Невзаимные признания
2 мая 2019 г. в 01:45
Когда Наваррский не явился ни вечером, ни утром, ни ещё позже, Екатерина уже почти решила, что пора бы и отправиться на поиски. Не увидев его в спальне ночью, она вздохнула с облегчением, к рассвету успела обидеться, а потом даже начала волноваться. Она удивляла саму себя — силой своих чувств и тем, насколько женщиной все ещё была. Стоило Генриху показать характер, как она проявила лучшие качества строптивой, но любящей жены. Марго оказалась права — с чертовым Наваррским она обязательно что-нибудь, да испытывала. Что-нибудь глубокое, яркое и невыносимое — хоть ненависть, хоть любовь. Всегда.
Екатерина долго размышляла, какое платье надеть в свой первый официальный день в Лувре после почти триумфального возвращения. Её уже давненько похоронили, а она умудрилась прискакать обратно. Прискакать в прямом смысле. Эта мысль вызвала улыбку на её уставшем от бессонницы лице. Лёгкий отголосок былого коварства. Остановившись на тёмно-тёмно-зелёном платье, королева задумалась, что в итоге определило её выбор — то самое коварство или чувства к новому мужу, для которого она пересмотрела свой гардероб в Блуа. Можно было снова появиться в чёрном, никто бы не запретил и даже не осудил, но отнимать уже подаренное казалось ей слишком мелким.
При дворе муж с женой и король с королевой могли не пересекаться сколько угодно, и тем не менее, не увидев благоверного никаким образом до самого вечера и проторчав все это время без особого дела, Екатерина начала догадываться — если она благородно отказалась от низких методов, Генрих, видимо, решил о них вспомнить. То бежал к ней, теряя голову, а теперь вдруг пропал. Обиделся. Она, конечно, погорячилась, однако никак не ожидала его внезапного исчезновения. Екатерина спросила кого нужно, как всегда прекрасно умела, и услышала, что, по крайней мере, по женщинам король не пошёл. Сдержал все же слово, мерзавец. Пока сдержал. Внутренне Екатерина металась от восхищения такой преданностью до злости на тем не менее случившееся испарение из совместных покоев, которые требовала вовсе не она. Казалось невероятным, как совсем недавно она не испытывала ничего, словно и впрямь лежала в холодной и сырой могиле.
Что же ей было делать? В разгар семейной жизни в Блуа она пыталась представить свое возвращение в Лувр, но так и не нарисовала для себя никаких конкретных картин. Её ждала совсем другая жизнь, хоть сколько она пробыла королевой до неё. Ей больше не требовалось защищать права своих детей на трон, да и о Франции она могла бы тоже теперь не беспокоиться, а бороться за корону новоявленного и так долго собственноручно принижаемого мужа, ещё и с порога... Стоило ли оно того? Стоил ли он? Или лучше бы ей тихо и торжественно дожить свои несколько месяцев или лет, пользуясь обретенными благами? Есть, пить, спать и наводить красоту. Она всех уже пережила — и тех, за кого воевала, и тех, с кеми воевала, и тех, кто мог бы помочь ей в осуществлении каких-либо планов, и тех, кто помешал бы раньше. Никого не осталось. Кроме Анрио. И Марго.
Сердце Екатерины невольно забилось чаще при мысли о дочери. Говорили, она была очень на неё похожа. Возможно, и так — Марго тоже пережила многих, всех своих братьев и сестер для начала. Не слишком удачное сходство. И тем не менее, как бы королева ни злилась на неё, её грела мысль, что в этом дворце ещё остался кто-то ей родной, собственная плоть и кровь, ребёнок, которого она выносила и родила и который доказывал — она все же жила, существовала на этом свете. Боролась, любила, ненавидела, убивала и правила.
Пригладив причёску и оглядев ещё раз платье, Екатерина направилась к дочери. Как же она отвыкла — и от таких платьев, и от взглядов, и от интереса. И правда, чем она могла здесь заниматься? Играть в карты да бездумно болтать по углам? Пожалуй, для начала она сама соберет себе свиту. Каких-нибудь очередных умных и талантливых красавиц. Сколько их уже состарилось и умерло на её памяти, а она все жила и все ещё была здесь.
Марго встретила объявившуюся матушку без удивления, и Екатерине неожиданно захотелось узнать: радовалась ли она хоть немного её возвращению, скучала ли хоть иногда и хоть чуть-чуть. Никогда бы они не подумали, что закончат жизнь вдвоём и вот так.
— Матушка, — Марго склонила голову в знак приветствия и отложила перо и бумагу. Она жестом пригласила Екатерину присесть рядом на кушетку, и та согласилась, чуть уловимо поморщилась: сколько раз королева ругала дочь за подобное написание бумаг, особенно когда рядом находился вполне удобный стол, но Марго как будто любила опрокидывать на себя чернильницы и ломать перья. Маленькая заноза, обожаемая всеми, начиная с отца.
