Эффект Доплера

Кто-то ложится рядом со мной, и я открываю глаза сквозь сон. В глубине души я надеюсь, что это Сэм, сам не знаю, почему. Вспоминаю: последний раз, когда я спал с девушкой, позже привязался к ней, влюбился. Из-за меня она погибла. Чувство вины будет бесконечным, пока я сам не отправлюсь на тот свет. И мысли об этом ужасают. Я никогда не смогу простить себя за это. Кто-то ворочается рядом и утыкается носом мне в плечо. Я чувствую, как этот «кто-то» плачет. Я открываю глаза, и мое внимание привлекают светлые локоны, на которые падает свет от фонаря на улице. Забыл закрыть шторы. Это не Ари. Не Сэм. Она ведь не блондинка. — Твоя мама в порядке? — спрашиваю я Натаниэля. Он плачет. Едва слышно. Каждый его всхлип пронизывает меня холодной дрожью насквозь. Боже, какой я идиот. Всё слишком паршиво. Как она может быть в порядке? Она ведь зависима. — Её упекли в диспансер. Она пролежит там полгода, не меньше. Я не знаю, мне исполняется восемнадцать через две недели, Кью. Но я не чувствую себя взрослым. Столько всего свалилось на меня в последнее время. Эти вечные передозы моей мамы, учёба, младшая сестра… Мою мать могут лишить опекунства. И начнётся возня с бумажками, и... — Твоя мать поправится. Её вылечат. Ты повзрослеешь. А малышка у тебя просто чудо, — уверяю его я. — В самом деле, Нат, я ведь рядом. За Рэджи я не ручаюсь. Кстати, за себя тоже. Последние слова — вранье. Сэм поймёт это. Она раскусит меня. Я сбегу, когда кто-нибудь из друзей догадается о том, что я — сын того самого погибшего в особняке бизнесмена. У них будет два варианта — сдать меня, либо скрываться вместе со мной. Каким бы хорошим ни был друг, он не поймёт меня. Никто бы не понял. Даже родной человек. Убийство не прощают. Ни одна живая душа не станет обрекать себя на вечную беготню от копов ради меня. Они не поймут, почему я сделал то, что сделал. Друзья будут считать меня чудовищем. Может, вы, конечно, думаете, что друзья существуют, чтобы понимать друг друга, принимать таким, какой ты есть. Херня! Если ты убил кого-то, и они узнают об этом, то перестанут смотреть на тебя, как на хорошего человека. Ты превратишься в дерьмо за считанные секунды. Тебя начнут презирать. Ненависть — вот что будет скрыто за маской слов: «да ладно тебе, Кью, ты не чудовище, мы все понимаем, ты вынужден был сделать это». На самом деле, они ни хера не понимают. И у меня был выбор — стать на сторону отца, и забыть о матери, которая меня любила, перестать думать о чудовищных вещах, которые он когда-либо совершал, либо же убить его, что я и сделал. Никто из моих нынешних друзей не терял мать, по-настоящему не терял. Не приносил ей цветы на могилу, не рыдал по ночам, не в силах контролировать боль в области сердца. Мне ведь было всего пять лет, когда на меня свалилось всё это дерьмо под названием «отец» и «смерть матери». Он виновен в этом. А я виноват в смерти отца. Око за око, как говорится. — Спасибо. Мне уже легче, — Нат с каким-то сопением вдыхает в себя воздух через нос, и через какое-то время выдыхает. Это время показалось мне слишком долгим. Интересно, на сколько секунд он может задержать дыхание? — Мы отметим твой день рождения на славу, — говорю я и чувствую, как Нат отодвигает свой сопливый нос от моей футболки. Я улыбаюсь. Хорошо, когда есть кто-то, кто может высморкаться в твою одежду. Сразу же начинаешь чувствовать себя героем. — Сразу говорю — я не люблю сюрпризы. Кстати, я заглядывал к сестре… — начинает Нат, и я округляю