Она любила летать по ночам

      Утро начинаться не хотело. В тот день лучи солнца, казалось, тускло мерцали в каких-то черных океанских глубинах. Застряли там в тысячах километров от пригорода Сан-Франциско. Утро могло быть где угодно, только не здесь. Не там, где в нем нуждались больше всего.       На часах без пяти минут восемь. Мэйбл сидит за горячей керамической кружкой и качает ногами под столом, задевая пятками ножки стула. Они поскрипывают по паркету, а Мэйбл хмыкает в ночную пустоту и подпирает щеку рукой, греясь другой ладонью о теплую чашку.       Осень, осень, осень… Как быстро, оказывается, умеешь ты пролетать в бездну, уволакивая за собой всяческие жизненные мелочи, как, например, теплоту солнца или летний ветерок, светлое утро, голубое до слез небо, горящие и горячие от тепла чужих тел красные листья, в которые с головой зарываешься, которые касаются влажными кончиками век и щекочут реснички. Хотелось смеяться, как ребенок, и верить, что рядом опять осень, теплое бабье лето и вкусный пирожок с вишней из маминой духовки. Что дом согрет запахом папиной газеты и топотом двух пар маленьких ног.       На столе кричат фотографии из детства, клочками вырывая календарные листы, проматывая время на долгие годы назад. Вот Диппер опять спрятался под лестницей, а она никак не запомнит его хитрую уловку и ищет брата по всему дому. В отчаянии садится на ступеньки: Мэйбл всегда была эмоциональной девочкой. А мелкий Пайнс щекочет ей пятки сквозь щели между деревянными ступенями. Сестра вскакивает и смеется от счастья, заглядывая в глаза маленькому брату, отряхивая непослушные шоколадные волосы от седой пушистой пыли.       Мэйбл улыбается, переворачивая страницу альбома. Оказывается, смотреть в прошлое не так больно, пусть и очень страшно сделать первый шаг к потертым фотографиям. Она вспоминает о брате, который где-то там сейчас, где уже наступило запоздавшее к нам утро, вспоминает так же и ее, сидя за чашечкой любимого с детства какао в каком-нибудь уютном кафе, возможно, даже не один. Давно не звонит, не пишет… Мелкий перфекционист, заумный Дип-Дип сейчас в другой далекой стране, словно в другой вселенной, уже давненько не ищет ее в контактах своего телефона. Надо бы позвонить первой, он будет рад, честно. Встретятся они где-нибудь в старом парке, где лавки покрыты скользящим льдом, и на них уже невозможно подолгу сидеть. Тем же лучше, они будут гулять скверами и шуршать свежей кашицей под ногами, а зима ведь не хуже осени бывает, верно?       Зима не греет, греют люди. Когда исчезает тепло солнечное, понимаешь, что ты все еще не замерз благодаря кому-то. И тепло становится гораздо ощутимее и ценнее. Зима служит напоминанием и служит не зря ведь. — Сидишь себе тихо, как мышка. А меня разбудить, нет? — немного обиженным голосом произносит Сайфер, обвиваясь сзади, вокруг талии. Мэйбл сдавленно фыркает, не подавая виду, что ей уже надоело играть в недотрогу. Эмоции сменились в который раз за сутки, и после депрессивной холодной ночи в ней наконец проснулся маленький пушистый комочек счастья. И мозгов. — Заче-е-ем, ну не надо, не приставай ко мне. — Не отпущу. Мелкая еще, чтобы мне перечить.       Билл вместо того, чтобы отстать, сжимает еще крепче, устраиваясь сзади на стуле в будоражащей близости от нее. Выглядывает через плечо и рассматривает старые фотографии, щекочет дыханием кожу. — Ах ты ж сукин сын, соблазняешь меня? — Давно, но не безуспешно, — мурлычет на ухо, зарываясь носом в мягкие волосы. Мэйбл вздрагивает и рвано выдыхает, когда он резко отъезжает на передвижном стульчике и встает, закручивая его вокруг своей оси. — Чертов придурок, — бормочет себе под нос, листая альбом дальше. Самовлюбленный болван же, ну.       