«По мне ударяют железным прутом
Но я камень, холодный и твердый гранит
Я падаю, не разбиваясь потом
Мне не больно, я делаю вид»
Fleur – Камень
***
— Да ты с ума сошла что ли? — обреченно вздыхает Даша, откидываясь на спинку кресла. — Как так произошло? Хочется пошутить, что нас свёл ебучий случай, но арсенал шуток неожиданно покидает мою голову. За последние полчаса, от того, что я впервые кому-то прямо рассказываю всё произошедшее, начинает странно мутить. — Я уже сказала вам всё, правда, — почти умоляюще смотрю на подруг, руками прижимая к груди ледяные колени. — Меньшее, что мне хочется от вас услышать – осуждения. Девочки одновременно странно хмурятся. — Дурочка ты, — шепчет Катя и, придвигаясь ко мне, легонько касается ладонью плеча. — Кто же тебя тут осуждать будет? Все не без греха, — она усмехается, на секунду пересекаясь взглядом с Дашей. Та понимающе хмыкает. — Высоцкий не самый плохой вариант, — тихо произносит Веретенцева. — Просто пугает то, как вам обоим, должно быть, тяжело. Я было открываю рот, чтобы хоть что-то ответить, но в горле застывает тягучий ком. Протяжный всхлип неожиданно срывается с губ одновременно с упавшими на пижамные штаны горячими солеными каплями. Мы с Лёшей никогда откровенно не делились тем, что лежит на душе друг у друга, а надо бы, наверное. Чувствую себя ужасно виноватой, уязвимой, потерянной. — Ну ты чего, — Синицына крепко обнимает меня за плечи. — Всё у вас будет хорошо. Твой отец никогда не поступит во вред тебе, а значит, и за Высоцкого переживать не стоит, — мягко поглаживая меня, она замолкает. — Мы всегда на твоей стороне, Насть, — хрипло проговаривает Даша. — А ты просто так никогда ведь не сдаешься. И сейчас не сдашься. Хочется верить, что так и будет. — Теперь то мне хлебнуть винца можно?***
Пятница наступает как-то многообещающе. Пары объявляют дистанционными, потому что преподаватель по состоянию здоровья присутствовать на занятиях не может, но ноутбуки в современном мире дают возможность подготовиться к экзамену сидя по разные стороны экранов. Это и к лучшему – хотя бы не придется сидеть и мучать себя догадками по поводу того, куда же меня собрался увозить Высоцкий. Три часа я провожу заполняя тетрадь экзаменационными вопросами по предметам, изредка прерываясь на утренние быстрые перекусы бутербродами и горячим кофе. За окном простираются небольшие сугробы, слышится гул проезжающих машин и постепенно начинает светать. Все две пары мы переписываемся то с Лёшей, то с Катей, которая, от неожиданной радости за нас двоих, помогает со сбором вещей в дорогу и высылает мне список. Бестактно записанный в него кружевной комплект я отметаю сразу. Ноутбук отправляется в свою сумку сразу после пар. До приезда преподавателя остаются считанные минуты, поэтому я наспех беру с собой теплые носки, свитер и длинные пижамные штаны, насыпаю Гренке побольше корма, наливаю в поилку свежей воды, натягиваю на себя костюм с толстовкой, верхнюю одежду и застываю в коридоре, вслушиваясь в шаги на лестничной клетке за приоткрытой дверью. — День добрый, душа моя, — радостно щебечет Высоцкий и мягко приобнимает за плечи. Оно и не удивительно – мы почти не виделись три дня. — Готова? — Да, — я довольно улыбаюсь, чувствуя лёгкий морозец, осевший на его щеках. — Я соскучилась. Мужчина чуть отстраняется, убирая выбившуюся прядь с моего лица. — Я тоже, — выдыхает он. — Но мы нагоним эти дни сегодня. Давай свои вещи. Я протягиваю ему небольшую сумку и, выключая свет в прихожей, выхожу из квартиры. Идти по снегу в теплых уггах, оказывается, очень даже приятно. Пока мы плетемся к машине я подмечаю, что впервые за долгое время на небе нет ни одной тучи. Лёша убирает всё в багажник, который