глаза. Сэм — о ней-то я забыл сообщить своему другу. — Извини, я не написа… — Это хорошо, что у неё появилась подруга, — перебивает меня Умник. — На самом деле, — я сдерживаю смех, — Ари не видела Сэм после того, как та куда-то ушла. Малышка не знает, что спит с ней. - На этих словах я запинаюсь. Мы с Сэм кричали ночью. Думаю, ей тоже приснился кошмар. Скорее всего, Ари проснулась из-за криков. Но раз сейчас все хорошо, то они обе уснули после неловкого разговора. - Боже, Нат, она у тебя потрясающая. Если бы не Ари, Сэм… - и тут я вдруг вспоминаю, как девочка выскочила на улицу под ливень, и босиком поспешила к Саманте. Дёргая её за рукав пальто, она уговорила Сэм зайти в дом. Если бы не её решительность в этом плане, я бы не узнал секреты этой девушки. Она бы, возможно, не решилась открыться мне, и уж тем более, остаться на ночь. Снова. — Сэм — что? — не понимает Нат. — Твоя Ари спасла мою жизнь от одиночества, — признаюсь я скорее самому себе, нежели другу. - И не только мою. — Серьезно? — смеется Умник. — Снова? — Она уже сделала это однажды. Сегодня она сделала это ещё раз. У тебя потрясающая сестра, — говорю я уже в тысячный раз за сегодня. — Она читает мысли. Говорит то, что я хочу услышать. Делает то, что нужно. Хоть это и безрассудно, глупо, может, неправильно. Но она делает это во благо других людей. — Даже не верится, что она такая. Ну, сам понимаешь. Семья у нас неблагоразумная. — Прекрати, — обрываю его грустные слова я и продолжаю, — представь, как завизжит Ари, когда увидит рядом с собой тело, пускающее слюни во сне. - Я до сих пор не уверен в том, знает малышка о том, что рядом спит незнакомая девушка, или нет. Но мы оба смеёмся, представляя эту картину. — А как Сэм вообще оказалась в моём доме? — спрашивает Нат. — Я встретил их с Рэджи на улице. Эх, Нат, если бы я мог выдавать чужие секреты, ты бы всё понял. Спустя какое-то мгновенье я слышу умиротворённое дыхание Ната. Он уснул. Кусок моей футболки зажат в его руке. Я вдруг чувствую себя человеком, на которого можно положиться. Старший брат, любящий парень, хороший сын, отзывчивый друг — те самые звания, которые мне не удалось получить в своей жизни. Я пытался и не раз. Сын из меня никудышный вышел. Любящий парень, живущий где-то внутри меня, свёл собственную девушку в могилу. Не собственноручно, конечно, но я струсил, и поэтому, я виноват. Старший брат… чёрт, у меня нет младших сестер и братьев. Я единственный ребёнок в семье. Отзывчивый друг, хм, может, хотя бы друг из меня выйдет — что надо. С мыслями, полными глупых надежд, я засыпаю. Крыша — начало всех начал. Там я впервые понял, что люблю её. Кажется, люблю. А может, полюбил в тот самый момент, когда увидел эту девушку, сидящую на выступе, которая, запрокинув голову вверх, любовалась звездами. Её каштановые волосы слегка колышутся на ветру, а глаза блестят от красоты на небе. Ей повезло, что на небе ни облачка. А мне повезло, что я вижу всё это. Снова. Один и тот же сон. Я понимаю, что позже она бросился с крыши, либо же застрелит себя непонятно откуда взявшимся пистолетом. Каждый раз она убивает себя снова и снова. И каждый раз по-разному. День, когда я понял, что люблю её, приходит ко мне во сне, обращаясь в кошмар. Моё собственное сознание издевается, напоминает, что я виновен в её смерти. Я до сих пор жив, могу дышать, ходить, мыслить, существовать, разговаривать — хотя делать этого не должен. Не имею права. Не тогда, когда… не спас её. Господи, лучше бы я умер в том