Незрячий

Средняя школа Соль, кишащая выбегающими с занятий школьниками и школьницами в коротких юбчонках, приветствовать Рейгена не спешила. Мерное тиканье огромной секундной стрелки, неторопливый ход за ней минутной — массивные часы, что висели на самой высокой части здания, возвышались над юной толпой, звонкой, свободолюбивой. Ей не терпелось хлынуть наружу, но часовой механизм был всевластен. Мерным тиканьем своим — тик-так, тик-так — подчинял себе, тормозил, сковывая по рукам и ногам, вынуждая держать детскую жизнерадостность в узде, пока не покинешь пределы учреждения. И чем меньше становилось шумного народу, чем дальше шли мощные стрелки, тем больше, казалось, они измывались над Рейгеном, вынуждая тянуться к сигарете. Моб опаздывал на час. Он никогда не опаздывал. Руки зарылись в карманы штанов, нога против воли начала отстукивать неровный быстрый ритм. Аратака набрал воздуха, крутанулся на месте, походил, вымерив шагами ширину дорожки, по которой вся мелюзга выходила. Наконец, когда вокруг стало по-особенному пусто, лишь стихающее эхо оживленной болтовни путалось в листьях, показался черный тонкий силуэт. Рейген с облегчением прикрыл веки; губы против воли сложились в глуповатую улыбку, которую он мог бы не прятать, но все равно закрыл хмурой маской взрослости. — Моб! — крикнул, двинувшись навстречу. Охранник сегодня, славу богу, куда-то делся. Может, смирился наконец. — Ну что, ты готов… Фраза оборвалась посередине, стоило разглядеть подростка лучше. Бледное лицо потеряло всю свою здоровую краску, превратившись в призрачно-серую маску. На лбу и под носом блестела холодная испарина. От Рейгена не укрылось, как Моб при звуке своего имени замер на месте, с дрожью в руке сжав трость крепче необходимого. Поковылял дальше, но походка, обычно не терявшая из-за слепоты оттенок неуклюжести, стала вовсе рваной, рассеянной. Белые кроссовки гулко шаркали, цепляясь за асфальтовые выступы, неустойчиво держали хозяина, у которого будто почва уходила из-под ног. Рейген мигом подбежал ближе, ухватил за плечо. — Моб, что случилось? Но тот, покачав головой, дернулся, сбросил руку с себя и пошел дальше, словно Аратаки вовсе не существовало. Так это было нехарактерно для вежливого, доброго Моба, которого Рейгену довелось узнать, что он, хотя знал — надо оставить его, надо уйти — подумал: «Нет, так просто ты не отделаешься». Сделал глубокий вдох и со всей строгостью, на которую был способен, рявкнул что есть сил: — Шигео! Должно отрезвить. Тонкая спина дрогнула, стыдливо уронив плечи. Но затем вновь распрямилась до болезненно идеальной прямой. Моб обернулся назад, и Рейген, увидев выражение его лица, тут же пожалел, что сорвался: губы поджались в какой-то исступленной злобе, глаза мокро блестели, а волосы … взвились вверх, словно их трепал ветер, при том что день стоял совершенно тихий. Моб весь сжался, стиснув кулаки, и смертельно спокойным голосом, натянутым, как дрожащая скрипичная струна, отчеканил: — Простите, Рейген-сан. Я сожалею обо всех неудобствах, что вам доставил. Уходите, пожалуйста. — Моб, ты что такое гово… — Оставьте. Меня. — Не допуская возражений, крутанулся на носках. Трость неровным ритмом застучала по земле. Рейген отступать не намеревался. Подошел вновь, смяв в горсть рукав гакурана, вынуждая остановиться. — Перед тем, как говорить своему учителю такое, ты должен объясниться, Моб. — Аратака почти не узнавал свой голос: стальной, безликий. А угольные волосы тем временем поднялись ещё выше, показав контур знакомого сизого свечения, теперь угрожающе смешанного с