Незрячий

Договоренность заключена, старт дан: один за другим потекли дни, когда Рейген исправно, с невиданной для него прежде пунктуальностью, встречал Моба. Ожидал возле стальной ограды с массивными вертикальными прутьями, сквозь которую проглядывали отблески насыщенно зеленого газона и такой же насыщенно багровой рожи охранника. Однажды Аратака перехватил его вопросительный взор, до сих пор на удивление угрюмо-молчаливый. Рейген смешливо хмыкнул, поймал его, удержал, с вызовом блестя глазами. «Ну давай, попробуй мне что-то сказать». — Эй, Моб! — позвал, сложив ладони у рта рупором. — Это я, Рейген! Стою, где обычно. Уголок рта пожилого мужчины сконфуженно накренился вниз. За ним пополз и другой, стоило Аратаке по-хозяйски положить руку на тонкое плечо. — Рассказывай, как день прошел, — задорно попросил Рейген и снова глянул на охранника, сощурив по-лисьи глаза. Тот лишь сморгнул и, со вздохом махнув рукой на экстрасенса, грузно отправился на свой пост. Так-то. Поражение надо принимать с достоинством. Моб же не знал о битве, которая разворачивалась прямо перед ним. Лишь доверительно брал под висящую вдоль бока руку, тыльной стороной ладони упираясь Рейгену в грудь, чтоб следить за движением — и вправду начинал говорить. Мало-помалу, начиная с проблем с математикой, заканчивая тем, что в классе некоторые его не любят из-за того, как на уроке звучно цокают клавиши его старенькой машинки для письма, как отвлекает и раздражает их короткий звон, означающий, что строка закончилась и начинается новая.* — Мне бы хотелось быть таким, как все. Очень хотелось бы… Он обычно без труда вторил уверенной и твердой рейгеновской походке, но в такие моменты огорченно хмурился, прямая спина становилась напряженнее обычного, рука мяла ткань серого пиджака. — Не переживай, Моб. Общество не стоит того, чтобы быть на него похожим. Поверь словам взрослого. «Хоть он и слепой, хоть и эспер — он всё же ребенок, — думал Рейген. — Он просто ребенок, которому нужны друзья». А еще его надо подбодрить. И тут Аратаку, уже некоторое время страдающего из-за неразрешимого вопроса, внезапно озарило. — Слушай, у меня идея. Не сразу, но Рейген приноровился не быть тупым крючком для сопровождения: почти на автомате проговаривал «поребрик», «тут ступенька», «лужа — обойдем». Настолько хорошо научился предупреждать, что даже забывались прошлые казусы. Вроде того, когда из-за огромной лужи пришлось удлинить путь и пройти по неровной землистой обочине, где оказался глубокий резкий спуск, который Рейген, заговорившись, не заметил. — Потом я заявляю этому громиле «Я вас обслуживать не собира-а»…- И упал. Упал, проглотив последнее слово. Оступился, точнее, тяжело приземлившись на прямые ноги до болезненной гулкой отдачи в коленях. Отпыхиваясь, потянулся отряхнуть голени от красно-кирпичной земли — которой, благо, было немного. — Подожди, я сейчас тебе помогу… — Распрямился, готовясь подать руку, но Моб, нагнувшись вперед, вымерил тростью глубину и с расчетом ступил вниз одной ногой, затем второй. Без сучка и задоринки. — Учитель, вы что-то сказали? Рейген фыркнул со смеху, покачал головой. Смешной оказалась и ситуация, и в особенности то, что у Моба-то слух острее был, чем у любой собачки: он не только вопрос точно услышал, но глубину тоже вполне мог определить по глухому удару и последующему кряхтению. Переспрашивает, но простите, от учителя такие трюки на утаить. Аратака с широкой улыбкой, которая в кои-то веки почти не ощущалась чужеродной, посмотрел на тихое нежное лицо. Что-то много он в последнее время улыбался. — Рамен, говорю, хочешь? — подыграл ответом. Затем потянулся вверх, напрягая мышцы спины, а как расслабился, так на локоть сразу лег теплый вес. — А то я сегодня весь день на ногах… Пригнув подбородок к груди, что часто случалось, когда он задумывался о чем-то, Моб буркал «Угу» или «Можно немного». Но большую часть времени он молчал, несмотря на то, как разговорчив был во время их знакомства и первых нескольких вылазок. Наверное, нервы и возбуждение от встречи с кем-то новым — ох, как это знакомо — поддали речи жару, толкнули на откровенность. Тишину они разделяли уютную, будто пожившие в долгом браке супруги, но никуда это не годилось. Рейген не понимал, как вынуть Моба из зоны комфорта и в самом полезном смысле растормошить. Не понимал до этого момента. — Как насчет в офис мой сходить? Вместе? На это ему вдруг засияли улыбкой и яро закивали болванчиком, мигом скинув маску хмурости, будто не было её вовсе. Рейген же в который раз убедился в своей альтернативной одаренности — какого раньше-то не предложил? Моб вон явно хотел, но боялся спросить. А ты просто головой со старости думать разучился. Дурак.