сраном доме, а она осталась жива. Джуди сидит и не смотрит на меня. Я знаю, что если подойду ближе, если, не дай бог, прикоснусь к ней, или скажу хоть слово — она умрёт. Я ведь снова на этой крыше. Мы на этой крыше, здесь и сейчас, хоть и во сне — я до последнего верю, что это не случайность. Их не бывает. Я судорожно вздыхаю, сглатываю слюну, и делаю шаг вперёд. Неуверенно, я продолжаю ступать, приближаясь к Джуди всё ближе и ближе. — Родная, — сквозь слёзы проговариваю я, зная, что она обернётся и когда заметит меня, достанет очередное орудие убийства. Способ уничтожить всё то хорошее, что произошло на этой крыше год назад. Вариант, как превратить мой сон и всю мою жизнь в кошмар. Её зелено-карие глаза смотрят с надеждой. — Кью, — она буквально вкладывает в это слово всю любовь, которой согревала меня те недолгие месяцы наших отношений. Я вспоминаю — в эти дни я был по-настоящему жив. С ней и только с ней. — Девочка моя, — я банален до невозможности. Мил до тошноты. Отвратителен сам себе, ведь я знаю, что говорю эти слова в тысячный раз, в очередном кошмаре. Знаю, чем они обернутся. Но ничего не могу с собой поделать, слова сами слетают с моих губ. И когда она слышит это, слезы катятся по её щекам. Она спрыгивает с выступа на ноги, и, продолжая стоять, каждый раз убивает себя по-новому. Джуди бросалась с крыши, убивала себя ножом в живот, душила, сворачивала себе шею, глотала таблетки. Этот кошмар с каждым разом становится всё ужаснее, а её убийства — всё изощрённее. Моя девушка достаёт собачий ошейник и швыряет его мне под ноги. А я не могу пошевелиться. Каждый раз она убивает себя, а я ничего не могу сделать, как и в тот самый день — 4 сентября прошлого года. Этот сон напоминает мне каждый грёбаный раз, что я — трус. Я — ничтожество. Я не смог ничего предотвратить. Поэтому мои ноги прилипают к поверхности крыши, и я не могу шагнуть к ней. Не могу вырвать нож из её рук. Не могу остановить, чтобы она не прыгала с крыши. Не глотала чёртовы таблетки. Не убивала себя. Красный кожаный ошейник валяется у моих ног, на нём красуется маленькая медалька с именем собаки. Джуд — я назвал щенка в честь неё. Это глупо, но пёс, которого я спас от летящего на всех скоростях фургона — единственный, кто остался со мной после той трагедии. Помню, я внушал себе, что если назвать её этим именем, частичка Джуди всегда будет рядом. Я нашёл щенка на дороге в день, когда решил сжечь особняк вместе с мёртвыми телами. — Где собака, Кью? — она осуждающе смотрит прямо в глаза, и с каждой секундой на душе у меня становится всё гаже. Вспоминаю — я бросил собаку на этой самой чёртовой крыше, когда понял, что мне пора уехать. Когда я осознал, что больше не могу находиться в этой квартире, жить в этом доме, в этом городе. Здесь всё напоминает о Джуди. Надеясь, что собаку спасут, я специально не закрыл выход на крышу на замок. Кто-нибудь из соседей точно найдёт её. Джуди качает головой, словно понимает, что ничего уже не изменить. Она винит меня за то, что я бросил собаку и уехал. А я не мог не бросить. Уезжая из родного города, в котором я родился и прожил девятнадцать лет, я должен был избавиться от всего, что напоминает мне о ней. Начать жизнь с чистого листа. Смотреть на собаку было больно, поэтому, я оставил её. Я наблюдаю за тем, как Джуди убивает себя. Снова. А я ничего не могу сделать. Снова. На этот раз она достаёт из-за пазухи собачий поводок и душит себя до смерти. На последнем её издыхании я просыпаюсь в