Дрифт

Лети, и не смотри ты по сторонам, Ведь они тебя заберут, когда-то они всех заберут.

Как говорил великий Альберт Эйнштейн: «Я научился смотреть на смерть просто как на старый долг, который рано или поздно придется заплатить.» Я не боюсь её. Я встречалась с ней лицом к лицу слишком часто, целых два раза. Да, даже одной встречи лицом к лицу со смертью достаточно для того, чтобы понять, что она — это всего лишь ощущение того, что ты не смог прожить свою жизнь так, как хотел. Только в первые секунды ты испытываешь страх, а дальше чувствуешь только грусть и лёгкую физическую боль. Иногда мне кажется, что смерть ходит за мной по пятам, словно она моя давняя знакомая. Будто она всегда находится рядом, дышит мне в спину и в любой момент воткнёт в меня нож, наконец, заберёт меня с собой. Из-за таких дурных мыслей люди сходят с ума. Может, и я схожу с ума? Чувство тревоги не покидает меня ни на секунду. Стены любого помещения давят на мои плечи, словно пытаются замуровать меня в своих лапах. При мысли о Серёже страх парализует меня с ног до головы, конечности немеют — я не могу нормально передвигаться. Часы тихо тикают на стене, будто кто-то отбивает лёгкий ритм. За окном валит снег. Снежинки, кружась, врезаются в стеклянную поверхность и оседают на землю. Небо затянуто серыми тучами. Шумная Москва в сегодняшнее воскресное утро кажется мне мёртвой. Серый город будто опустел. На мои плечи опускается приятная телу мягкая ткань пальто. Я вздрагиваю, но, узнавая знакомые руки, расслабляюсь. Спокойствие и тепло немного заглушают страх перед неизвестностью, страх перед тем, что нам предстоит сделать. — Артур скоро приедет, — тихо шепчет Кирилл, обжигая мою шею тёплым дыханием. По моему телу бегут мурашки. Интересно, хоть когда-нибудь я перестану дрожать, словно колос на ветру при его присутствии? Голос у Кирилла спокойный, но я замечаю в нём напряжение. Его руки крепко сжимают мои плечи, словно я могу куда-то уйти или испариться. Я глубоко вздыхаю и поворачиваюсь к Кириллу лицом. На нём чёрная рубашка, чёрные брюки и чёрный пиджак, рукава которого закатаны по локоть. Дреды Кирилл снял. Под его глазами чернеют синяки — он не спит которую ночь. Кожа парня совсем бледная, словно его лицо покрыли слоем светлой пудры. Ловлю собственный взгляд потухших голубых глаз в зеркале за спиной у Кирилла и понимаю, что выгляжу не лучше. Чёрное строгое платье обтягивает исхудавшее тело. Сапоги на каблуке смотрятся эффектно, но для меня слишком вульгарно. На бледных руках виднеются синяки, оставленные лестницей в квартире Кирилла после того, как я нажралась в хлам, узнав о смерти Минаева. Мои иссиня-чёрные волосы потеряли свой яркий цвет, поэтому я собираю их в высокий хвост. На шее виднеются еле-еле заметные следы от засосов, которые я скрываю шарфом. Ужасаюсь, когда вижу страх в собственных глазах. Они бегают в пустоте, словно ищут выход. Даже макияж не скрывает усталость на лице. Губы искусаны в кровь. Что же ты со мной сделал, Серёжа? Кирилл касается холодной ладонью моего лица, отчего я слегка вздрагиваю и перевожу на парня взгляд. В его серо-голубых глазах сквозит беспокойство и чудовищная усталость. Но даже это не мешает ему оставаться до боли красивым. — Я боюсь туда ехать, — говорю я, не узнавая собственный хриплый и осипший голос. Кирилл проводит рукой по моей щеке, спускается на шею и легонько подталкивает к себе. Я, словно кукла падаю ему в объятия и прижимаюсь щекой к его груди. Его сердце тихо стучит, отчего я почему-то начинаю улыбаться. Но улыбка быстро сменяется слезами. Маленькая солёная капля ползёт по моей щеке и падает на пол. Кирилл одной рукой гладит меня по голове, а другой обнимает мою талию, отчего я чувствую приятное тепло. — Я всегда его ненавидел, но… Он хотел этого. Хотел, чтобы мы проводили его, как