Незрячий

Как разошлись, схватил Моба за шкирку и потащил к ближайшей лавке с уличной едой, чтоб все окончательно устаканить по поводу работы и не только. Честно говоря, Рейген отчасти боялся, что Моб снова надумает чего лишнего. Им вправду необходимо поговорить. Аккуратный столик около стены, увешанной фотографиями пейзажей Японии в рамочках, пара маленьких бамбуковых циновок под блюда. Недолгое ожидание, звон мелочи, и столешницу украсила бумажная подставка с такояки, по форме напоминающая бумажный кораблик со срезанной крышкой. Ноздри тут же заполнил запах жареного теста, сыра, осьминога и едва заметного пряного подтона специй, улегшихся на золотистые шарики темной, точно деревянной стружкой на тонкой сетке соуса. Вернувшись из уборной, Моб привычным движением провел по сидушке стула на тонких металлических ножках, прежде чем сесть: мало ли мокро там, пыльно. Без задней мысли нащупал палочки, удовлетворенно поведя носом, когда поймал теплое ароматное облако. Рейген улыбнулся. — Проголодался? — Ужас как. Сейчас Моб казался прежним: умиротворенным, словно успокоившаяся после шторма вода. Посмотришь на него и трудно представить, что совсем недавно мальчик был без сознания и едва контролировал свою силу. По-хорошему надо бы разобраться в произошедшем. Но позже. Закон одной неоспоримой истины гласил, что на пустой желудок думать вредно. Поэтому Рейген проворно наколол на палочку одно такояки, не мешкая, опустил себе в рот… — Знаете, учитель… — начал Моб, катая свою палочку по тонкой тростниковой циновке. Твою ж налево, как горячо! Во рту словно разверзлось адское пепелище. Открыл рот, судорожно подмахивая в него холодный воздух ладонью. Бедный работящий мужчина всего лишь собирался наконец пообедать. Разве он многого просил? — Спасибо, что взяли меня на работу. Просто спасибо вам. За сегодня, — тихо прошелестел Моб. Но вмиг замер, прислушиваясь. — Учитель, с вами всё хорошо? Вы странно дышите. Аратака насилу сглотнул чуть остывшее тесто, не ощутив вкуса и зажмурив глаза с набежавшими слезами. Выдохнув, сдавленно ответил: — Не волнуйся, просто устал. — Вытер рот тыльной стороной ладони, затем облегченно провел рукой по влажному лбу, забирая русую челку назад. — Это тебе спасибо, что согласился. Не сомневаюсь, что с тобой будет приятно сотрудничать. Моб подморщил лоб; губы раскрылись, чтобы наверняка опровергнуть похвалу из-за подростковой неуверенности, но Рейген намеренно вставить слова ему не дал: пускай привыкает. — Объясни мне вот что: о каком клубе незрячих упоминала твоя мама? И почему ты туда не ходишь? — спросил как можно мягче, чтоб вопрос не походил на начало нотации. Моб задумчиво покатал палочку еще пару раз, оглаживая указательным пальцем последовательно обнажающиеся гладкие грани. Не обязательно быть гением, чтоб понять — рассказывать ему не хочется. — Это клуб в моей школе. В нем трое слепых с рождения, как я, и двое слабовидящих. У нас есть куратор, тифлопедагог Котояма-сенсей. Два раза в неделю она собирает нас после уроков, где мы…- сглотнул, — делимся своими переживаниями, впечатлениями. Котояма-сенсей считает, что общение с другими людьми, похожими, необходимо. Дает поддержку. Избавляет от чувства одиночества. Аратака сложил руки на груди, пока слушал. Выгнул бровь. — Судя по тому, как ты это говоришь, ты с ней не особо согласен. — Ну, Котояма-сенсей хорошая. И члены клуба тоже. Только… — Моб замялся, сжав палочку. — М? — Они рассказывают, как мир несправедливо обходится с ними каждый день. Как их гнобят те, кто может видеть, как сочувствуют или предпочитают вовсе не замечать. Котояма-сенсей советует не держать всё в себе, убеждая, что станет легче. Многие обиды я просто забываю, но она просит вытаскивать из памяти воспоминания, и мне потом наоборот… Становится еще хуже, понимаете? Моб повернул голову к Рейгену с каким-то загнанным и умоляющим выражением на лице, которое не могли между собой поделить