За стенами

Джим так счастлив, что готов повеситься. Не в прямом, конечно, смысле. На такое чёрное предательство он не способен. Брат рядом. Рядом — сидит на диване, руку протяни и достанешь до плеча. Не уходит. Не ворчит, не ругается. Не живёт. И Джим был бы рад. Но как же ему паршиво. Сегодня он чуть не ударил девушку. «Мегеру», - закладывает в уголок рта жёсткую складку мимолётная мысль. Алиса, сочась ядом, посоветовала радоваться тому, что драгоценный братик наконец-то успокоился и осел у него под боком. «Умер», - мысленно уточняет Джим. Ему — вот честно — абсолютно наплевать на то, что она стала главой. Чёрное отчаяние, холод и пустота Сида, операция — не до фракции было. Алиса не могла не воспользоваться. Доктор безумец. Якшается с подрывателями, потакает уничтожителям Дома, идёт против родной фракции — что ж, а фракция, не оставшись в долгу, пойдет против него. Разве нужен воронам лидер, только и способный, что крыс по подвалам собирать да выхаживать? И всё в таком духе. Патетика. Джиму только жаль тех немногих последователей, которые видят в Особняке не алтарь, а в Кукловоде — не святую мессию. Жаль мысленно. На логических окончаниях. Чувств у него не осталось. Даже в голову не приходит испугаться фракционного ополчения. Сейчас другой страх сильнее. Страх за Джека. Джим, не поворачивая головы, осторожно скашивает вбок глаза. Брат сидит, подобрав к лицу коленку и обхватив её руками. Слегка касается губами вытертой, прожжённой ткани на джинсах. Даже не поддается детской привычке пожевать нитку — то ли не видит, то ли не хочет. От кома в горле становится физически больно. Все эти крики, бросания в стены вазами и хлопанье дверьми — совсем не страшно. Тяжко, обидно, но не страшно. Чуть-чуть только — что в этот раз не вернется. К слову, в этом брат пока ни разу не подводил. Так уж у них с ранних лет повелось — Джим достает заботой и нотациями, Джек сбегает. Сбегает с уроков, и Джим впустую два часа топчется у школьных ворот, а после бесцельно бродит по улицам. Сбегает из дома, и Джим в ожидании простаивает у кухонного окна всю ночь. Сбегает от серьёзных разговоров и проблем, и Джим только вздыхает ему вслед. Понимает, что бежать со всех ног напрасно. Жалеет, что не может так же сам. Но Джек возвращается. Приходит под ночь в комнату с битыми коленками и кровящим носом, шмыгает, усаживается в стороне. Можно сказать: «Я же говорил», - и ругаться в ответ он не будет. Можно не говорить. Тогда спустя какое-то время брат ткнётся лицом в колено и невнятно пробубнит: «Ну что я сделал не так?!». После этого можно вытащить из ящика стола аптечку, сесть вплотную и доходчиво объяснить. Быть уверенным — услышит. Рано или поздно — Джек возвращается. И Джим в него верит. Только в особняке было немного страшно, что в этот раз — всё. Насовсем, навсегда, и аптечка в ящике стола больше не нужна. Потому что себе операцию на сердце Джим не сделает — не залезет пальцами в развороченное нутро, не сошьёт, не склеит. Джек вернулся. И Джим готов лезть на стену от горечи этого факта. Он даже не допускает мысли: «Лучше бы нет». Сердце болезненно замирает всякий раз в перерывах дыхания брата, и две секунды до его нового медленного вдоха кажутся проведённой на кресте Прометеем вечностью. Себя не переврать — Джим даже не пытается. Оставаться скептиком после произошедшей чертовщины? Он с содроганием понимает, что верит в материальность мыслей. Поэтому — никаких «лучше бы». Каждая подобная мысль — как попытка расписаться под смертным приговором. Если он не дождется следующего вдоха, то сойдет с ума раньше, чем поймет это. Но видеть брата таким — всё равно что медленное сумасшествие. Он совсем потухший, мало двигается, мало говорит, покорно глотает выданные Джимом таблетки и после замирает вот так на диване, совсем стекленея. Пусть бы ненавидел его, бросал вещи — пусть, пусть! Джим бы просто верил, что брат вернется. Что Джим сможет ему помочь. Пусть бы как раньше появлялся в гостиной до