***
Спустя почти три часа приходит Высоцкий с пакетом продуктов. Они все поиздеваться что ли решили? Думают, я совсем ничего не ем? — Как дела, душа моя? — он аккуратно прикладывает прохладную ладонь к моему лбу. — Как самочувствие? — Хорошо, — бурчу я себе под нос. Становится и правда лучше. Хотя бы озноб за день сходит на нет. Перехватывая руку Лёши, я подаюсь вперед и стискиваю его в объятиях, которых почему-то так не хватало утром, особенно после этого дурацкого кошмара. Мужчина громко вздыхает, прижимая меня к себе за плечи. — Вот теперь ещё лучше, — усмехаюсь, вдыхая его привычный запах духов, которыми уже пропитался и свитер, и пуховик. Кошки на душе скребут за тебя. Внутри всё переворачивается из-за волнения за тебя. В голове, черт возьми, одни только мысли о том, что я не пара тебе, что рано или поздно ты это вспомнишь, а я не смогу противиться. Теперь, действительно понимая всё, что мы можем друг с другом сделать, понимая, к чему всё может привести, я уйду, если ты сам попросишь. И даже несмотря на то, что ты весь такой из себя сильный, массивный и серьезный, я очень-очень переживаю. Но не скажу тебе. — Всё хорошо? — в который раз за сегодня я слышу этот вопрос, в который раз не хочу честно на него отвечать. — Платонова? — Нет, — тихо выдыхаю я ему в шею, не в силах отстраниться и показать свои истинные эмоции, так плохо скрывающиеся на лице. — Давай мы с тобой перекусим, а потом ты расскажешь, что тебя так тревожит. Хорошо? — он касается моего подбородка, приподнимая лицо, и смотрит – пытается что-то разглядеть. — Мгм, — единственное, что удается выдавить из себя. Дальше мы вот так просто устраиваемся на диване, заваривая горячий чай с принесенным им лимоном, высыпая в тарелку моё любимое шоколадное печенье. Высоцкий запрокидывает руку мне на плечи и аккуратно придвигает к себе. Тусклый свет ночника становится всё ярче по мере сгущения вечернего, практически зимнего, мрака. — Насть, — тихонько зовёт преподаватель. — что вчера произошло между тобой и родителями? Я глупо таращусь в сторону кресла, непроизвольно сжимая в руке горячий стакан. — Ничего хорошего, — это мягко сказано. По сути всё дошло до истерики, но по факту что-то внутри меня вчера вечером надломилось. Может, от того, что я никогда не видела своего отца таким разочарованным и разгневанным одновременно. Может, от того, что меня, как котенка, ткнули носом в дерьмо и снова заставили усомниться в правильности поступка. Может… — А если конкретнее? — Высоцкий хмурится – даже по голосу слышу. — Всё же было более-менее хорошо, когда я уходил. Святая наивность, Алексей Михайлович. — Не было ничего хорошо, — вздыхаю, высвобождаясь из его объятий. — С самого начала что-то пошло не так. Я вываливаю на Лёшу весь груз со своих плеч, прерываясь, прыгая с одной мысли на другую, объясняя, что ничего нормального вчера не случилось, кроме реакции моей матери и брата. Он не перебивает, смотрит на меня почти отстраненно и будто утопает в своих мыслях, иногда мягко сжимая мою ладонь в своей. Когда я свой рассказ, наконец, заканчиваю, он молчит, не сводя потухших глаз с наших переплетенных пальцев. Боже, хотя бы ты себя не накручивай, хотя бы ты держись как раньше. — Только не говори мне, что после этих слов жалеешь о случившемся, — почти разочарованно, хрипло и тихо произносит Лёша. Что ты… — Я бы никогда не… — что именно «не» договорить не получается. Воздух от чего-то покидает легкие. — Посмотри на меня, — шепчу я, осторожно устраиваясь на его коленях, руками касаясь чуть отросшей бороды. Высоцкий смотрит потерянно, хмуро. До чего же хочется просто помолчать, обнять его и послать всё к черту – мысли, страхи, обиды, недосказанности. Собственно, это я и делаю – обвиваю руками шею, едва задеваю носом висок и очень привычно прячу лицо. — Я никогда от тебя не откажусь. Даже если сильно захочу. — Знаю. Ну и кашу же мы с тобой заварили, душа моя, — усмехается мужчина, зарываясь пальцами в мои волосы на затылке. — Ты точно не знаком с моим отцом? — бурчу я куда-то в край его рубашки. — Не видел ни разу, если честно, — Лёша пожимает плечами, а потом мы синхронно как-то вздыхаем. — Его тоже можно понять, — я уже было открыла рот, но Высоцкий жестом попросил помолчать. — Он не должен был срываться, безусловно. Тем более, когда меня не было рядом. Но он твой отец и желает тебе только самого лучшего. Твоя мама права – дай ему время. — Он угрожал, Лёш, — тело мельком покрывается мурашками. Голос предательски дрожит. — У него много связей. Он может… — Не может, — преподаватель мягко гладит меня по плечу, поджимая губы. — Тебе он не навредит. По крайней мере, за твою репутацию можно не беспокоиться, а что будет со мной – не так страшно. В любом случае, я от этого не умру. От его уверенности и дурацкой легкомысленной храбрости в груди что-то больно екает. — Высоцкий, — я устремляю на него