холодном поту. — Я не могла тебя разбудить! — плачет Сэм. Я моргаю, пытаясь понять, где я, и что происходит. — Прости, прости, ты так кричал, я даже ударила тебя по щеке. Ты не просыпался, ни в какую! — она держит меня за руку и с ужасом смотрит в глаза. — Как-нибудь позже расскажу, — говорю я, пытаясь выдавить улыбку. — Ари закричала, когда увидела тебя утром? — Разве что — от радости, — Сэм бросает мою руку и убирает волосы со своего лица. Как всегда, они растрёпаны. — Мы с ней уже подружились. Что-то во взгляде девушки заставляет меня задуматься над тем, что крик Сэм не послышался мне ночью. Но я думаю, сейчас не стоит задавать ей подобного рода вопросы. — Который час? — я вдруг с ужасом понимаю, что второй день подряд сплю до обеда. — Не переживай, сейчас девять утра. — Говоришь, ты не могла меня разбудить? — не понимаю я. — Я даже влепила тебе пощёчину, говорю же, — она виновато отводит взгляд. Я сажусь рядом с ней на кровать и тяжело вздыхаю. — Где Нат? — Ты очень меня напугал, — игнорируя вопрос, говорит она. — Он на кухне? — Кью, я испугалась. Это ненормально, ну… — она мнётся, — то, что я не могла достучаться до тебя. — Что у нас сегодня на завтрак? — я стараюсь поменять тему, а эта клуша всё никак этого не поймёт. Она вздыхает и накрывает мои руки своими, глядя на меня своим взглядом типа «я все понимаю». Ненавижу, когда люди так делают. Ни хера ты не понимаешь. Спасибо, что помогаешь, боишься за меня, и все такое. Но понимать — вы ни черта не понимаете. И даже если попытаетесь, все равно не поймёте. Ведь я и сам себя не понимаю, понятия не имею, почему не могу проснуться, пока кошмар не кончится. Не знаю, почему этот бесконечный ад вообще снится чуть ли не каждую ночь. Я не помню, когда последний раз спал нормально, а проснувшись, чувствовал себя не подобием дерьма, словно всю ночь таскал вагоны, как герой из Супер семейки, а реально отдохнувшим человеком. От Сэм меня спасает Ариэль, которая вихрем влетает в комнату и кричит: — Яишенка с беконом! Я мило улыбаюсь ребёнку, а в сторону Сэм кидаю взгляд, типа «прекрати уже». Она кивает, опустив глаза. Хорошо ведь, что в таком состоянии меня увидела не Ари, а кто-то другой. Кто угодно, лишь бы не она. Не хочу напугать ребёнка до смерти. Чувствуя себя виноватым за то, что так глупо отшил Сэм (она ведь не виновата в моих кошмарах), я спускаюсь вниз и вижу белого Натаниэля. Реального белого. Не просто бледного — такой бледности не бывает. Я успеваю подумать о наркомании, передающейся по наследству. Неужели, он колется, как и его мать? В голове проскальзывает куча мыслей вроде, а что же будет с ребёнком? Я ведь один за ней тоже не усмотрю. Если с Натом что-то случится, начнётся конец света. — Меня сейчас вырвало, может, я просто съел что-то не то, а может — наоборот, давно не ел, — объясняет Нат, успевая заметить мой испуганный взгляд. Я проплываю мимо него и сажусь рядом. Тарелка с едой уже стоит напротив меня. Сэм садится с другой стороны стола, заранее усадив ребёнка. Не помню, когда завтракал в подобном кругу людей. Вернее, завтракал не один. Не могу вспомнить, когда последний раз садился за стол и нормально завтракал. Не на бегу. Не на диване. Не сидя на полу, как вшивая псина. Я сижу за столом, как нормальный человек, в кругу девушки, друга и ребёнка, который вчера едва не признался мне, что считает меня вторым старшим братом. Я смотрю на Ариэль с улыбкой, и она делает то же самое в мой адрес. — Стойте, — Натаниэль подрывается и идёт к