с подозрительным трудом закрывается, усаживается на водительское сиденье и заводит двигатель. — Ты чего там набрал? — удивленно интересуюсь я, косо поглядывая назад. — Секрет, — усмехается он, выруливая со двора. — Через полчаса поймёшь. Допытываться по поводу пункта назначения я даже не пытаюсь, ведь культуролог у нас великий конспиратор и всех тайн не выдаёт. Секрет, так секрет. В салоне на всю играет мой плейлист, который я бестактно включаю в самом начале. К счастью, мой вкус не доводит Высоцкого до рвотных позывов, а к моменту, когда начинает звучать песня Too Close, мы уже оба тихонько подпеваем, подшучивая над вокальными данными друг друга. Эта обстановка приводит меня в небольшой экстаз, учитывая последние дни. Максимальный комфорт, как того требует ситуация. Только когда мы выезжаем за пределы города, а за окном машины начинают мелькать подозрительно знакомые лесные очертания, я начинаю догадываться, куда же меня везут. — Ты серьезно? — восторженно затаив дыхание спрашиваю я и практически прилипаю лицом к слегка запотевшему стеклу. Лёша коротко кивает, устремляя взгляд в сторону небольших треугольных домиков, въезд к которым загораживает длинный деревянный забор.***
Пока Высоцкий возится с администратором, я распаковываю занесенный им багаж, поражаясь тому, сколько же он с собой притащил. Где-то сбоку в сумке многозначительно звенят две бутылки вина. Собственно, кроме вина тут приличный набор продуктов, его одежда и небольшая колонка. В конце концов, потратив последние силы на то, чтобы засунуть это всё в холодильник, я устало подхожу к панорамному окну и сползаю на пол. В небольшой домик сквозь пышные заснеженные ветви елей пробиваются тонкие лучи ослепляющего солнца, и я на мгновение зажмуриваюсь, наслаждаясь моментом и древесным запахом, окутывающим всё вокруг. Тишина, нарушаемая лишь пением птиц и воем ветра, убаюкивает. За спиной громко закрывается входная дверь. — Нравится? — усаживаясь на корточки за мной тихо шепчет Высоцкий, а потом упирается подбородком мне в макушку. — Шутишь чтоли? — усмехаюсь я и, найдя его ладонь где-то позади, крепко сжимаю её в своей. — Это просто чудесно, Лёш. — Я рад, что угадал с подарком, — он приобнимает меня за плечи и замолкает, очевидно, разделяя моё любование природным пейзажем. Сутки без связи, только мы и лес по ту сторону стен. Что может быть лучше? Чуть позже, распределив обязанности, я остаюсь в домике, натягиваю на себя пижаму и нарезаю нам овощи, пока мужчина удаляется на улицу к мангалу накладывать купаты на гриль. Накладывает он их, к слову, весьма виртуозно, что мне хорошо заметно из окна. Тот факт, что я могу спокойно заниматься чем-либо вообще, а не тревожно вертеть в руках телефон и нервно подергивать ногой, отрезвляет мой, помутнившийся в какой-то момент, разум. Кроме меня, Высоцкого, пары здешних кошек и охранника с администратором тут больше никого нет. Боже, мы можем даже спокойно гулять вдвоем по улице, не боясь наткнуться на знакомых из университета. И культурологу я за это сильно благодарна. Мурлыкая под нос очередную старую песню, я не замечаю, как проходит время, и как мы оказываемся сидящими на диване напротив небольшого стеклянного столика, битком заставленного нашим чудесно ароматным обедом. — А зачем ты просил взять ноут, если тут связи нет? — интересуюсь я, наблюдая как Высоцкий роется в своем рюкзаке. — Вот за этим, — гордо произносит он, размахивая небольшой пластиковой коробочкой. — Серьезно? — я заливаюсь смехом, пока мужчина вытаскивает и вставляет диск в дисковод. — Вернись в молодость, душа моя, — хмыкает он, открывая загруженные файлы. В молодость я не возвращаюсь, потому что вообще-то и не уходила оттуда, зато Лёша, судя