красным. Цвета взывали к животному страху, живущему внутри каждого на уровне инстинктов, но Рейген не дрогнул: ему нужны ответы. Ткань заскрипела от натяжения. — Ты обязан. Моб сбивчиво выпалил, до сих пор стоя к нему спиной. — Я ценю вашу доброту и всё, что вы сделали. Но мне не хочется заставлять вас тратить время на такого бесполезного человека, как я. Рейген сипло вдохнул, невольно разжав пальцы. Еле нашелся с ответом. — Моб, ты не прав. Ты вовсе не бесполезен. Короткий безрадостный смешок. — Зачем говорить так, будто вам все понятно? Те, кто видит, привыкли испытывать к нам жалость. А я не хочу…- резкое заявляение сорвалось в слабый всхлип. — Не хочу, чтоб вы общались со мной из жалости. Но предложить мне вам нечего. Поэтому уходите. Стало вдруг до ужаса холодно. Будто под ногами начала разворачиваться мрачная зыбучая пучина, которую невозможно было остановить. Повернись ко мне, Моб, повернись… С неловким звуком, который должен был походить на смех, Рейген выдавил, надеясь разрядить ситуацию: — Но ты же эспер, помнишь? Мы с тобой обсуждали. Способности можно как-то… — Я не пользуюсь своей силой! — сильный вскрик, заставляющий внутренности сжаться в ком. Мелкая дрожь прокатилась по хрупкой спине, в каждом слове было слышно, как стучат от подавляемых эмоций зубы. — И никогда не стану, слышите? Она может только убивать. Разрушать. Я упомянул её, чтоб привлечь ваше внимание. Мне хотелось… Мне хотелось… — Начал задыхаться, крупно вздрагивая в груди: подступала истерика. Ох, боже, Моб, Моб. Развернув паренька к себе, хлопнул резко по щекам, чтоб очнулся. Тот распахнул глаза, невидяще уставившись перед собой. Да, он лишен зрения, но иногда на лице и в поведении проступало поразительное понимание, словно он знает обо всем, что происходит вокруг. Сейчас же Моб действительно казался слепым, смотрящим в бездонную черную пропасть, и это пугало, до жутких мурашек пугало. Смахнул челку в сторону, уперся большими пальцами в холодные от пота виски, настойчиво чертя круги по коже, чтоб вернуть в осознанную реальность. — Я тоже хотел быть твоим другом, Моб. Черт, Моб, ты слышишь? — встряхнул с усилием, Моб начал оседать в руках безвольной куклой, выронив трость, но вроде бы выдохнул что-то утвердительное в ответ. Цветастое сияние не уходило, а, казалось, стало только гуще, насыщеннее. — Никогда не говори, что ты бесполезен. Не допускай даже такой мысли, ведь- — Что вы делаете с моим мальчиком?! — внезапный оклик со стороны: высокий, женский; спешный топот толстых каблуков. Рейген вздернулся, отскочил от Моба чисто на рефлексе, тут же об этом пожалев. Поведи он себя спокойнее, со стороны всё выглядело б не так плохо. А теперь плохо. Торопливо подбежав к слепому, женщина судорожно начала оглаживать его по лицу, по волосам и пиджаку, плеская во все стороны длинными каштановыми прядями. — Шиге, милый, скажи, что случилось? Этот мужчина тебя обидел? Шиге, ответь маме, пожалуйста. Ах, мама. Да, определенно плохо. Но Моб не подавал признаков жизни, стоя прямо, будто недвижная сомнамбула, потерявшаяся где-то в своем внутреннем мире. Мать состоянию сына не удивилась. Только обернулась к Рейгену с таким же сковывающим на месте, убийственным взором, который он ранее видел у брата. (Ясно, наследственное.) Под кожей, тронутой морщинами, не портящими породистые черты, проступили желваки. — Кто вы такой? — вопрос кошки, готовой в любом момент вскинуться и порвать тебе горло. На секунду показалось, что вот он, глас судьбы, фатальная беспомощность, от которой не скрыться — лишь принять поражение. Рейген бы и