достаточно обеспокоенный и хмурый взгляд. — Не смей так говорить. Я не хочу портить тебе жизнь. — Не испортишь, — он устало усмехается, потирая мою щёку. — Ты не можешь быть виноватой в этом. Вздыхаю, мотая головой. Спорить уже не хочется. Остаётся лишь ждать, что все само собой разрешится. — У меня для тебя подарок, — тихо шепчет мужчина, наблюдая удивление на моем лице. — Поедем кое-куда в пятницу. Приготовь теплые вещи, возьми пижаму и ноутбук. А самое главное – выздоравливай скорее. — Чего это вдруг? — хмыкаю я. — Ты мне подарок сделала, а я не могу? — Высоцкий смеется. — Побудем денек не здесь, расслабимся. Нам с тобой это сейчас очень нужно. — Могу я задать вопрос? — Уже задала, Платонова, — шутит он, тут же получая по голове подушкой. — Конечно можешь. — Я хотела бы сегодня рассказать подругам о нас – они вечером приедут сюда, но перед этим мне нужно узнать твое мнение. — Если ты уверена в них – уверен и я, — Лёша улыбается, а потом на мгновение касается своими губами моих, оставляя на них невесомый поцелуй. — В конце концов, пусть хотя бы наши близкие знают. Я же понимаю, как тебе тяжело скрывать это от них. — Точно? — щурюсь я, пытаясь разглядеть хоть небольшой намек на протест в его глазах, но не вижу. — Точно, — хмыкает Высоцкий. — А теперь, будь добра, помолчи и дай мне тебя нормально обнять, душа моя.***
— Ну ты умеешь заболеть в самый не подходящий момент, — фыркает Синицына, порывисто прижимая меня к себе. Бокал вина в её руке опасно наклоняется прямо над диваном. — Кто же знал, — бубню я, отпивая из стакана воду с апельсиновой шипучкой – алкоголь мне настоятельно не рекомендуют. — Что вообще за дискриминация? Я тоже хотела выпить. Учитывая, что я собираюсь им рассказать, это даже кажется необходимым. — Ага, с температурой и пьяная. Мы же тебя не откачаем потом, — Даша закатывает глаза и накладывает мне приличную порцию дурацкого фруктового салата, который, по её словам, должен помочь мне встать на ноги – витамины, все дела. Ладно хоть пиццу мне можно поедать без зазрения совести и в огромных количествах. До этого я ем всего один раз и Высоцкого этот факт не устраивает. Кажется, он даже обижается, что его кулинарный шедевр я не оценяю по достоинству. А вообще всё потому, что нормальные люди не добавляют столько перца в свои блюда. — А чего вы без Эрика пришли? — как бы между прочим интересуюсь я. — Он сам не захотел учавствовать в посиделке, — Даша пожимает плечами. — И вообще сказал, что не сможет выдержать и пять минут в нашем «шабаше». Мы втроем одновременно хихикаем. — Слабак, — театрально взвываю я, на что получаю одобрительные кивки. — Как ты, кстати? Как тебе новый город? Мой вопрос открывает огромнейший поток интересных рассказов Веретенцевой про новый универ, про преподавателя-дурака, который никак не хочет ставить ей заслуженные баллы в этом семестре, про то, как её задолбала хмурая погода и не менее хмурые люди и что вообще она хочет обратно вернуться, но пока не может. Куча интимных подробностей про дурацкие привычки Эрика тоже не остаются без внимания, к сожалению. — Фу, давай только не об этом, — возводя руки к небу, молю я. Даша закатывает глаза, но всё же свой рассказ прерывает на этой ноте. — Мы, кстати, не просто так сюда пришли, Платонова, — Катя одергивает меня, многозначительно прищурившись. Бляяяять. — Почему я узнаю о твоем кавалере от Веретенцевой? — подруга почти обиженно дует губы. — Я зря чтоли свахой заделалась, в конце-то концов? Ой как зря, Катенька, ой как зря. Ты даже не представляешь. — Говори давай, кто счастливчик. Высоцкий, судя по тому, в какую пизду катится наш секрет, счастливчиком не является. — Я не знаю, как вам об этом сказать, — признаюсь честно, отставая кружку с шипучкой на край стола. Если бы меня спросили: «Какие виды психологического насилия вы знаете?» – я бы точно понимала, что ответить, потому что эти застывшие на мгновение взгляды описать иначе невозможно. — Да говори как есть, — хмыкает Катя. — Уж не думаю, что ты с бомжом со своего двора роман закрутила. С бомжом я, очевидно, романы не кручу, но моё лицо сейчас выдает такой странный клубок эмоций, что подруги как-то заметно напрягаются. — Платонова… — произносит Даша, едва не подавившись куском пиццы. — Не пугай. — Вы Высоцкого же знаете? — охуенное начало, ничего не скажешь. Девочки одновременно замирают, на всякий случай убирая бокалы из рук. В комнате воцаряется долгое двусмысленное молчание. То ли они сейчас вспоминают, кто такой этот Высоцкий, то ли всё совсем хуёво. По красноречивому взгляду Веретенцевой я понимаю, что нашего преподавателя культурологии она точно помнит, а кроме всего прочего, восторга это у неё не вызывает. — Да ну нахуй, — с долей осознания в голосе протягивает Катя. — Да, ну нахуй, — обреченно вздыхает Даша, опуская руку с недоеденным куском пиццы. — Ну да, нахуй, — истерично прыскаю я.