— Опять написываешь свои выдающиеся мемуары? — когда Екатерина не знала, с чего начать разговор с родными, всегда огрызалась и делала вид, будто это она уделила немного своего драгоценного внимания черти кому. Марго, впрочем, давно привыкла и только беззлобно улыбнулась.
— А вы не хотите? Ваша жизнь ещё больше моей полна неожиданных событий. Ну разве многие производят на свет трех королей? Или выходят замуж за собственного зятя? — определенная доля злорадства все же вылилась из неё, и Екатерина предпочла его проигнорировать.
— У меня нет таланта к комедии, — так же без лишней неприязни возразила она и сложила руки на коленях. Изящные белые руки без перчаток. Давно забытая картина.
— А по-моему, у вас прекрасное чувство юмора, матушка, — на этот раз в словах Марго мелькнула теплота. Странно, но с годами они обе стали терпимее, начали лучше понимать друг друга, хотя когда-то Екатерина на стену лезла, не зная, что в голове у её собственной дочери и как с этим бороться.
— Спасибо на добром слове, — пробормотала королева и снова посмотрела на свои руки. Может, и правда написать мемуары? Для себя. Чтобы понять, почему с ней постоянно что-нибудь происходило, далеко не всегда радостное, зато часто практически невозможное. Когда-то на такие вопросы ей отвечали звёзды. Никакого толку.
— Что опять случилось? — Марго села ровнее, становясь серьёзнее. Видимо, настолько трагичный вид она приняла — эта мысль заставила Екатерину здорово разозлиться на саму себя.
— Ничего особенного, — она небрежно взмахнула рукой, резко передумав откровенничать. Какое-то безумие — переживать из-за Наваррского и бегать за советом к своей дочери и его бывшей жене по совместительству.
— Снова обидели Анрио, — Марго усмехнулась. Конечно, она знала. Екатерина не сомневалась, что Генрих уже добежал до бывшей женушки и пожаловался. Просто удивительно, как эти двое спелись в последние годы. Жили бы так в лучшие дни брака, глядишь, и не развелись бы. — Не переживайте, он все равно вас простит. Вы и сами понимаете, — Екатерина понимала. И не понимала одновременно. Она не верила в такую терпимость, потому как себя она терпимой быть заставляла. Много-много лет. Всегда. Во всём.
— Мне нет дела до его прощения, — она упрямо поджала губы, понимая, насколько жалко и глупо выглядела. Отрицала очевидное. Играла в капризную девицу на выданье. Но говорить о собственных чувствах было все ещё выше её сил. Она попробовала — и снова убедилась.
— Теперь есть, — Марго вдруг взяла мать за руку. Она делала так не часто, совсем-совсем. Екатерина настолько удивилась, что чуть не открыла рот от изумления. Что-то чувствовалось в таком жесте. Что-то человеческое. Нормальное. Семейное. Не их. — И это самое лучшее в вас за долгие годы.
— Сомневаюсь, — возразила Екатерина, но руку не отняла. Почему-то слова дочери тронули её. Наверное, в глубине души она до сих пор ещё мечтала, чтобы родные дети видели в ней хорошее, любили, гордились — без всякой обязанности и необходимости, правил приличия, чувства долга и прочего. Особенно дочь, которой она дала совсем мало своего внимания и понимания. Наверное, всю жизнь она мечтала быть достойной и любящей матерью — и так и не смогла.
— Не сомневайтесь. Я готова признать, что Анрио был прав. Он верил в вас больше, чем кто-либо, — Марго отвернулась. Екатерина снова поняла. Столько времени упущено. Упущено для чего? Для себя, прежде всего. Для семьи. Но могли ли они поступить иначе? Вряд ли. Они все, каждый, заложники своего титула и положения, и с временем, в котором они жили, им не повезло. Вовсе не семейные приоритеты перед ними стояли. И даже так они остались не самой худшей семьёй.
— Может быть, сыграем? — спросила Екатерина, чувствуя неловкость и не зная, что ещё сказать. В какую игру? Она и сама понятия не имела, просто ляпнула первое, что пришло в голову. Но Марго и не спросила. Лишь молча достала карты и перетасовала колоду.
Вернулась к себе Екатерина только поздним вечером. Странный день, в который она почувствовала и радость, и боль одновременно. Хотя это как раз не было странно. Странно было снова чувствовать. И так много. И так сильно.
В спальне её ждал очередной сюрприз. Генрих сидел в кресле и читал книгу, словно ничего не произошло, а он вышел на минуту и тут же вернулся.
— Что? — он посмотрел на неё с очередным не поддающимся оценке выражением — то ли с неодобрением, то ли со смехом, то ли с неприязнью.
— Что «что»? — Екатерина встала перед ним, уперев руки в бока. Точь-в-точь сварливая деревенская женушка. — Я не ждала вашего появления, сир, ведь вчера вы не явились, — она постаралась говорить холодно, но уже видела, что являла собой тот самый талант к комедии, который недавно отрицала.