по всему, радуется довольно сильно – сейчас аж щеки от улыбки треснут. А я не могу налюбоваться, как он сидит в домашней футболке, весь растрепанный и уютный, максимально открытый мне сейчас. Будто сбежал из совсем другого сюжета, другого фильма, будто мы здесь и сейчас не совсем то, что происходит в реальности. А в реальности только жуть и холод. — Сегодня мы с тобой смотрим Дэдпула. А я и не против. Не знаю, законно ли напиваться в три часа дня, но пробка бутылки очень заманчиво откупоривается Высоцким, так что мы сегодня официально расслабляемся. Обхватив ладонью запотевшую кружку, я накидываю на ноги пушистый плед, заботливо привезенный Лёшей, и прячусь в его теплых объятиях. По спине пробегает волна мурашек. В такие моменты мир вокруг замирает, словно берет паузу ради нас, словно застилается тонкой дымкой, пуская по воздуху маленькие пылинки умиротворения, наслаждения и спокойствия. Разум покидает голову, давая передышку, которая становится столь необходимой и мне, и ему. И я до чертиков благодарна времени, разуму и Высоцкому. Он ведь наверняка думает о том же, о чем и я, наверняка его вводят в ступор тупые мысли о настоящем и будущем. Мы оба не знаем, чего ждать от вселенной, которая с ума сошла, раз свела нас так бесцеремонно и неожиданно. Эти полтора месяца кажутся настолько наполненными, живыми и ценными, что я сама себя пугаю. Таких чувств, таких эмоций в моем сердце не было уже давно. Я не искала отношений, не ждала принца на белом коне, не ожидала даже самого малого из случившегося. Более того, всё так быстро набрало обороты: знакомство с моими родителями, с его друзьями, откровение перед подругами. Странным казалось даже то, что он дал добро на это, то, что он настолько не боится показывать миру нас, словно остальные проблемы лишь второстепенные и с ними он легко справится. В уверенности Высоцкого я вижу спасательную тростинку, которая в любой момент подхватит и вытащит из пучины. В уверенности Высоцкого я вижу спасательную тростинку, которая потянет его вслед за мной, когда что-то пойдет не так. Это жутко. — Платонова, — вытягивает меня из самобичевания тихий голос Лёши. Я вздрагиваю. Как оказывается, уже сорок минут пролетают. — Ты хоть вид делай, что смотришь. Что опять такое? — Я просто задумалась, — хмыкаю, уводя взгляд в сторону. Мужчину этот ответ не устраивает. Фильм он ставит на паузу, выпуская меня из своих объятий, и поворачивается так, чтобы я видела его лицо. — А теперь давай нормально уже поговорим, что творится в твоей голове. Эти три дня я места не находил, особенно когда ты так устало глядела на меня во время пар. Будто сквозь смотрела, — он вздыхает. — Я боюсь, — закусываю изнутри щеку до покалывающей боли. — Не могу избавиться от чувства, что что-то произойдет. Понимаешь? — и встречаюсь с холодными серыми глазами. — Настя, тебя просто напугал отец. Вот и всё. Это нормально – тревожиться после такого, — Лёша вытягивает руку, забирая себе мою ладонь, и мягко её поглаживает. — Ты не обязана всё додумывать за других. — Но я даже не знаю, о чем думаешь ты. Высоцкий хмурится и поджимает губы. Он смотрит так же, как в тот вечер, когда мама с папой сидели в зале – вглядывается, размышляет, будто вспоминает что-то. — Ты не боишься так открыто говорить близким о нас, что меня это пугает, Лёш, — рука мелко подрагивает, как и голос. — Это всё усложняет. — А тебе было бы легче скрывать от всех этот факт и метаться по углам, лишь бы только не усложнять? — его хриплый жесткий тон выбивает меня из колеи. — Было бы легче лгать? Не было бы. — От этой правды ты теперь можешь пострадать, — слова срываются с губ почти со свистом. — Перестань так за меня трястись, Платонова. Я взрослый человек