человека, а не как чудовище, которым он был. Мы должны выполнить его просьбу, — отзывается Кирилл. От его слов по моей коже бегут мурашки. — Я не верю, что его больше нет. Кирилл тихо усмехается. Его ненависть к Минаеву никогда не умрёт. — Да уж, слишком большое везение для нас, — едко выдаёт Кирилл. Я едва не отшатываюсь от Кирилла. Испуганно смотрю на него, чувствую, как потеют ладони. Я ненавижу Минаева также сильно, как и Кирилл, но говорить такое об умершем человеке считаю неправильным. Кирилл стыдливо опускает глаза, не выпуская меня из объятий. — Прости, — тихо шепчет он. Между нами повисает молчание, от которого у меня начинает кружиться голова. — Я не смогу простить его. Никогда не смогу простить ему то, что он сделал с тобой… с нами, — тихо говорит Кирилл, словно нас могут услышать. Он отпускает меня и подходит к окну, открывающему вид на всю Москву. Холод пробегает по моему телу. Теперь, когда я могу прикасаться к Кириллу, могу его целовать, обнимать, быть рядом с ним, без него рядом мне холодно и одиноко. Это слабость, и я это понимаю, но не могу ничего с собой сделать. Медленно подхожу к парню и поворачиваю его к себе. Он устало смотрит на меня. Я улыбаюсь, видя его обиженное лицо. Между нами вновь пробегает то знакомое статическое электричество. Обвиваю холодную шею парня руками и притягиваю его к себе. Когда наши губы соприкасаются, мир словно улетает куда-то далеко. Или это мы улетаем далеко от мира. Поцелуй недолгий, но глубокий и нежный, такой, о котором доселе я могла лишь мечтать. Моё сердце намеревается выпрыгнуть из груди. Звонок телефона заставляет нас прерваться. Я утираю губы и достаю мобильный из кармана пальто. На экране высвечивается СМС-сообщение от Артура: «Выходите. Мы у подъезда.» Поднимаю взгляд на Кирилла. Он глубоко вздыхает. Его губы всё ещё влажные, по ним будто прошлись наждачкой. — Пора, — выдыхает он и берёт меня за руку.

Три дня назад

Приподнимаюсь на кровати, но встать сил абсолютно нет — громадная голова, вздувшаяся из-за огромного количества, выпитого мною алкоголя, перевешивает слабое измождённое тело. В голове проигрываются картинки вчерашнего отвратительного вечера, словно обрывки старой ненужной книги, которая вечно мелькает перед твоими глазами, умоляя её прочесть. Кажется, что я всё ещё во сне. Я сплю. Но это было далеко не так. Я в реальности. Отвратительной реальности. Дрянь вчерашнего вечера добирается до моей головы и ударяет по ней своими маленькими, но тяжёлыми палками, заставляя морщиться от боли. Веки становятся неподъёмным свинцом. В животе, или под ложечкой чувствуется неприятное жжение. Колени дрожат, а пятки по непонятным причинам чешутся. Голова гудит, будто каждую секунду в ней проезжает вагон «Экспресс». Я, держась за всё подряд, поднимаюсь с кровати на ноги. Они кажутся мне тонкими веточками, которые держат на себе слона. — Воды, — шепчу я, чувствуя отвратительный привкус во рту. Губы слиплись, стали сухими. С них капает слюна. Руки ломит от боли. Смотрю на бледную кожу и ужасаюсь от вида огромных синяков. Я иду на кухню, с трудом различая коридоры квартиры Кирилла. На лестнице стараюсь быть предельно осторожной, ибо голова кружится так сильно, что мне кажется, будто я лечу в пропасть. Глаза мне не удаётся открыть до конца. Я чувствую запах, которым пропахла с головы до пят: ужасный кислый запах перегара, смешанный с потом и запахом рвоты. Через каждый метр я останавливаюсь, унимая дурноту. Я думаю, что меня начнёт тошнить со всех трёх сторон, поэтому стараюсь не двигаться резко. Наконец оказавшись на светлой кухне, залитой слабым дневным светом, я хватаю с кухонной тумбы прозрачный графин с водой и стакан. Мгновенно опустившись на стул, я за какие-то пять минут осушаю весь графин. Тело отвергает любую позу — я не могу сидеть, не могу стоять, не