принял. Если б не фигура Моба, которая кривилась в женских руках, словно неказистая абстракция, и расплывалась так, что смотреть было больно. Сломленная чем-то, что оказалось больше неё самой. Я тоже когда-то чувствовал себя бесполезным, Моб. Совсем недавно. — Мое имя — Аратака Рейген. Экстрасенс, работаю неподалеку. — Механическим движением протянул визитку, но женщина даже не шевельнулась, продолжая настойчиво буравить взглядом. — Меня интересовало не это. Я спросила: кто ВЫ такой? А действительно… кто же он? Ненужная визитка бесшумно слетела на шершавый асфальт. — Из-за вас Шиге постоянно опаздывает и приходит поздно домой? — Послушайте, я… — Поэтому пропускает встречи Клуба Незрячих? — женщина непреклонно стояла на своем, закидывая вопросами, как пулями, от которых не увернуться. Рейген ничего не успевал ответить, что она приняла за подтверждение слов. — Так я и знала. Вечно он приходил поздно, отмалчивался, ничего не обьясняя, закрывался в комнате. Обняла Моба, прижав к груди. — Не знаю, зачем вам понадобился мой мальчик. Из каких… побуждений — выплюнула слово, скривив лицо от отвращения, — вы проводите с ним время, но никогда, слышите, никогда больше не приближайтесь к нему. Иначе я буду вынуждена обратиться куда следует. — Рейген аж весь осел. За кого она его принимает? — К тому же, разве вы не замечаете его состояния… — прошептала уже расслабленней, поглаживая по голове. — Он должен быть дома, с семьей. При виде этой картины в груди внезапно вскипела злость. Вместе с ней и решимость, которая перехлестнула страх, оторопь. Кажется, причина поведения Моба стала яснее. — Уж я-то его состояние замечаю. А вы? — вопрос просел в воздухе тяжелым свинцом. Женщина глянула на Аратаку с сомнением, сведя брови. — В смысле… Нечто в глубине Рейгена раскалилось стержнем, мотнуло последние пять лет вспять, заставив почувствовать себя прежним: непоколебимым, уверенным. — Знаете, что Моб сказал до вашего прихода? Что считает себя бесполезным. Настолько, что даже друзей иметь не достоин. Сжал зубы, кулаки тоже. Хотелось тыкнуть пальцем, унизить и растоптать, но Рейген знал по рассказам Моба, какой она была замечательной матерью, всецело достойной любви. Только это и останавливало. — Вот насмешили! У него полно друзей в клубе! — В клубе слепых, да? Где нет зрячих? Где он забит в этом своем… — сделал пальцами воздушные кавычки, — «состоянии», в то время как родители своей опекой загоняют его в угол ещё дальше? Мать будто бы на мгновение осеклась, сморгнув. — У вас ведь нет детей, верно? Куда вам судить. Кажется, Моб в её объятьи едва шевельнулся. Слава богам, зловещее свечение ушло, уложив волосы в прежнюю вислую челку. — Конечно, родитель из меня никакой. Но мне достаточно вспомнить себя в его возрасте. Вспомнить о том, что спасало от тревоги и изоляции. И это была вовсе не беспрерывная опека. Моб начал высвобождаться из хватки матери, но та прижала его к себе сильнее, закрывая от чужака. — Рейген-сан… — слабый голос. Должно быть, Моб очнулся из-за криков. — Простите, но вы не вправе читать мне нотации. Вы мне — никто. И Шиге тоже- — Не никто. — Что-о-о?! — разъяренно протянула, взвившись чуть ли не до рыка. — Рейген-сан? — заглушенный материнской блузкой, ошарашенный вопрос, в котором недоумения напополам с надеждой. Ну и славно. Даже не нужно пальцы скрещивать на удачу. Он знает, что делает. Он убежден в неотвратимости того, что произнесет. Или больше — в необходимости словам быть произнесенными. Как никогда прежде убежден. Набрал воздуха в легкие: — Я ему не никто. Я его работодатель.