безумия редко — залетал на испытания, полминуты метался вокруг смазанным метеором и выскакивал из комнаты. Пусть бы изредка его приносили сюда подпольщики — в тех редких случаях, когда отбрехаться у него не получалось бы даже от Нэт. Джим бы знал, что может столкнуться с ним в коридоре или на кухне, застав за стратегическим расхищением холодильника — почему-то жевать, свернувшись в углу и попутно что-то разбирая, Джеку нравилось больше. Вид спокойно сидящего Джека Джим ассоциировал только с теми моментами, когда брат к нему возвращался. Даже тогда в библиотеке на цепи — о нет, это было что угодно, но только не смиренная отсидка. Джек постоянно нарезал круги около диванчика, размахивал руками, шерудил по книжкам. Не сдавался. А сейчас — Джим отводит глаза к лабораторному столу — он только и может, что быть рядом. Даже посоветовать нечего, а как разжечь в мальчишке огонь, когда у тебя самого вместо сердца давным-давно — потухший, с выметенной ветром золой очаг?.. Джим сжимает в руках колбу, зажмуривается и, малодушно надеясь, что брат не услышит по дыханию, давит полувсхлип-полувздох. Только один раз. Потом дышит медленно, тисками ограничивая грудную клетку. Ему все ещё хочется верить, что они нужны друг другу. И им просто нужно время. *** Джим чувствует из-за угла запах табака и невольно замирает. - А тебе, мальчик, стоит определиться, шёл ты за идеей или за человеком. И дальше про новую комнату. Кажется, Алиса что-то... а, неважно. За углом в коридоре обнаруживается Перо. Стоит спиной к Джиму, заложив руки в карманы джинсов, монотонно покачивается с пятки на носок. Встряхивает головой и спешно, но стараясь не шуметь — после взрыва все в Особняке боятся громких звуков, — уходит. Джим, насмотревшись в своё время, как даже самые близкие люди бросали ставших калеками родных, как отворачивались в последние дни от людей на смертном одре, не слишком верит в верность. Но он помнит — никогда не забудет — собранные инструменты и чувства для Леонарда, сохранившие ему душу. Поэтому — как знать?.. Дженни ловит его в коридоре. Девушка меньше улыбается и суетится. Джим до сих пор поражается её твердости у — импровизированного, но всё-таки — операционного стола. Но не смотря ни на что она остаётся светом этого дома. Только теперь Дженни — ещё и его решительность. «Джека подменяет», - думает Джим, и сам не может понять — улыбнуться ему хочется, или разбить кулак о стену. А мотивы прозрачны, как родниковая вода. Его насильно усаживают за стол и ставят под нос доверху наполненную тарелку. Продуктов дефицит, но его Дженни кормит как на убой. Говорит, страшно смотреть после махинаций Леонарда. Джим не чувствует вкуса, но честно жуёт. Только напиток — в задумчивости Джим не отличит отвар шиповника от стакана апельсинового сока — царапает нёбо. Откашливается, благодарит хозяйку и спешит вернуться в гостиную. Брат сидит там же, но совсем не так, как раньше. Задрав обе ноги на диван, целеустремленно шерудит по коленкам, на которых — подойти, приглядеться — разложены какие-то детальки и запчасти. В зубах — кусочек медной проволоки, на столе — горка остро пахнущих спиртом, свалявшихся ваток. А ещё — пустая тарелка, на которой всего полчаса назад лежала стопка бутербродов (Джим перестал приносить горячее, когда понял, что оно все равно однозначно остынет задолго до того, как будет хотя бы надкушено). На спинке дивана, едва заметно болтая ногой, дремлет Перо. - Жжим, - не отвлекаясь от коробочки в руках, зовет Джек, шурша сквозь проволоку во рту, - гхлянь, какхой тут разъём? Джим замирает всего на секунду, а затем послушно склоняется. Улыбки не видно за сбившимися на одно плечо, отросшими прядями. И в разъёмах Джим ни чуточки не понимает. Но это сейчас и не так важно. Он просто никогда и не думал, что ему может понадобиться помощь в роли старшего брата. «Мы всё-таки нужны друг другу, - с облегчением думает Джим. - А так же время и одно вечноголодное, с дюймовым шилом в заднице Перо».