могу лежать, не ощущая дурноты в своей голове. Не сразу замечаю Кирилла. Парень сидит за барной стойкой, сверля меня пронзительным взглядом. В его глазах замечаю недовольство. Он смотрит на меня так, будто я маленький ребёнок, который вчера сломал новую дорогую игрушку. Устало укладываюсь на барную стойку, подперев голову ладонью. — Каким… местом ты вчера думала? После наркоты нажралась, как свинья! — орёт Кирилл, треснув ладонью по столу. В голове отзывается такая жгучая боль, что я едва не кричу. Сжимаю голову руками, морщась. — Не ори, — хриплю я. Кирилл бросает передо мной пачку обезболивающего. Я судорожно достаю таблетки и запиваю их холодной водой. Легче не становится, но это лучше, чем ничего. Кирилл подходит ко мне вплотную, прикладывает ладонь к моему лбу. — У тебя температура, — недовольно замечает он, глубоко вздыхает, стараясь утихомирить гнев. — Если ты ещё хоть раз выкинешь что-то подобное, Богом клянусь, я выбью из тебя эту дурь. И мне плевать, что ты девочка, поняла? — голос Кирилла кажется мне таким громким, словно мне к уху подставили орущие колонки. У меня нет сил на споры. Я едва сижу, сдерживая рвоту. Кирилл прикладывает к своему лбу ладонь и зажмуривается, словно чувствует какую-то фантомную боль. Он хочет что-то сказать. Я чувствую это. Парень глубоко вздыхает. — Сегодня мне позвонил отец Минаева, — говорит Кирилл, даже не смотря на меня. Я давлюсь собственной слюной. Внутри всё сжимается от страха. Конечности, будто парализованы судорогой. — Минаев в завещании оставил письма для меня, тебя и Артура. Его отец сказал, что мы были ему очень дороги и, что Серёга хотел бы, чтобы мы присутствовали на его похоронах, которые состоятся вечером в это воскресенье. Арчи собирается ехать. И я тоже, — мрачным голосом говорит Кирилл и, наконец, переводит на меня взгляд. — Ты не обязана… — Я поеду, — с трудом перебиваю я, сглатывая слёзы боли и сжимаю кулаки так сильно, как могу, стараясь сдержать крик.

Настоящее время

Дорога до Королёва занимает два часа, которые кажутся мне вечностью. На переднем сиденье машины Кирилла я чувствую себя загнанной в клетку птицей. Моё сердце стучит громко и быстро, отчего мои виски горят от боли. Ладони потеют и, мне приходится постоянно утирать их об ткань колготок. Стараюсь внушить себе, что всё хорошо, но ничего не помогает. Я боюсь читать письмо Серёжи. Боюсь вести немой диалог с мертвецом. Боюсь признать, что Минаев мёртв. Зимний пейзаж за окном сменяет Москву запорошенными снегом полями и лесами. Глаза начинают болеть от переизбытка белого цвета. Моё больное воображение рождает в голове кровь, которая яркими пятнами виднеется на белых сугробах. Лужи крови на дороге. Минаев, тело которого обезображено до неузнаваемости. Отворачиваю голову от окна и смотрю в пустоту, прикрывая глаза. С трудом сдерживаю приступ тошноты. Машина останавливается у ворот кладбища ближе к пяти часам вечера. День уже бледнеет, уступая место туманному сумраку, который пугает меня ещё больше. Мотор машины глохнет. Я со страхом разглядываю толпу людей, одетых во всё чёрное, среди которых я вижу много знакомых лиц. Кирилл сжимает мою ладонь так крепко, что я чувствую лёгкую боль. — Готова? — шепчет он. Я перевожу взгляд на парня. Его идеальные черты лица в свете фонарей кажутся мне какими-то магическими, сверхъестественными. — Готова, — отвечаю я. Кирилл оставляет на моих губах лёгкий поцелуй и выходит из машины, набрасывая на себя чёрное пальто. Он обходит машину и открывает мою дверцу, помогает мне покинуть тёплый салон автомобиля. Холод улицы пробирает меня насквозь. Позади нас останавливается машина Артура. За ним тянется ещё вереница дорогих автомобилей. Алина, Сашка и Артур подходят к нам, не говоря ни слова. Каждый из нас понимает друг друга без слов, словно мы знакомы целую