и со своими проблемами могу сам справиться. Тебе не нужно каждый раз пытаться помочь – ты не спасатель, — он отпивает вино из стакана, жадно, почти залпом. Его это раздражает. Я сейчас раздражаю. — Я люблю тебя, — шепчу, проглатывая противный знакомый ком. — Я не могу не волноваться. Высоцкий застывает, поднимая на меня потеплевший в секунду взгляд, а потом наклоняется ближе, так, что я чувствую на щеке его тихое тёплое дыхание, и целует, едва касаясь, позволяя раствориться в этом поцелуе, запуская пальцы в волосы на затылке. Мне больше ничего сейчас и не нужно. Углубляю поцелуй, смазано, резко, перехватывая короткие вдохи, непозволительно нагло запуская холодные ладони под его футболку, очерчивая незамысловатые узоры на его горячей коже. Дыхание, тяжелое и спутанное, сбивается окончательно. Спускаюсь губами к шее, ключицам – везде, куда достаю, везде, где могу оставить влажные следы, а потом привстаю на коленях, опрокидывая его на холодную гладь небольшого дивана, и нависаю над ним. — Ты с ума меня сведешь, — хрипло шепчет Высоцкий, проводя пальцами по моему оголенному бедру вверх до живота, до спины, и прижимает к себе одним движением. А ты уже сводишь. Я надышаться тобой не могу, насмотреться не могу, не касаться уже не могу. — Люблю… — тихо срывается с моих губ, которые в ту же секунду накрывают его губы, обветренные и такие желанные. Футболка летит куда-то на пол после моих неловких долгих махинаций, за которыми мужчина наблюдает с особым наслаждением, улыбаясь и помогая её стянуть. — Платонова, окно… — на мгновение прояснившимся взглядом Лёша кивает в сторону панорамной стены, за которой, очевидно, нас могут увидеть посетители. Я смущенно хихикаю, чувствуя, как он встает с дивана, утягивая меня за собой на второй этаж. Неловко как-то. Трясущиеся ноги подкашиваются, грозя слететь со ступенек. — Моя очередь, — Высоцкий перехватывает инициативу, едва мы доходим до низкой, аккуратно застеленной кровати, и придавливает мои запястья почти к изголовью, не давая возможности освободиться. Он властно, почти профессионально расстегивает пуговицы на моей домашней рубашке, очерчивая поцелуями каждый открывающийся сантиметр кожи. Сдавленный стон срывается с губ одновременно с пробегающими по телу мурашками. Я практически пошло выгибаюсь навстречу его губам, зарываясь руками в белую простынь. Шорты теряются на полу следом за рубашкой. Внизу живота уже мучительно сводит, когда пальцы Высоцкого настойчиво раздвигают колени, проводят по чувствительным точкам и проникают под нижнее белье, касаясь так, что приходится губы закусывать. Ногти царапают напряженную спину. Я прикрываю глаза, растворяясь в очередном влажном поцелуе, выбивая последний воздух из легких. Я не умоляю его, чтобы это все скорее переросло во что-то большее, я наслаждаюсь жалкими мгновениями, которые нам дарит этот дом и это место, позволяя его рукам мучительно долго исследовать своё тело, обжигая его прикосновениями. Пусть показывает мне свою власть, пусть даёт понять, что я переживаю зря, пусть делает всё, что хочет со мной, потому что я с собой сделать уже ничего не могу. Когда Высоцкий нетерпеливо избавляется от лишней одежды, нависает надо мной, прикасаясь своим лбом к моему, и медленно входит, заглушая поцелуем громкий стон, я растворяюсь в «здесь и сейчас». Когда он настойчиво, резко и медленно вколачивается в моё тело, я стираю из головы все «но», «если» и «почему». Просто потому что.***