противоречивые эмоции. Словно он изо всех сил не желал продолжать разговор, но при этом отчаянно искал понимания, одобрительного «скажи, что случилось дальше?». — Насколько хуже, Моб? — поневоле голос стал тише. — Сегодня ты тоже ведь в клуб ходил, да? — Да, учитель, — неровно выдохнул. — Мама настояла. Ей позвонила куратор и спросила, почему я так долго не приходил. Они обе очень рассердились. Была б воля Рейгена, он вовсе бы не пускал на эти встречи. Но деться было некуда. Обязательным условием работы Моба в «Духах и прочем» мать поставила посещение клуба. Да и должна же в этом быть хоть толика терапевтической пользы, верно? — Значит, ты… Астеничное тело мелко затрясло, Моб часто задышал через рот, крепко закрыв глаза. Рейген на автомате накрыл своей рукой чужую, теплым весом прижав к столешнице в пустой кафешке. «Давай. Продолжай». Дыхание слегка выровнялось, успокаиваясь, глаза разжмурились, но все равно волнение заставило кожу побелеть. — Вы совсем не похожи на остальных. И общаетесь со мной… иначе. За последние дни я забыл, насколько слепым иногда бывает тяжело. Аратака понимающе сжал тонкое запястье. — И тебе сегодня об этом напомнили? — Ага. — Вынудили подумать, что я общаюсь с тобой только из жалости? — Угу, — только и хмыкнули в ответ. Рука, к сожалению Рейгена, выскользнула из хватки, под столешницей сжалась на коленях рядом с другой, когда Моб в извинении пригнул голову. — Простите меня. Такояки смирно остывали, потеряв лишь одного своего собрата, а внутри Рейгена что-то разгоралось в очередной раз за день: на неуспевшие дотлеть угли легла искра, и совсем не было настроения смотреть на виновато подставившуюся взору макушку. Только шумно и сердито подвинуть к Мобу картонную тарелку, чтоб разогнуть того в позу нормального светлого подростка. На котором ни капли вины нет. И быть не должно. — Не прощу. — Моб отрывисто дернулся, сгибаясь еще больше. — Пока не поешь. Давай, ты же голоден. — Учитель… — Нет, ни слова больше. Жуй и запоминай: у меня серьезное агентство, а не благотворительное бюро. Если б я постоянно шел на поводу у жалости, мой бизнес давно бы провалился. — Выдержал паузу, чтоб добавить словам весомости. — Кроме того, жалеют лишь те, кто чувствует свое превосходство. Но ты такой же, как я, Моб. Вовсе не хуже. А я точно не лучше тебя. То, что Рейген не видел никогда выражения восторженного благоговения (особенно направленного на него самого), не значило, что он не мог различить его среди прочих. Из всего спектра живой мимики, по которой настроение определять неизменно легко, — мимики искаженно-мученической, задумчиво-смирной, светло-умиротворенной, молча-довольной — внезапно удалось выудить что-то абсолютно новое. Кристаллизированную и искреннюю Благодарность.

***

Насытившись, вышли лениво из лавки, тонко звякнувшей на прощание дверным колокольчиком. Предплечье привычно обхватили, разогревая касанием кожу сквозь рукав, приземляя тревожные мысли и не позволяя им разлететься в пустом усталом разуме. Какой раз он провожает Моба до автобуса? Какой раз был похож на этот? С негласной договоренностью, со странной синхронностью в действиях, с дополнением друг друга до чего-то цельного. С мерными шагами рядом: белых, чистых, хотя и потертых кроссовок и деловых ботинок с удлиненным носом. — Приведу тебя завтра в офис после школы. Организуем рабочее место. — Хорошо. — Рука на мгновение сжала чужую крепче. — Спасибо. Трость у Моба была непростая: при желании она легко становилась компактной, задвигаясь внутрь по тому же принципу, что телескоп. При Рейгене Моб почти никогда не убирал её, боясь оступиться. Она являлась неотъемлемой частью его настороженного и чаще всего недоверчивого существования. — Не за что, — медленно произнес Аратака, краем глаза заметив, как из кармана школьной сумки торчит металлический стержень с пластмассовой ручкой. — Обращайся. Вечер неспешно подходил к концу, а грядущий день сулил только хорошее.