вечность. Кирилл приобнимает меня за талию. — Идёмте, — тихо говорит он. Я замечаю между ним и Артуром какой-то немой диалог, который они ведут глазами. Не смотря на кучу людей, повсюду тишина. Повсюду какой-то мёртвый сон. Лишь скрип снега под подошвами ног нарушает эту загробную тишину. Под покровом чёрных сосен и вязов, которые словно какие-то стражи, склонились над могилами, я испытываю дежавю, вспоминая мамины похороны. Сердце начинает болезненно ныть. До меня доносится тихий плач мамы Серёжи. Значит, мы уже близко. Глазам открывается большой участок, огороженный дорогой изгородью, которая извивается витиеватыми серебристыми узорами. В центре участка стоит большой чёрный гроб. Он выделяется на фоне белого снега своей лаковой чёрной поверхностью. Моё сердце уходит в пятки, я едва не падаю на землю. Но страх отступает также быстро, как и приходит. Я начинаю чувствовать грусть и лёгкую боль. Ступая на поверхность участка, по мне будто пробегает холод. Я вдыхаю запах дыма, запах смерти. Они добираются до моих лёгких, остужают душу. Ко мне подходит высокая стройная женщина. Её светлые волосы водопадом струятся по спине. Чёрные глаза женщины сверлят меня пронзительным, но не враждебным взглядом. Её лицо дьявольски красиво. Передо мной будто стоит сам Минаев. Он всегда был похож на свою мать. — Рита, — тихо говорит Эльмира Владимировна, обнимая меня за шею. От женщины разит резким запахом дорогого парфюма. — Жаль, что твой отец не смог сегодня быть. Надеюсь, у Машеньки всё хорошо. — Да, всё отлично. Она идёт на поправку, — тихо отзываюсь я. Эльмира Владимировна улыбается мне, утирая с бледного лица слёзы. Её глаза скрыты чёрной сеткой. На голове женщины красуется бархатная чёрная шляпа. Чёрное атласное платье в пол подчёркивает идеальную фигуру женщины. На её хрупкие плечи наброшено пальто. Даже на похоронах сына она не изменяет своему изысканному вкусу, что кажется мне нелепым. — Эльмира Владимировна, мне так жаль… — Я знаю, — кивает женщина и касается моего лба холодными губами. Я едва не падаю от такого проявления нежности. Только сейчас я замечаю в руках у женщины небольшую красную коробку. Мать Серёжи протягивает её мне, смотря на коробку так, словно это что-то абсолютно инородное. — В ней три письма. Одно из них твоё. Их оставил мой Серёжа. Он… хранил их в фамильном сейфе. Их никто не читал, не трогал. Они только для адресатов. Я легонько киваю и принимаю коробку, сжимая её слабыми пальцами. Эльмира Владимировна начинает плакать, отворачиваясь от меня. Я лишь опускаю голову и отхожу от несчастной женщины, как тут же сталкиваюсь с тучным высоким мужчиной. Его седина пробивается наружу уже который год, не смотря на то, что ему всего лишь 47 лет. Острые скулы на фоне белого снега кажутся ещё острее. Запах сигар кажется мне совсем знакомым. Отец Минаева — Виктор Александрович. Он выглядит, как какой-то средневековый король, словно этот мужчина не из этого мира. Холодные карие глаза встречают меня без каких-либо эмоций. Мужчина лишь слегка улыбается мне и приветствует благородным кивком головы. По время отпевания моя голова начинает разрываться от боли. Её будто держат над огнём, хотя на улице ужасно холодно. Сумерки сгущаются с каждой секундой всё больше. Кладбище медленно погружается в темноту. Серёжу хоронят в закрытом гробу, потому что его тело было изуродовано при взрыве. От этого мне становится ещё дурнее. Я уже с трудом удерживаюсь на ногах. Во время прощания я передаю коробку Алине. На ватных ногах я подхожу к чёрному лаковому гробу. Мои ноги проваливаются в снег. Я шатаюсь, словно колос на ветру. Ощущение какой-то нереальности происходящего заставляет меня дрожать. Я кладу ладони на ледяную дубовую поверхность. — Если бы я только могла узнать, зачем ты всё это устроил, — шепчу я, надеясь, что никто