Жадно хватая ртом горячий воздух, я устраиваюсь на его груди, прикрывая нас пуховым одеялом. — Расскажи о себе что-нибудь, — тихий шепот утопает в его коже вместе со вздохом. — Что тебя интересует? — усмехается мужчина. — Я почти не спрашивала о твоем прошлом, — пожимаю плечами, закидывая на него ногу. — Всё, что знаю – со слов твоих друзей. — Ну… — Высоцкий потирает лоб в раздумьях. — У меня мог бы быть ребенок. — Что? — от неожиданности я вскакиваю настолько резко, что почти ударяюсь головой о стену. Вот это нихуя себе – хочется сказать мне, но поймав затуманенный отрешенный взгляд мужчины, тут же оседаю обратно, пытаясь унять кричащее нутро. Он мог бы быть отцом… Лёша молчит долгие секунды, оставляя за собой лишь пустоту и холод, а потом тяжело вздыхает и пододвигается к изголовью кровати. — Не знаю, кто у меня был бы, сын или дочка, но как факт, в статусе новоиспеченного отца я был относительно недолго, — он горько усмехается. Я чувствую себя так, словно не имею сейчас права слушать то, что он говорит, словно не могу вообще влезать в такие подробности и требовать от него разъяснений, однако руку его, сжатую в кулак, своей осторожно накрываю. — Я сделал предложение Свете, когда только узнал. Это было нелепое стечение обстоятельств и много выпитого алкоголя на вечеринке после защиты магистерской, но от ответственности я не убегал никогда, — он на мгновение прерывается, поджимая губы то ли от злости, то ли от тяжести всей истории. — Мы не были счастливой парой. Она мне нравилась, очень, и я ей, отчасти. Мы познакомились с нашими родителями, с друзьями, уже выбрали дату свадьбы. Я был на седьмом небе от счастья, если честно, потому что очень хотел ребенка. И когда она позвонила мне из больницы и сообщила о выкидыше, я был на заработках в другом городе. В тот вечер я приехал и напился впервые до потери памяти. Помню только, что она не плакала – сидела в углу тихонько и смотрела в одну точку. Мы всё таки расписались, пусть и скромно. Два года всё было нормально. Или только я так думал. А потом начались измены с её стороны, которые я сначала пытался пресечь, а потом начал игнорировать. Когда терпение закончилось, я уехал, но забыл пару вещей и вернулся. Начал перебирать комод и случайно нашел старую выцветшую справку об аборте. Это было за пару дней до того, как ты подобрала меня на скамейке у дома. Я молчу. Молчу и перевариваю всю ситуацию, которая предстала передо мной. Молчу и смотрю на Высоцкого, такого раненого и забитого, уязвимого и надломленного. — Лёш… — слова застревают в горле. Я не знаю, что могу сейчас сказать и лишь прикрываю дрожащие губы рукой. Горячие слезы почему-то одна за другой скатываются по щекам и становится больно от сдавленного чувства в груди. Не этого я ожидала. Мужчина поворачивается ко мне, протягивает ладони к лицу, пальцами стирая соленые дорожки, и едва заметно улыбается. — Не стоит… — шепчет он, притягивая моё содрогающееся тело к себе. — это прошло и не стоит твоих слёз. Со свистом втягивая губами воздух я, не скрывая того, как мне жаль, крепче сжимаю его плечи. Сердце неприятно ноет. Он этого, черт возьми, не заслуживает. — Я лишь хотел этим сказать, что меня не пугает ответственность. Я всегда смогу постоять за тебя, Платонова, потому что люблю. Прости, если тебя это так задело. — Не смей извиняться, — голос переходит скорее на хрип. Я судорожно мотаю головой. — Это я не имела права так вторгаться в твою жизнь. Даже тогда, в своей квартире, когда допытывалась, что с тобой произошло. Я не знала, какую боль ты испытывал. Я чувствую себя такой глупой. Прости меня. — Ты, Платонова, имеешь прямое отношение к моей жизни, — выдыхает он мне в спутанные волосы. — Вторгайся сколько душе угодно. В комнате, наполненной напряжением и болью, я почти не дышу, не издаю больше ни звука. Пусть повисит необходимая тишина. Я больше не боюсь. Я больше не хочу думать, что могу сделать ему хуже. Я хочу дать нам шанс зализать свои раны и помолчать.