Билл только усмехается во все тридцать два, сощурив желтоватые глазенки. Красавец, но какой же болван. Насвистывая музыку себе под нос, скользит по паркету на кухню, кидая в сторону: — Блинчики будешь? — Нет. — А надо, надо. Значит, на двоих, да? — Ой, отстань. Чего приклеился, я же сказала, не голодна. Все.       Мэйбл часто напоминала ему маленькое обиженное дитя, которого взрослые не слушаются. И мило, и смешно одновременно. — Не бурчи, мелкая. Тебе поправляться нужно, а то смотри в зеркало: тоща, как полвесла. Того и гляди сквозняком сдует. — Тебя сейчас сдует, кретин. И никак не сквозняком.       Мэйбл захлопывает альбом, поднимая в воздух клубы мелкой пыли. За окном полумрак начинает светлеть и рассеиваться. Она вдыхает аромат свежего теста и рассыпанной по столу муки. Подходит сзади и приобнимает блондина за талию. — Оп, поберегись!       Билл резко разворачивается и танцует к столу, пронося горячую сковородку над головой девушки. Пайнс ерзает, устраиваясь на стуле, парень легким движением взъерошивает ее косматые патлы, за что получает не очень меткий, но весьма болючий хлопок по плечу ладонью и, усмехаясь, плюхается напротив шатенки. Идиллия витает над столом вперемешку с запахом ароматных жирных оладий, но Мэйбл считает, что чувство радости этому утру все же не присуще. — Билл. Расскажи мне про все.       Парень недоуменно смотрит на нее, опуская вилку на краешек тарелки. Впервые Мэйбл разговаривает с ним так прямолинейно. — Про все… Это сложно, очень. Давай больше конкретики. — Про все. Ты знаешь, про что. Про кого. — А, Пасифика… — Сайферу становится не по себе. Мэйбл читает по бегающим глазам, что он хочет поскорее увильнуть от ответа. — Пасифика… Она тебя больше не потревожит, сегодня утром эта змея исчезла из нашей жизни. Точнее, из города, как минимум. — Так вот к чему была такая спешка в три часа ночи. — Мэйбл не унималась. — Значит, вы все-таки с ней говорили…       Билл убирает пустую тарелку и уже более приземленным шагом идет заваривать чай. На душе кошки скребутся. — Говорили. И… Вот это вот все, значит, правда?       Мэйбл ковырялась вилкой в сладких оладьях, не поднимая глаз от тарелки. В ее голосе не звучало осуждения, раздражения. Только какой-то приговор с оттенком «мне и впрямь все равно». Она знала, что Билл не сможет ей врать. — Правда. Хм… Я, это, действительно не хочу оправдываться. Я был, да и являюсь самовлюбленным эгоистичным болваном, который по головам пойдет ради своих целей. А Пасифика заслужила такого обращения. Со сволочью всякой по-другому нельзя. — А я, Билл… Я заслужила такое, правда? — Ты?       Сайфер смутился еще больше. От безразличия в ее голосе. — Прости, Мэйбс. Я поступал как чертов конченый кретин со всеми подряд, только не с тобой. Я знакомился с тобой ради информации, а в итоге получил ворох проблем и испытаний, которые, послушай, хочется преодолевать ради тебя. Вот и все. Вся правда жизни.       Мэйбл хмыкнула, отодвигая наполовину пустую тарелку. Или наполовину полную. — Ну… Все, больше нет между нами недосказанности, верно? Прощаешь меня, котик?       Опять обнимает сзади, и эта близость как ножом в спину. Мэйбл едва держится, чтобы не обнять его в ответ и не уткнуться носиком в его шелковые волосы. — Я подумаю, — бормочет под нос примирительно, незаметно улыбаясь, пока Сайфер не видит. В глубине души она уже давно обо всем подумала. И даже сделала выбор. — Ну ты и мелкая вредина, как же я тебя люблю.       Билл смеется и, напевая что-то одному ему понятное, крутится возле двери со своей курткой. Мэйбл настораживается… — Эм… Куда это ты собрался? — Не «ты», а «мы», дорогая. Собирай манатки, у тебя есть пять минут. Пора покончить с абсолютно всеми недомолвками раз и навсегда. Мы едем в Гравити Фолз.