холодильнику. Он протягивает руку вверх, открывает дверцу шкафчика и достаёт бутылку чего-то крепкого. Я забыл глянуть, который час, когда Нат пришёл домой. Но что-то мне подсказывает, что он поспал от силы три часа. Тёмные круги делали лицо немного острее, чем на самом деле. Его впалые скулы торчат, о них, чёрт возьми, можно порезаться. Он изрядно похудел за эту неделю. Думаю, приступы матери, агония, крики, скандалы по ночам, продолжались не один день. Это было не только вчера. — Я не пью, — повторяет Сэм те самые слова, сказанные ещё в баре. Я закатываю глаза. Нет, хорошо, что она не пьёт, но иногда выпить — полезно, особенно в качестве поддержки друга. Хотя, Нат ей совсем не друг. Нельзя стать другом за какие-то сутки. Я до сих пор не понимаю, почему она ещё здесь, в этом доме. — Ты не откажешь в компании? — Натаниэль садится рядом и грустно смотрит на меня своми небесно-голубыми глазами. — Обижаешь! — я фыркаю в его адрес, стараясь хоть как-то развеселить, и замечаю, как Ари едва заметно шепчет одними губами «не надо». Она права, я зря стараюсь. Уже через час, доев яичницу и выпив шесть стопок, я чувствую, как у меня немеют ноги, пальцы рук, губы, всё лицо целиком. Я понимаю, что старался всего лишь поддержать друга, а не напиться. Но у всего есть свои минусы. Сэм и Ариэль уже давным-давно смылись из-за стола, и уже сидят в гостиной. В карты играют, кажется. Нат хватает меня за плечо и шепчет едва вменяемой речью: — Я так рад, что ты — мой друг. — Я потерял собаку, — вдруг выпаливаю я, подавляя тошноту. Кажется, еще чуть-чуть, и яичница вывалится через рот обратно в тарелку. — То есть, как это, потерял? — не понимает мой охмелевший друг. — Перед тем, как приехать в этот город, я бросил её на крыше, — мне вдруг хочется рассказать Нату всё, что навалилось на мою больную голову в последние 24 часа. Он понимающе кивает и говорит: — Хочешь вернуться за ней? Я едва заметно киваю. Этого хочет Джуд. Моя Джуд. Она ясно сказала мне в том кошмаре. Который последний. Я не должен был бросать собаку на той крыше. Джуди права. Может, пёс ещё там? Вот идиот. Прошёл целый год, он не может быть там. Либо его нашли, либо… Думать о такой ужасной вещи, как смерть собаки, мне не хочется. Я выливаю рюмку обжигающей жидкости в рот и кашляю. Слишком крепкое. Я закусываю листом салата из общей тарелки, и эта зелёная трава с хрустом исчезает под моими зубами. — Ты не можешь поехать со мной. Этот город находится в двух тысячах километров отсюда, это очень далеко. Ехать двое суток, если не трое. Ты нужен своей сестре. У тебя учёба. — У тебя ведь тоже, последний курс. Ты скоро выпускаешься. — В следующем году, это нескоро, — говорю я. — Мне необходимо избавиться от чувства вины хотя бы из-за собаки. Слово «хотя-бы» слегка подшатывает Ната в сторону, его глаза округляются, и я поспешно добавляю: — Не хотя-бы, а просто из-за собаки. Я вру, но рассказывать о своей умершей девушке, об отце, о своих проблемах мне не хочется. По крайней мере, сейчас. Всему своё время. — Ты темнишь, Кью, — понимает Нат. — Но я не буду на тебя давить. Ты помог мне прошлой ночью, да и вообще, спасибо тебе. Всё, необходимое от меня, я предоставлю. Вечером зайдёшь ко мне, кое-что покажу. И, знаешь, что я тебе скажу, это касается Сэм. Я хочу возразить, но язык онемел, поэтому, я решаю не позориться и молча выслушать. — Возьми её с собой. Приходи с ней вечером. Можете сегодня же и уехать. — Она не согласится, — вдруг понимаю я. — Пф-ф, — прыскает