре по-прежнему не было ни души; Эйлин вернулась в палату и снова улеглась в постель, поплотнее закутавшись в одеяло, чтобы быстрее согреться.