***

— Тут о коврик споткнуться можно, подожди. Сейчас я… — зашебуршал ключами, со второй попытки выцепив нужный, самый поцарапанный и слегка погнутый в широкой части. Вставил, замок поддался, глухо щелкнув. Дверь впустила их внутрь, и Рейген почти физически, до неожиданности отчетливо почувствовал, что в тухлую безжизненную каморку зашел словно другой мир. С мазнувшей по деревянному косяку ладонью ворвался столь же резко, как мир Рейгена — в сознание тут же навострившегося, всего вверх вытянувшегося Моба. Хотелось привычно махнуть рукой с небрежным «Располагайся», но Аратака заставил себя замолчать. Понятливо обернулся путеводной тенью, когда Моб, коснувшись стены, шершавой от кусочков краски, начал исследовать комнату по периметру. Рейген последовал рядом, вглядываясь в юное лицо, что вновь отражало напряженный интерес к совершенно новым фактурам, запахам, звукам. В животе свело от чувства, похожего на то, что пришло в автобусе: опять жизнь пристально изучают, только уже через офис — второе обиталище после дома, вторую кожу, которая на Рейгена была похожа временами больше, чем Рейген сам на себя. Моб запнулся ногами обо что-то, пришлось объяснить: тут у меня стойка с телевизором, тут кресло и кофейный столик, за которым сижу не так уже часто, он для посетителей…тут плакат с моим портретом, неотразимым, как ты догадываешься, наверное. Еще одно кресло тоже есть, в трех шагах от тебя. Думаю, ты сам понял — взял чужие ладони и опустил на спинку — оно небольшое. Руки огладили плетеную ткань, спустились до нижней подушки. Затем вернулись к одному месту, снова прощупали. Моб нахмурился: — Здесь неровно, — обвел еле заметное глазу углубление. — Ах, это. Пружинка просела. Потом они обошли всё остальное, внимательно и методично. Чем больше Моб понимал и опознавал, тем, казалось бы, спокойнее делался он сам, дыхание углублялось, улыбался чаще, почти не хмурясь, изредка бормотал под нос, эхом дублируя описания Рейгена, чтобы легче было воссоздать макет комнаты. Видимо, ему становилось комфортнее, когда он понимал, что находится вокруг. «Вроде вправду удалось взбодрить мальца. Хоть на что-то ты способен», — одобрительно замурчал внутренний голос, и Аратаке сделалось вдруг ужасно тепло и радостно: то ли от довольства собой, то ли от того, что Моб смотрелся так, словно принадлежал этому месту. — Слева от тебя моя святая святых — рабочий стол. На нём компьютер. — Рейген любовно погладил пластмассовый, посеревший от времени широкий корпус. — И вот еще… Дотянулся до мышки и нарочно нажал на клавишу, которая клацала громче всех, в ожидании, что Моб отвлечется на него, поведя плечом. Но тот остановился у окна, уцепившись за нижнюю часть пластмассовой рамы. Было пять вечера. Солнце стояло высоко над горизонтом, густо светя меж непрозрачных ламелей. Рейген шагнул, поднял жалюзи за специальный шнурок, и плечи Моба безвольно повисли, когда все его лицо осветило. Приподнял подбородок — почти подставлялся теплу. Рука невольно легла на стекло, которое давно бы не мешало протереть. Рейген задумчиво приложил свою пятерню рядом — жилистую, с длинными пальцами, невидимыми ожогами и покоцанными от нервов ногтями. Совсем другой она была: ни изящной, ни свежей и моложавой, перед которой распахнуты ворота будущего. У которой впереди столько всего — ошибки, падения и одновременно столько же возможностей всё исправить, преодолев неурядицы. Несмотря на это, вот она, рядом, и Рейген чувствовал то же согревающее ощущение испещренной линиями кожей, что и она. Настолько же живо стремилась к свету, ко всему хорошему, насколько он стоял сейчас, борясь с непонятным комком, забившим горло, будто не был он посреди темной пучины без надежды выбраться. Без давно умершей надежды, но вдруг она, вдруг… Даже Моб выхватывал в своей темноте свет и стремился к нему, так почему он, Рейген, не может? — Учитель, что тут стоит? — Рейген дернулся, выплывая из задумчивости, с изумлением сморгнул влагу с глаз. Моб успел незаметно отойти от него в уголок комнаты. Вдруг шанс есть? — Это моя пальма. Клиент подарил. — Рейген стыдливо взъерошил свой затылок, пока Моб аккуратными касаниями изучал припыленные слабые листья, сухую почву. — Поставил сюда, полил раза два, а потом забыл. Но ей вроде много воды и нельзя. Моб не ответил, только оглаживал дальше растение с хилым стволом, которое наклонилось к нему… и что, льнуло? Серьезно? Аратака тряхнул головой. Наверное, показалось. Со вздохом потер лоб. — Ты садись в кресло у столика, я пока нам чаю сделаю. С коротким кивком, без запинки проследив себе путь по предметам, Моб присел в одно из кресел. В то, которое с пружинкой. Стаканы глухо стукнулись о дерево, пахнули в лицо жаром с лимонным привкусом. Рейген присел напротив, держа напиток в руке, и задумчиво посмотрел на Моба: на то, как трепетали от пара ноздри, когда он отпивал, и по бледному лицу скользили смирные золотистые лучи. На то, как на мгновение замер, — почувствовав чужой взгляд? — распахнул глаза прямо навстречу Рейгену, поймав белесой кристальной гладью вечернее свечение — казавшееся теперь таким податливым, радушным и почти священным. Рейген снова взглянул на свою руку, вытянув её перед собой. Подставил под солнце, покрутил немного, мысленно взывая к доброте вселенной. Показывая ей, что вот он я, до сих пор тянусь. Я не совсем прогнил, я хочу жить, я готов что-то менять. Только дайте мне шанс. После чая Рейген отвел Моба до автобуса — сам не поехал, решив прогуляться. Настроение было хорошее, почему бы и не пройтись. Прикурив сигарету, расслабленно зашагал по узкой улочке, не подозревая, что скоро в доме семьи Кагеяма прежде мягкий голос сердито взлетит по громкости выше, дверь хлопнет, а по щекам потекут молчаливые злобные слезы.