Нат, и из-за милого, почти детского выражения его лица, мне хочется смеяться. — Девушки так сентиментальны! Ради собачки они поедут хоть на край света, чтобы спасти её и забрать домой, в тёплое гнёздышко. Чаще всего мы ненавидим людей, но животных… подумай, Кью. Я ведь прав. Я искренне хочу взять кого-нибудь с собой в качестве сопровождающего, или хотя бы, чтоб не включать радио. Мне нужен человек, сидящий рядом, готовый поддержать в любую трудную минуту. Каждому нужен такой человек. Вдруг мои самые ужасные опасения окажутся правдой, и собаки больше нет? Либо она мертва, либо мне не посчастливится найти её. Я целую Ната в макушку головы, в качестве дружбы, конечно же. Алкоголь сжирает остатки здравого смысла. Мой друг прав, я не должен оставаться один. Он тоже переживает за меня, как и я за него. Телефон на столе начинает вибрировать, и я чувствую, как колени Ната трясутся. Я беру его телефон и вздыхаю: — Это всего лишь Рэджи. Нат как-то странно смотрит на меня, и я успеваю заметить в его взгляде некое замешательство. Скорее всего, он не хочет говорить с ним. Я бы тоже не хотел. Но за что мы виним Рэджи? Он ведь даже не в курсе того, что происходит в этом доме. К тому же, Рэджи САМ звонит по телефону. Это реконд века, господа! Нат почему-то откровенен только со мной. Когда мы сидим в компании с Рыжим, наш Умник превращается в настоящего ботаника, и начинает что-то писать в тетрадь с сумасшедшей скоростью, словно только что узнал формулу лекарства от рака. Я встаю из-за стола и со всем своим шармом подкатываю к дивану. Сэм едва сдерживает смех, а Ари откровенно смеётся. — Наш Кью снова плывёт по паркету, — говорит ребёнок, заливаясь звонким смехом. Зачем ты сказала слово "снова", ведь теперь Сэм подумает, что мы напиваемся почти каждый день. Но в глубине души я рад, что смешу её. Я сделаю всё, что угодно, лишь бы отвлечь её от мыслей о матери. Но то, что всю эту нелепую ситуацию наблюдает Сэм, мне не нравится. — Знаешь, — она обращается к Нату, — я не дотащу его до дома. Поможешь? Я оборачиваюсь и умоляюще смотрю на своего друга. Он кивает с улыбкой и, заметив, что телефон уже прекратил вибрировать, говорит: — Но тогда тебе придётся тащить нас обоих. Осилишь? Сэм закатывает глаза и этим очень напоминает меня самого. Кажется, от меня она перенимает только плохое. Курение, закатывание глаз, а что дальше? Начнет пить, бросаться сарказмом и ненавидеть людей? Сарказм уже на подходе. — Сама справлюсь, — фыркает она и обращается с Ари. — Мы с тобой ещё увидимся, красавица. А ты, — она смотрит прямо на меня, — выглядишь ещё хуже, чем обычно. Что я там говорил про сарказм? Сэм с Ари держатся за руки буквально пару секунд, а затем мы все идём по направлению к выходу. Я с трудом натягиваю ботинки, Сэм помогает надеть пальто, затем одевается сама, и мы прощаемся с друзьями. — Позвони Рэджи, — советую на прощанье я. — Вечером мы зайдём. — Мы? — не понимает Сэм. — Расскажу по пути домой. Последнее слово далось мне с трудом. И я вдруг осознаю, что сказал слово «домой» в отношении меня и Сэм, словно она действительно живёт со мной. Мы выходим на улицу, и Натаниэль закрывает за нами дверь. Я кое-как плетусь, стараясь не шататься в разные стороны. Все мои усилия уходят на то, чтобы выглядеть трезвым. Парадокс какой-то. Я вспоминаю, что есть девушки, которые делают завивку, а затем начинают по утрам выравнивать волосы плойкой, делая их опять ровными. Девушки — сумасшедшие и непонятные особы, свалившиеся на