— Мне надо было подумать, — голос Генриха вышел куда более правдоподобно ледяным. Екатерина вздрогнула — такой тон она слышала от него после Варфоломеевской ночи, а это значило, Наваррский и правда наелся досыта выливаемыми на него нечистотами. Ещё долго продержался.
— О чем? О разводе? — чего было больше в её возгласе — насмешки или отчаяния? Ей не хотелось даже думать. Екатерина вдруг поняла, что и сама до смерти устала от своей бескомпромисности и злобы. С ним эти качества просто сводили её с ума. Она больше не могла видеть его полные боли и обиды глаза, бледное от выслушиваемых оскорблений лицо, почти неуловимо сжимающиеся в кулаки руки. Да, он был трусоват, хитёр и непростительно удачлив — ничего из того, что ей нравилось в мужчинах... Но разве хоть один человек, кроме него, любил её так долго и преданно? Для такой любви нужна не только глупость, но и смелость. — Надо было думать, прежде чем жениться...
— Сядь, — Генрих вдруг грубо прервал её на полуслове и буквально швырнул на кровать. Екатерина опешила, никогда прежде не встречавшись с таким проявлением чувств от него. — Хочу рассказать тебе одну историю.
— Какую? — тихо спросила она, когда он взял её за подбородок. Екатерина поймала себя на мысли, что именно такой властности ей не хватало от него. Не хватало короля. Она всю жизнь прожила с королями и вот уже несколько месяцев знала — Генрих мог бы быть сильным королём, если бы отбросил хоть на время свою вечную сентиментальность, проявил характер. Он обладал прекрасным характером, боевым и мужественным, несмотря ни на что, но его бесконечная доброта не всегда шла ему во благо.
Однажды, пару недель назад в Блуа, Екатерина проснулась среди ночи от какого-то жуткого кошмара — она не помнила подробностей, с ней осталось главное: ощущение кончины её второго мужа, и страшное понимание — убила его собственная доброта. Точно так же она видела когда-то смерть Генриха Валуа от упрямства и копья в глазу, так же предсказывала гибель всех, кого любила. И теперь она знала, как погибнет её последняя любовь, как и знала, что не доживёт до этого. Не доживёт, но тот новый сон стоил ей мигрени и дикой и долгой боли в сердце. Увидев такое, она ещё на шаг приблизилась к решению жить с мужем. До конца. Екатерина надеялась только, что больше никогда не увидит никаких снов. Не увидит ни копий, ни кинжалов. Она теперь не могла смотреть ни на то, ни на другое.
— Ты ошибаешься, думая, что я решил жениться на тебе только сейчас, Катрин. И я обманул тебя, рассказав про Марию, — Генрих вздохнул, давая понять, что эта тема была для него неприятна. Екатерина же не особенно удивилась — обману. Не верила она в те сказки с самого начала. — Я решил это давно. Ещё при жизни твоего сына.
— Что? — переспросила Екатерина, приподнимаясь на кровати. У неё в голове не укладывалось, что при жизни её любимого и единственного Генриха и будучи прочно женатым на Марго, Наваррский уже строил такие планы. Слишком коварно и хладнокровно для него.
— Мы с Генрихом сражались с Лигой, как ты помнишь. И когда мы вместе осадили Париж... — Анрио запнулся на мгновение, казалось, ещё больше смущенный тем, как внимательно она слушала. — Он сказал мне: проси что хочешь, брат мой. И я знал, чего хочу, Катрин, — он посмотрел ей прямо в глаза, твёрдо и уверенно.
— И что же ты сделал, Генрих? — Екатерина попробовала определить, какие чувства сейчас побеждали в ней, и ответ ей совсем не нравился. Она должна была испытывать отвращение, презрение, разочарование, негодование... Какой же глупой и примитивной бабой она оказалась. Она их испытывала, но... не только их. Не только.
— Ничего. Я не сделал ничего, — он прикрыл веки, вспоминая. — Я решил, что возьму тебя. Обязательно возьму. Но ты станешь женой короля и только короля, — теперь всё, конечно, становилось яснее. Искушения из чего-то рождаются. Иначе не бывает.
— Или Цезарь, или никто. Романтично, — усмехнулась Екатерина. Во всем этом плескалось нелепое детское благородство, которое казалось ей просто отвратительным, особенно от Наваррского. Но было и кое-что ещё. Решение короля. Власть короля. Черт возьми, ей и правда этого не хватало, что бы она там ни одобряла и не одобряла.
— И что это значит, мадам? — поинтересовался Генрих. Его лицо снова стало нечитаемым, как будто он заранее готовился отбить атаку. Что же, она сама приучила его к этому.
— Только то, что я жена короля, сир, — сказала Екатерина и вытянулась на кровати, уставившись в роскошный потолок.