меня не слышит. — Ты всегда был странным, любил эффектность и драму, но, чтобы до такой степени… Слёзы медленно ползут по моим щекам, мгновенно замерзая на морозе и обжигая кожу холодом. — Почему ты так поступил со мной? Почему ты поступил так с Кириллом? Ведь мы с тобой были друзьями. Я любила тебя, как брата, — тихо говорю я, сама не замечаю того, как наклоняюсь к гробу всё ближе, едва не обнимая его. — Ты заставил всех тебя ненавидеть. Зачем? Ты говорил, что честь и достоинство самое важное для человека. Ну, тогда почему ты позволил себе их лишиться? — шиплю я, царапая ногтями поверхность гроба. Слёзы струятся по моим щекам. Перед моими глазами рождается образ Минаева. Его холодные чёрные глаза, его острые черты лица, его кошачья грация. Я начинаю задыхаться от слёз, задыхаться от того, что Серёжа никогда не услышит моих слов. Он мёртв. Он лежит в этом гробу, изуродованный, бездыханный. Я больше никогда его не увижу. Ненависть, грусть и боль заполоняют моё сердце. — Мне должно быть жаль, но… Чёрт возьми! Ты едва не лишил меня всего. Я так сильно ненавижу тебя, что не могу простить тебя даже после твоей смерти. Для меня ты мёртв, Серёжа, и физически, и морально. Последние слова я произношу, едва слыша саму себя. Кирилл уводит меня от гроба Минаева, придерживая за талию. Я закрываю рот рукой, стараясь не зареветь слишком громко. Я никогда тебя не забуду. Никогда тебя не прощу. Письмо было вложено в небольшой жёлтый конверт. Распечатываю его, отрывая от бумаги красную печать. Тёмная комната гостиницы, подсвеченная огнём из камина, кажется мне чужим миром, в котором не существует ничего, кроме смерти и боли. Ребята оставили меня одну, думая, что я легла спать, но на самом деле мне хотелось просто побыть одной. Страх заставляет мои руки дрожать. Я разворачиваю жёлтый лист бумаги, на котором аккуратным подчерком выведены слова. «Если ты это читаешь, значит я мёртв, ну или ты взломала наш семейный сейф. Второй вариант не такой уж и нереальный, да, Ритка? Странно сидеть вот так и писать тебе, зная, что на это письмо уже никогда не будет ответа. Даже не знаю, с чего лучше начать. Может, начать с того самого момента, когда ты впервые появилась в моей жизни. Маленькая девочка с чёрными волосами и голубыми глазами, искрящимися зверским интересом к тачкам. Именно это меня и зацепило. Этот интерес, это любопытство, это желание скорости на трассе. Учить тебя было одним удовольствием. Но, как и полагается, ученик превзошёл своего учителя. Ты большая молодец. Ты достойна похвалы, которой не получила от меня чуть раньше, но зато получаешь сейчас. Я горжусь тобой, Вышнеградская. Понимаю, что тебе интересно, каково я сначала подставил тебя на гонках, а после этого ещё и пишу тебе сопливые монологи. Ответ прост, но его сложно принять, Рита. Я хотел оставаться лучшим. Хотел быть им до конца своих поганых дней. И я остался им, но только потом понял, что чёртов статус не играет никакой роли. Только, когда я увидел тебя и Кирилла, то, как вы смотрите друг на друга, как вы переживаете друг за друга… Только тогда я понял, что по-настоящему важно. Важно любить, заботиться о ком-то, отдаваться кому-то без остатка. Но я не приучен к этому. Я не умею быть таким, как вы. Я никогда таким не стану. И лишь поэтому я захотел разделить вас с Кириллом. Я не хотел, чтобы вы научились любить. Я — чудовище, Рита. Я продукт собственных грехов. Я заслуживаю смерти и, я хочу её. Хочу погибнуть. Хочу, наконец, сгореть в аду, чтобы никто и никогда обо мне не вспомнил. Я не заслуживаю быть воспоминанием. Врачи поставили мне диагноз. Шизофрения. Я сошёл с ума, Рита, прости… В эту среду заезд с Рейдом. Постараюсь договориться с ним на счёт денег. Надеюсь, что Машка поправится. Никогда не вспоминай обо мне, Вышнеградская. P.S. Условностей не терпим.»