голову нам — парням. Но мы не можем жить без них. Всё в этом мире взаимосвязано. И теперь я — пьяный, который надрался специально (хотя я до сих пор в этом не уверен), стараюсь выглядеть трезвым. Ближе к часу дня мы добираемся до моего дома. Я неловко смотрю на Сэм, молча благодаря её за то, что помогла добраться. Чувствуя усталось, смешанную с ленью, я молчу, не в силах сказать ни слова. — Значит, как ты сказал недавно, я должна зайти вечером? Мы пойдём к Нату вдвоем? Слово «вдвоём» висит над нами, и это делает паузу ещё более неловкой. Я спешу разрядить обстановку. — Да, зайдёшь в половину седьмого. Она кивает и уходит. Мы не говорим друг другу «до встречи». Не обнимаемся на прощанье. Зачем? Мы не друзья. Мы, вроде как, никто друг другу. Тогда почему же ночуем под одной крышей уже два дня подряд? Почему вчера Сэм открылась мне? Может, она и не друг, но кем-то она мне всё-же является. Знакомой по несчастью. Я захожу в дом и закрываю за собой дверь. Тишина встречает меня так резко, словно, закрыв дверь, я отрезал себя от внешнего мира, и снова погрузился в глубокий омут одиночества. Я не должен привыкать к общению с ней, к её присутствию рядом, к тому, что она окрашивает мою жизнь в яркие краски. Я не хочу вспоминать о том, как она заставляла меня смеяться, закатывать глаза, язвить. Если вдруг её не станет рядом, я развалюсь на части, я не выдержу этого. Но, тем не менее, я еду с ней в этот чёртов город за собакой. Мы проведём вместе целых три дня, не считая эти два. Про парадокс я уже говорил, да? Про отсутствие логики — нет, но говорю сейчас — это бессмысленно. Это неправильно. Но я снова делаю это, привязываюсь к человеку, зная, что потом станет только хуже. Мой взгляд падает на желтую тетрадь, лежащую на столике в прихожей. Я сгребаю её в охапку и иду в свою комнату на втором этаже. Это тетрадь Ната, я узнаю его почерк, открыв первую страницу. В ней сказано про эффект Доплера. Я читаю и ни хрена не понимаю. Я не силён в науках, поэтому едва разбираю, что за ересь он написал. Но затем я вдумываюсь, и эти слова обретают смысл. При приближении к неподвижному наблюдателю быстро движущегося электропоезда его звуковой сигнал кажется более высоким, а при удалении от наблюдателя — более низким. Я вдруг понимаю, о чём говорится в тетради. И произошедшее с Самантой кажется таким глупым и банальным. Это очевидно — если я привяжусь к этой девушке, внутри меня буквально включится сирена. С ней я словно на иголках, в вечном страхе из-за внезапного её исчезновения, не смогу толком… любить её? Боже, любить? Почему я вообще об этом думаю? Подобные мысли для меня теперь вообще должны быть под запретом. Нет, Кью, нельзя. Не в этой жизни. Тебе уже хватит. Однажды я полюбил. Интересно, получится снова? И что из этого выйдет? Нет, блять. Не думай об этом. Ничего хорошего, барану ведь понятно. Но я ведь не случайно открыл тетрадь, и теперь думаю о будущем с ней. Случайностей не бывает.Сэм — машина с сиреной. Когда я далеко от неё, сирена кажется едва слышимой, а её тон очень низким, не режущим слух. Но я приближаюсь и, закрыв уши, стою прямо рядом с визжащей машиной, тон звука сигнализации в разы выше, чем когда я стоял на другом конце улицы. Может, действительно, проще держаться подальше от людей? Когда у тебя никого нет, никто не сможет причинить тебе боль. Но, кажется, я уже шагнул вперёд к этой самой визжащей машине по имени Сэм. Чем я ближе, тем громче сигнализация. И я уверенно шагаю вперёд. Вот же идиот.